Москва – Маньпупунёр (флуктуации в дольнем и горним). Том 1. Бафомет вернулся в Москву
Понять, толи это были квантовые модели или живые организмы, толи транспортные артерии, толи сложный биомеханизм никак не удавалось. Пояснений, подсказок не было, на то и сон. Единственной зацепкой было то, что это не был большой космос, ибо фотоны распространяются в плоскостях. Хотя, если очень большой космос из сотен кластеров, живущих по своим, иным Законам, почему нет?!
Может быть, сплетение восьми или всех 11 мировых плоскостей? Нечто, похожее на D-браны.
Показ чередование последующих десяти – пятнадцати картин мироздания слились в сплошной поток, в котором сознание тонуло и уже не сопротивлялось беспомощности постичь суть явленного. Все смешалось и в очередной раз исчезло.
Обычно, некое понимание того увиденного, что было в этих как бы снах, приходило к Серову – Немо позже. Да и то, если это происходило то, после долгих раздумий и прикидок, из которых рождались на первый взгляд абсурдные гипотезы, а уже потом из них математические модели и физические коты Шрёдингера.
Поднятие занавесаГигантская тёмная металлическая птица летела в бездонных парсеках космоса в абсолютной же тишине. Была она километров 120—150 в длину, причём почти половину её составлял перистый широкий хвост.
Было в этой птице, несомненно, что-то таинственное, мистическое. Предтеча апостола – евангелиста Иоанна, коий достиг самых больших высот в толковании Слова Божьего или птица Феникс.
Восторг, перемежаемый ужасом от восприятия мощи и уверенности в неисчерпаемой силе монстра, овладел бы сторонним зрителем. Кем и когда она была создана и куда перемещалась, было неизвестно, ясно было лишь одно – летела она очень давно и была посланцем совершенно иного мира, много древнее нашего.
Мерные, большой амплитуды взмахи широких и коротких крыльев были неторопливы и величественны. Сверхпрочный металл цвета титана отливал редкими разноцветными бликами отражённых звёздных скоплений и туманностей. Изредка, внешняя поверхность его, состоящая из перьев, переливалась собственными фиолетовыми и яркими синими огоньками, этакой ломаной линией, имеющей шаровидные включения и напоминающей тем огни святого Эльма. Только клюв птицы, изогнутый как у орла вниз, мощный и грозный блистал серебром. Глаза её были прикрыты перьями и почти не видны, но угадывались по впадинам. Сильные когти на лапах слегка подрагивали.
Казалось, она спит на лету, и никто и ничто не в силах помешать этому полёту, заставить охотника за дичью, свернуть с намеченного курса.
Скорость аппарата, определённая на глаз, была невелика – что-то около десяти тысяч километров в секунду. За хвостом на большом удалении изредка вспыхивали раскалёнными искрами облака редкого газа распылённой материи, встреченные в пути.
Позади и впереди была вечность.
Внезапно хохолок на голове птицы вскинулся, раздался клёкот. Открылись полностью её круглые фасеточного типа глаза, переливаясь в гранях волнами ярко-зелёного цвета, металлические перья на загривке монстра, встали дыбом и раздался Крик.
Кумулятивная волна его страшного удара пошла вперёд, практически мгновенно пробила пространство на тысячи и миллионы световых лет. От запредельного несущегося рёва тёмной материи и тёмной энергии, стандартной материи, то из чего состоит всё в нашем Мире колыхнулись, и вспучились на пути его распространения эллипсы дальних звёздных систем и шарик пекулярной галактики, страшными бурями и катаклизмами откликнулись гиганты и малые планеты.
Безжалостная злая сила срывала небесные тела с орбит и испаряла плотные газовые атмосферы гигантов в черноту космоса.
«Гуляющая» рябь ударных волн, порождённых выбросами – взрывами умерших сверхновых, в свою очередь родили убийственные жёсткие космические лучи, смертельно опасные для всего живого.
Эта сила испепеляла гамма-всплеском все сущее бешеным потоком радиации ультрафиолетовых, рентгеновских волн гамма-квантов. Вслед Крику птицы Апокалипсиса летела нагретая до нескольких триллионов градусов плазма (температура такого «выстрела» может составить до 40 триллионов градусов Кельвина), всё, что осталось от уничтоженных ближайших белых и красных карликов, жёлтых звёзд и голубых гигантов, скоплений материи, пылевых образований, метана, воды, льда и спирта. Все это, рассеивалась на невообразимо гигантские расстояния и медленно остывало. Некоторые звёздные системы вылетели не только из своей галактики, потеряв при этом часть планетарных тел и пылегазовых структур, но гигантскими силами были выброшены в соседние кластеры большой Вселенной и стали пленниками новых галактик либо отдельными новыми образованиями.
