Асан

Остались только бензовоз и грузовики с бочками. Наше, складское!.. Руслан продолжит их сопровождение.

Полевой командир, ничего не забыв, скомандовал своим немытым бойцам попрятаться в зеленку. На всяк случай. Доверяй, но проверяй… Фантомы вертолетов, ведомых Васильком, так и висели в воздухе. Их не было – и они были. Крылатые призраки… Над пока что небомбленной дорогой.

Да и в ушах, как бы предваряя рев Ми-28, незабываемый бас Василька.

Его утробный бас, я знаю по себе, еще долго звучит в ушах. Василек специально басил по телефону. Это впечатляло. Видеть его чеченцы не видели, а голос знали. Да и большинство наших, кто водил колонны и подстраховывался с неба, знали только его бас. Василек играл голосом… Природа ему благоволила. Крупный мужик (для вертолетчика). Веселый. Рисковый… Настоящий игрок!

Все его лето – обязательный запойный преферанс. Говорили, что в отпуске, в каком-нибудь паршивом санатории, Василек сходился с первой попавшейся женщиной и делал ее на этот месяц женой, которая хлопочет… Днем и ночью, чтобы ему угодить. А сам играл. Безоглядно. Днем и ночью…

Выигрывал он помалу. При этом ликовал!.. Ас, классный летчик-атакер, подполковник в неполных тридцать и с хорошей зарплатой, Василек бывал совершенно счастлив, выиграв в картишки пару сотенных! Вернувшись с карточного боя, потрясал потертыми рублями. Гордился! Совал среди ночи своей женщине под самый нос! Посмотри, как пахнет победа!.. Бедняга только кивала сонно: да, да, пахнет… да, да, победой!..

Женщина не понимала, что случилось и как так произошло с ее отпуском. Приехала на юг отдохнуть, пощеголять в новых легких платьях, а оказалось, опять жена. Приехала повеселиться, а оказалось, топчется возле плиты… да еще и не плиты, а электроплитки! Топчется, беспокоится, не находит себе места и еще вскакивает, как чумовая, с постели, чтобы разогреть пришедшему в три часа ночи Васильку блинчики с мясом.

Чичи разбрелись по зеленке. Но сначала они приволокли убитого. Того, кого мой солдат застрелил на въезде. Труп не скроешь… хорошо, что мы его не зарыли!.. Остывая от тяжелого торга, я как раз неспешно вернулся к джипу.

Солдат, мой храбрец, так и сидел в машине за рулем все это время. Подходя, я с десяти шагов видел, как побагровела его шея. (Несли убитого… Прямо к джипу. Прямо, казалось, к нему.) Совсем нетрудно представить, как разъяренные чичи рвутся в машину: «Выходи, сволочь! Все равно достанем!..» – и тычут, тычут дулами автоматов в лобовое, прямо в глаза, мол, открывай… вылазь… пристрелим через стекло, если не выйдешь!

Но с мертвяком упростилось. Оказалось, боевикам убитый был хорошо известен как человек невменяемый. Больной на голову… Чичи вообще не хотели его брать в отряд. Он только мешал. Еще вчера его едва сами они не застрелили, когда он, сидя в кустах, никого не окликнув, вдруг защелкал затвором… Месяц назад его силой оставили в родном селе. Его даже заперли.

Но бедняга страшно возбудился, как же так! Половина села шла воевать! Убивать русских! А как же он?!. Его заперли, однако он выбрался. Через дыру, рядом с трубой. И, держась в отдалении, тихо-тихо следовал по тропе за своими сельчанами – по тропе войны. Вчера только он здесь появился. Вчера его увидели… Как мало повоевал!

Перенеся мертвого к джипу, чичи вновь испарились. Попрятались в зеленку. Тут ожил мой солдат. Страх сковал и держал его внутри машины. Только тут он вылез из джипа. Полчаса он мочился. Не меньше… Все это долгое, бесконечное время торга он ждал… ждал.

Я хотел, чтобы солдат расслабился. Все позади. Все утряслось… проехали!.. Достаточно громко, чтобы солдат слышал, я сказал Маурбеку:

– Вашего я застрелил, – я развел руками с понятным сожалением. – Этот полоумный выскочил с автоматом перед машиной… Целил мне прямо в лобешник.

Полевой кивнул – они, мол, так и подумали. И они меня не судят. Бедняга был обречен. С самого первого дня… Как только убежал из села… Как только вылез через трубу.

Однако мертвый был перенесен к моему джипу и положен у самой дороги все же не случайно, не просто так… Полевой Маурбек подсказал мне, чтобы я все-таки оплатил нелепую смерть. Чтобы в уплату помог старикам с бензином… Той застрявшей колонне. Каждому мотору по полбака, допустим…

– Надо, надо за убитого, Сашик. Что я скажу своим?!

Он отлично знал, что сказать своим. Но и я чувствовал его правду. Я согласился сразу. По двадцать литров – даже если там десять машин… Это двести… Двести литров – ровно одна бочка. Что за убыток!

Я крикнул Руслану – отдать застрявшим на дороге чеченцам одну бочку. В подарок. Он тотчас понял. Он дал отмашку… Бензовоз и наши грузовые с бочками тронулись в свой путь, в в/ч за номером… неблизко!.. Проходя мимо застоявшейся чеченской колонны, они, не останавливаясь, сбросят старикам эту оплатившую смерть бочку. Едва сбавив скорость… Прямо на ходу сбросят. В высокую траву.

