Проза жизни

Теперь конвоир не сомневался и отпустил Светлану вдвоём с Вячеславом. Они дошли до туалета, и казашка весело показала на низ живота Доктора:

– Тебе помочь или сам справишься?

Нет уж, Вячеслав такого святотатства над мужским самолюбием не допустит! Грубовато произнёс:

– Сам управлюсь.

Взял у Светланы бритву и скрылся за дверью.

Выбрив растительность вокруг личного достоинства, Доктор с гордым видом выполз из туалета. Тут же появилась каталка с пожилой медсестрой и знакомым толстячком. Он взгромоздился на эту громоздкую медицинскую телегу и отправился в неизвестность.

***

Очнулся Доктор поздно вечером. Он лежал совершенно один в тёмной палате. Прислушался к звукам за стеной реанимации. Ничего не слышно. В чисто-синем небе зажигались первые звёзды. «Говорят, на зоне не место для надежды, И всё-таки, как без неё быть? Ведь живу же дальше» – загорелась в душе тихая радость. Он с невероятным трудом слез с кровати и поковылял в туалет. Ему казалось, что кишки каждую секунду так и просятся вылезть на свежий воздух.

На третий день Доктора перевели обратно в старую палату. Остальные больные смотрели уже доброжелательнее на бедолагу.

Почти сразу появилась Светлана. С радостью спросила:

– Всё нормально?

Зато Алимов больше не появлялся. Поговаривали, что он постоянно проводит операции. Вместо него Вячеслава осмотрел толстячок, также принимавший участие в операции. Помощник завотделения вынес приговор:

– Кажется, без осложнений.

И уже на следующие сутки Доктора отправили на зону. Со Светланой ему не удалось попрощаться. Да и своему спасителю Вячеслав не сумел сказать простое «спасибо».

И вот теперь Доктор бредёт через плац. Ему разрешили ходить без строя в столовку. Какой строй, когда отпетый уголовник обеими держался за брюхо, боясь, что на том разойдётся длинный шов! Ведь кишки упрямо пытались вывалиться наружу.

Август подходил к концу. Доктор до сих пор не верил, что он и почти здоров, и скоро освободится. Честно говоря, его действительно напрягало грядущее: какова она, эта реальность, после долгого отсутствия на родной планете? Сумеет ли он приспособиться к новой жизни? На зоне всё чётко, как в заводном механизме: подъём, завтрак, проверка, развод, работа, опять развод, опять проверка, сон и так до бесконечности. Она, предопределённость, в чём-то хороша, ибо ты ни почти за что не отвечаешь. Ну, кроме, беспечного «базара», который в волчьей среде будет стоить продырявленной шкуры.

Однако, человек – не механизм. Многолетний режим постепенно сводит с ума. Везёт тем, кто отсидел три-четыре года. А вот после… Иные кончают самоубийством или помешательством, иных кончают твои собратья по несчастью. Выживают лишь те, кто действительно становится зверем, жестоким и хитрым. Пощады практически ни от кого жди. И то, что случилось с Доктором, не укладывалось в рамки зековской обычности.

***

– Ты уверен, что это тот самый врач? – спросила симпатичная шатенка с причёской каре, сидевшего с мужем в синем «Форд-фокусе».

Бойко задумчиво смотрел на трёхэтажное кирпичное здание, перед которым расстилался пустырь с жалкими кустиками. «Почти ничего не изменилось, хотя минуло ровно тридцать лет», – сделал разочарованный вывод он. Он даже засомневался, здесь ли всё произошло? К великому сожалению, трясина забытья почти поглотила фамилию человека, который спас Вячеслава. Зато в больнице сразу поняли, о ком речь. Врачей хороших много, легендарных – единицы. Одна пожилая медсестра даже помнила Светлану. Но никого практически из старого персонала не осталось.

А память возвращала Бойко вновь и вновь к той поре, когда он покинул проклятую зону. Как ни банально звучит, всё было, как во сне.

…Он вышел тогда, но тяжёлая дверь не сразу захлопнулась сзади – парочка вертухаев ещё наблюдали за ним. Вячеслав – нет, теперь уже не Доктор! – сделал несколько шагов и опустил на землю сидор; в нём лежали книги и несколько общих тетрадок с многолетними записями. Навстречу порывисто кинулась сильно поседевшая мать. Поодаль стояла худенькая сестрёнка, которая уже была девицей на выданье. Они обнялись и пошли, не поворачиваясь назад.

Взяв такси, поехали в плавучую гостиницу на Волге, где мать сняла номер. После гуляли по Камышину. Зайдя в магазин, торговавший известным текстилем, Вячеслав купил матери на заработанные деньги красивый отрез на платье.

Бойко изумлялся разноголосому шуму, множеству народа на улицах, яркой одежде улыбчивых женщин, постоянно разъезжающим вокруг машинам. Он столько невозвратного времени потерял ради чего? Вячеслав разучился плакать в застенках. Но сейчас едва сдерживал слёзы. Впрочем, понемногу душа начинала и радоваться, ибо кончился этот, казалось бы, бесконечный кошмар наяву. Он ведь мог не дожить всего каких-то двух месяцев до освобождения после долгого заключения! И от этих мыслей душа оживала.