Неровный, колыхающийся конус распространения чередующихся ударных волн тёмной материи, гравитонов пронзил поток фотонов – свет. Выстрелило несколько десятков релятивистских джетов – слепящих игл и «волчков», произошли невиданные гравитационные коллапсы. Но уже в этом «супе» образовались условия для зарождения новых чёрных дыр, нейтронных звёзд, плотность вещества которых достигала плотности атомных ядер.
А пока во всех звуковых диапазонах сверхнизких и сверхвысоких – в газовых средах, полях электромагнитных и гравитационных волн и безвоздушном пространстве космоса, от боли и отчаяния криком заходился чей-то чужой мир (звуки могут передаваться в космосе электромагнитными колебаниями).
Кричал при очередном цикле гибели – рождения.
Сердце сжалось от боли и ужаса произошедшего.
И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри.
2. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.
3. И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.
4. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
5. И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.
6. И слышал я голос посреди четырёх животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.
7. И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвёртого животного, говорящий: иди и смотри.
8. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвёртою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.
9. И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели.
10. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?
11. И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились ещё на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.
12. И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.
13. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои.
14. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих.
раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор,
16. и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца;
17. ибо пришёл великий день гнева Его, и кто может устоять?
(Библия, Новый Завет, Евангелие от Иоанна)Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре.
Я, Иоанн… был на острове, называемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа. …и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний; то, что видишь, напиши в книгу…
Апокалипсис – дословный перевод Поднятие занавеса (снятие покрова).
Глава 6. Необычный побег и визит в Бакката
Дорога привела меня в степь,
На закате повеяло прохладой, вольно дышится,
только одинокому путнику, не до этого
Во сне веки Александра Алексеевича дёрнулись, он глухо застонал, пытаясь пошевелить принайтованными руками и ногами и замер. Во всполохах грозовых разрядов увидел – рядом с его койкой стояли двое необычных ночных посетителей.
Подросток с неприятным неживым лицом, животиком упираясь в стальной уголок солдатской кровати.
Несколько поодаль господин в длинном чёрном плаще, надетом поверх коричневого костюма с искоркой. На властном лице последнего пробежала тень толи удивления, толи недоумения, на смену которым в доли секунды пришло удовлетворение, блеснули в тусклом свете ночного освещения больничной палаты глубокие глаза. Он повёл рукой в направлении головы лежащего Немо и едва слышно хмыкнул.
За окном свирепствовал шквал, блистали, словно лезвия катаны молнии, дождь хлестал и барабанил по оцинкованному подоконнику.
Что-то произошло – притихло. Ремни на руках и ногах Серова опали сами собой, глухо звякнули металлические пряжки. Он наполовину проснулся и приподнялся на койке, сощуренными глазами с тревогой озираясь и находясь, всё ещё под впечатлением, увиденного во сне и не менее удивительного вблизи него – в палате. Разглядывал с удивлением того, что в плаще.
От внезапного страха деревянным голосом – «Кто Вы артисты? Что ещё?». И уже успокоившись и освоившись но, все ещё не веря своим глазам, поспешно перекрестился – «Вы глюк?».
Круглолицый с волосами благородного цвета детской неожиданности чихнул и самодовольным голосом мультяшного Матроскина молвил – «Сами Вы глюк Немо, однако. Мы здесь за Вами. Одевайтесь».
Теперь уже по настоящему уверовав в побочное действие химиотерапии, и списав все на продолжение сна, Александр Алексеевич опять лёг и отвернулся, натянув на голову мокрое от пота тёмно-синее в полоску по краям одеяло.
Внезапно и бесцеремонно, его подбросила неведомая сила, встряхнула, поставила на ноги. Спокойный голос второго Незнакомца спросил, как приказал – «Хочу предложить Вам Господин Никто прогуляться по ночной Москве. Вам, знаете ли, полезно в теперешнем-то состоянии.