Мой джип-козелок в одиночестве на опустевшей дороге. Ни души. Если не замечать, что рядом лежит этот мертвяк. Мертвяк поедет с нами. (Отдадим чеченцам в ближайшем селе, они похоронят. Как и положено у них, в тот же день. Сегодня.)

Рулил мой натерпевшийся солдат. Полевой командир Маурбек сел с ним рядом – впереди. Напоказ. Чтобы чеченцы, что в колонне, его командирское лицо сразу увидели. Чтобы узнали… А то ведь могут обстрелять. Когда ближе подъедем… Запросто! Старики стариками, а автомат с боекомплектом у кого-то в колонне всегда найдется.

Но прежде мы поставили точку прямо здесь. На дороге. Разборка позади… На уже опустевшей дороге мы с Маурбеком пожали друг другу руки – финиш.

Он все-таки слегка хмыкнул. С иронией… Все-таки недоволен. (Все-таки без денег.)

– Ну что, Сашик… В другой раз захвати калькулятор. Ты так и не посчитал до конца… Сколько стоит твой российский солдат?

– А сколько стоит твой чеченский старик?

Он спохватился:

– Ты прав. Ты прав, Сашик… Я вот что думаю, какая гнусная штука эта война.

Ему хотелось, чтобы я ответил – да, Маурбек, какая это гнусная штука.

Он еще и вздохнул.

Ему хотелось, чтобы сейчас, в конце разборки, все выглядело, как в кинухе про войну. Чтобы мы с ним, двое, были сейчас как крутые бойцы. Как крутые честные бойцы, которые оказались врагами. Которые хочешь не хочешь живут здесь эту проклятую нынешнюю жизнь.

Однако мне подумалось, что, получи Маурбек с меня деньги, он не так уж горько сожалел бы об устройстве нынешней жизни.

– Гнусная штука эта война, Сашик.

Но я только усмехнулся:

– Неужели?

Мы приближались к застывшей (и сильно скучавшей на открытом месте) чеченской колонне. Конечно, кроме стариков, там были женщины с узлами. Куча детей… Зачем они всюду их возят?.. И конечно, одна из машин была набита автоматчиками. Сопровождение.

Маурбек сидел впереди, рядом с рулящим моим солдатом. Я сзади – с мертвым. Мертвый уже закостенел. Не сгибался… Он диагонально лежал на заднем сиденье, полусвесив жесткие ноги. Его голова расположилась на куске брезента. А этот кусок брезента расположился у меня на коленях. Иначе нам с ним не уместиться.

Иначе не получалось. И потому получалось, что я ему как мать родная и что он напоследок головой на моих коленях… Но хорошо хоть «сынок» не пачкал меня. И вообще… Оказался опрятен в смерти. Две пули прямо под сердце, крови мало.

Лет сорок. Умер, а черты лица не разгладились… Усатый, хмурый. Мать учила когда-то этого угрюмца ходить, держать ложку. Улыбаться… Одевала мальца, чтоб не простыл. Лет в тринадцать-четырнадцать стало, конечно, заметно, что он ненормален. Ах, ах! – сочувствовали матери. Ах, она бедняга!.. Сожалели, а может быть, над ним потешались… А может быть, как раз отгоняли от него насмешников. Но уже не удивлялись его странностям. И сегодня не удивились.

Ничуть ведь не удивились, когда он попал под русскую пулю. Пока шиз живет, у многих возникают эти тоскливые вопросики… Зачем он живет вообще – зачем мать учила его ходить? Зачем одевала в холод?.. Еще и читать шиза научили, зачем?..

Зато смерть шиза никого не удивляет. Гибель его всем кажется закономерной. Для такого, мол, конец вполне нормальный… Не спросят, сколько ему лет… Смерть видится некоей молчаливой правдой. Восстановлением справедливости в природе… Даже не ахнут. Мол, так получилось. Обвал горы или русская пуля… или просто шиз попал под машину… никто не спросит – никаких «зачем?».

В/ч за номером 135620. Горючка все-таки добралась… $2000… Бензин – кровь войны… На складе я распределяю бензин по заказам воинских частей.

Но плюс – я еще и обеспечиваю доставку. Это моя личная инициатива… Война стала исключительно горной, и потому в нынешней войне доставка – это все. И потому каждая десятая бочка – мой навар.

В этот раз моя доля (в денежном эквиваленте) стала чуть более двух тысяч долларов. С учетом предыдущей колонны. Так и внесу в записную книжицу. Завтра… Когда посчитаемся.

Свою долю получит Руслан. Свою долю получит штабной майор Гусарцев. Нас трое. Как говорит Коля Гусарцев, наше трио сыгралось легко… Их деньги я, конечно, не записываю, не запоминаю… Я не слежу за чужими деньгами. Трио сыгралось.

Рядовой Сергучов, ямник… $1000… Я помогал выкупить его из зиндана. Деньги пришли не сразу. Я помогал лишь косвенно… Я только звонил.

Звонки мои (выясняющие или отслеживающие) шли по моим же бензиновым путям и связям. Или по моим бензиновым должникам. (Это всегда надежные люди!)

Труда было немного. Но заинтересованные лица сочли, что мои телефонные контакты сработали отлично. И оценили. Деньги прислал Камский комитет солдатских матерей. Надо же, Камский!..

Кама – большая и нечасто называемая русская река.

На обратном пути, уже близко к Ханкале, нам попался бродячий. Он высунулся из зарослей и призывно махал рукой, чего-то от нас захотев… Верхушки кустов качались… Мой руливший солдат притормозил.

Но бродячий тут же спрятался. Робкий!.. Вероятно, по лицу моему, по взрослости моей прочитал, что в машине офицер… Был еще не слишком поздний вечер. Не темный.