На следующий день они отплыли на «Комете» в Волгоград. День был солнечный, они втроём сидели на верхней палубе. Болтали обо всём, любовались речными просторами. В какой-то момент Вячеслав сказал:

– А я ведь, мать, даже стихи писал в больнице.

И стал с вдохновением читать о жизни-лошади, в «свече» скинувшей седока, медсёстрах-ангелах, без которых скучна обитель печали, заботливой Светлане, чьи глаза он никак не мог забыть.

Не мог забыть, но забыл…

По приезде на родину враз появились заботы, которые требовали неотложного решения. И было непонятно, откуда эти проблемы взялись? Появившиеся вдруг ниоткуда дружки пытались затянуть Вячеслава на прежнюю дорожку. Но он – хотя с большим усилием – отказался. Начиналась перестройка, и он занялся бизнесом. Да, было ещё множество больших и мелких проблем. И жизнь не давала ни минуты оглянуться назад. Да и нужно ли она была, та грязная, словно старая одежда, жизнь? Её просто уже не существовало.

***

Так пролетело не одно десятилетие. Бойко уже где только не побывал! Однако в Камышин судьба не заносила. И тут, как бы случайно, Ольга предложила махнуть на выходные в этот старинный город с красивой архитектурой. Пока ехали из Волгограда, прошлое само собой вернулось к Вячеславу. Что если удастся повидать того известного хирурга? Желание усилилось после посещения краеведческого музея, где была специальная экспозиция, посвящённая Алимову.

Но знаменитый врач уже давно не работал в больнице. Бойко дали его домашний номер, хотя предупредили: хирург очень стар, супруга недавно умерла, и он практически никого не принимает.

Гудки в мобильнике тянулись долго. Наконец, в трубке послышался старческий голос:

– Алё, я вас слушаю.

Вячеслав не знал, как начать. Он попытался рассказать о том случае, когда Алимов спас его. Увы, хирург не мог вспомнить слишком далёкий для него эпизод. О, сколько операций он провёл в своей жизни – не счесть! Нет, он не помнит мимолётный для него случай.

– Тем не менее, я вам очень благодарен, – сказал в заключение Вячеслав. – Большое спасибо.

И отключил телефон.

– Ну, а что ты хотел? – резонно спросила Ольга. – Следовало ожидать, что он тебя не помнит.

Бойко молча крутил баранку. Он возвращался с любимой женщиной домой, и был ей благодарен, что так всё получилось. Оба были полны впечатлениями от поездки. Однако разговор с Алимовым не отпускал Вячеслава.

– Мне кажется, теперь у тебя на сердце должно быть спокойнее, – заметила Ольга.

– Ты, как всегда, права, малыш, – кивнул Вячеслав.

«Для кого-то это лишь рядовой эпизод в работе, для другого – что-то бо?льшее, – мелькали в нём обрывки мыслей. – Всё только в голове человека. Как там однажды вертелось у меня на уме? Суть человека – его душа. И душа заставляет наше тело совершать то или иное».

Легостаева страсть

Истинная любовь расплачивается за ложную (Бальзак)

Далёкая послевоенная пора. В заснеженных просторах южноуральской степи затерялось село Терновка. Спят избы, укрытые пушисто-белыми одеялами с соломенными заплатами на крышах, спят их обитатели, спит вокруг величественная природа.

Но короток сон в сельской местности: ещё затемно, а уже засветились глазницы жилищ, задвигались тени на подворьях, заскрипели калитки. Слабое сияние медленно разливается по горизонту – светило будто щурится, не желая сразу окинуть мир благосклонным оком.

Мало-помалу утро разгорается. Солнце начинает, потихоньку пригревая, шкодливо тянуть-растапливать одеяла на избах, и вот уже потекла бахрома сосулек. Протяжно зовут хозяек коровы, вяло перебрёхиваются дворняги, но уже бодро чирикают из-под стрех воробьи. День начался…

***

Пашка на редкость в охотку рубил в этот раз дрова, с шумным хаканьем приседая и обрушиваясь на всяк новый чурбак. «Эх, размахнись рука, раззудись плечо, пока горячо!..» – вторил он про себя в лад.

Привычка рифмовать въелась в него с детства, и позже, когда он вытянулся длинной жердью, весьма сгодилась ему. Он слыл из тех балагуров без костей в языке, кого в иных местах кличут легостаями. Правда, есть в том прозвище оттенок неодобрительности из-за лености таких типов к работе. Зато среди неискушённых в жизни девушек Пашка умением трепаться и зазывно играть на гармошке пользовался вниманием и любовью. Впрочем, соперников у него по женской части было маловато, ибо покосила война сельских мужиков порядком. Те же, кто вернулся в Терновку, быстро обзавелись семьями, соскучившись по домашнему уюту и заботливой руке.