Встряхнитесь, наконец. После таких необычных снов, признаться удивили Вы меня, особенно птицей. Когда-нибудь возможно Я Вам объясню в чём тут «петрушка», так кажется, русские говорят. Думаю, Вы заслужили право на небольшое приключение».
Продолжил – «Да и мы в столь славном граде давненько не были, годков с тридцатых, так что вполне можем составить Вам компанию или, что правильнее – кумпанию. Правда, почему его назвали первопрестольным, так и не понял, поскольку были, и Грады Китеж и Рюген-град, Аркаим-город медведя, были, наконец, Родень и Ольния, не находите?
Ну, хватит экскурсов в Неторию.
Встряхнулись, если надумали – пошли. We will show (нас ждёт шоу)».
Треснул и раскатился гром, вспышка молнии ни миг осветила стену палаты. Немо вздрогнул, почудилось, что одноухий Ван Гог с портрета ему весело подмигнул. Лицо художника как бы ожило, поплыло в воздухе и наконец, замерло в масленых красках холста. Совсем странным было то, что изображение великого психа на автопортрете теперь смотрело налево.
Рухнув в омут сомнений, неразрешимых загадок, неясных предчувствий и надежд, Немо махнул на все рукой и, наказав себе более ничему не удивляться и ничего не бояться, твёрдо сказал скорее себе, чем незнакомой парочке.
«А что я теряю? Вперёд! И тут же, с тревогой. В халате? А домой? Можно домой, хоть ненадолго?».
«Всё возможно, и Вам домой тоже, но всему своё время!». Жёстко утвердил тот, что, судя по всему, был главным.
«С Вашего разрешения?». Самодовольно вымолвил другой, что был пониже ростом, глянув на своего спутника. Вытащил жестом фокусника откуда-то старинное перо с золотым колпачком и взмахнул им в направлении болезного. Тот же миг больничный светло-коричневый халат на Серове превратился в элегантный чёрный смокинг с белоснежной шёлковой рубашкой, стоячим воротничком, и тёмно-фиолетовой бабочкой на нем.
Блестящие лакированные ботинки не жали, носки присутствовали, из кармана на сантиметр торчал тончайший батистовый платок. Нет не для соплей, но приданию джентльменам вида благородного и имущего, а пуще всего соответствия традициям, как в поступках, так и в одежде. Ибо не зря сказано, что в человеце все должно быть прекрасно и здоровье и дела и одежда, а паче оного – мысли.
В лице Немо также произошли некоторые заметные изменения – оно помолодело, жёсткая щетина на скулах сменилась трёхдневной модной небритостью, разгладились многочисленные морщины на лбу, чистые короткие волосы уже не прилипали к голове клочьями, но словно одуванчик торчали во все стороны плотным ёжиком.
Довольный произведённым эффектом ночной гость произнёс – Шмага, Делоникс Королевский, протянул руку-лапу к двери, приглашая на выход.
Дверь бесшумно распахнулась, запор и не звякнул на удивление и троица не спеша пошла по коридору к лестнице. Впереди шёл круглолицый, игриво помахивая толстым пушистым хвостом, висящим сзади на цепочке, за ним Немо обалдевший от всего происходящего и сзади, замыкая шествие – Незнакомец в плаще.
У одной из дверей, незнакомцы задержались, тот, что выше зачем-то посмотрел в глазок и затем они быстро догнали поджидавшего их сотоварища по ночному рандеву.
Был ещё один свидетель ночного происшествия, с проникновением посторонних в палату больных – святая святых лечебного корпуса, кроме Палыча. Пьяный в дымину дежурный санитар с трудно произносимой фамилией, заканчивающейся на – Оглы, в полуприкрытую дверь дежурки увидел, как мимо двери по коридору в сторону лестницы, ведущей наверх, где был расположен лечебный кабинет главврача, просочились три длинные тени.
Но мерзкая самопальная водка уже сделала своё гнусное дело, потому оторвать натруженный мышц от тяжёлого табурета не представилось никакой возможности.
Какая-то мозговая извилина уцепилась за спасительное, и успокоилось от осознания, что это алкогольный делирий (белая горячка, delirium tremens). Эта мысль закрутилась, как диск гироскопа. Тяжёлая голова …Оглы упала на стол, накрытый старой газетой – Метро.
Так бы этот случай и остался, никому не известен, если бы не имел неожиданное продолжение. Наутро, в субботу при пересменке, в Журнале посетителей, что лежал на краю стола в той же дежурке, на толстой картонной обложке которого обычно резали хлеб, была обнаружена совершенно препохабнейшая запись о посещении палаты №3/3 с 3.10 до 3.25 некими Беллой и Симой, с целью ширнуться и потрахаться.
Кроме всего прочего, половина листов была вырвана, а лицевую часть Журнала украсило изображение могучего главного мужского органа, в обрамлении здоровенных волосатых яиц и сердечек, пронзённых стрелами упитанного Амура. Надо отдать должное, рисунок был вполне профессионален и реалистичен.
Внимательное изучение почерка негодника (или во что верили меньше – негодяйки), написавшего столь неприличный текст, ничего не дало. Кто такие были эти Белла и Сима и правда ли, что они каким-то невообразимым образом оказались в служебном помещении этой ночью, выяснить, также не получилось.
Администрация женского корпуса больницы однозначно заявила, что это никак не их подопечные. Второй санитар, дежуривший внизу, на первом этаже здания той ночью высказался в том духе, что это бред. Незаметно и мышь не проскочит, а обе входные двери в корпус на ночь запираются на ключ и щеколду, отодвинуть которую можно только со страшным скрипом.
Что тут же и было продемонстрировано на практике, ответственным лицам, осуществляющим собственное расследование инцидента. Скрип засова слышно было в другом конце коридора. Камера наблюдения, установленная ещё в прошлом году не работала.
Оглы каким-то образом проглядевший сам факт безобразия, за событиями и перипетиями шквалистой ночи, с утреннего бодуна клялся и Аллахом божился по своему, что это не он написал. Но в памяти те, привидевшиеся ночные тени всплыли.
Рассказывать о них он не собирался, уже по трезвому дню списав все на злую водку. Нехотя обороняясь от наседавшего на него дежурного доктора Агриенко, в который раз пообещавшего доложить в понедельник руководству. А уж оно, уволит алкаша санитара. Оглы твердил о непричастности, слабом здоровье и 16 малых детках, в родном Тьмутамбиде, клялся на хлебе и не совсем понимал, чего от него ещё хотят.
В конце концов, от него отстали. Уволить то можно конечно, да где взять идиота на такую зарплату. Тем паче, в его причастность к какому-то бардельеро с бабами, уж совсем не верилось. Выпить это да, это он пил. А кто не пьёт? Но с городскими телками? На всякий случай, не поднимая шума, проверили содержание и хранение наркосодержащих препаратов, все на месте.
Журнал ещё утром изъяли и обещали к обеду принести из хозчасти новый, но поскольку в субботу она была закрыта, за дневными хлопотами по наведению порядка на территории, видимо забыли. Заступившему санитару настрого приказали о безобразии молчать и никому не распространяться.
Когда же в понедельник, день тяжёлый, по напоминанию очередной смены вспомнили, обнаружилось ещё более не понятное и гадкое происшествие. Все три экземпляра, что имелись в хозчасти и хранились в старой, покрытой пылью коробке, на самой верхней полке металлических стеллажей были также, похабно расписаны и разрисованы.
В углу помещения, на вырванных листках одного из журналов лежала огромная куча зловонного кошачьего дерьма. В понедельник дело дошло до начальства.
Тотчас подвергнутый строгому допросу Еремей Николаевич, здоровенный толстяк – уполномоченный согласно приказу главврача за выдачу инвентаря и помещение был предупреждён для порядку о недопустимости разгильдяйства и повышении бдительности в режимном учреждении.
Позже были изысканы необходимые средства и закуплены новые журналы по статье – Управленческие расходы.
Тем же понедельником, такую же точно кучу, на аккуратных пожелтевших листочках, обнаружила старенькая уборщица на столе в кабинете Лепецкого. Отчего расстроилась и непривычно для себя матюгнулась, но гавно убрала, списав неприятность на местного любимца кота Ваську, совершенно непричастного и маниакально чистоплотного. Долго тёрла потом мокрой мыльной тряпкой по полировке столешницы.
Со стен на неё смотрели с пониманием всё бородатые незнакомые дядьки в строгих сюртуках и при галстуках, которые опытные и понимали, кто здесь главный. Убери на три дня уборщицу, всё зарастёт, прости господи. А вот не придёт, кто из дохтуров неделю, и ничего, и не заметят. Так-то. О неприятности она никому не сообщила, справедливо посчитав, что может выйти боком, себе дороже.
Кто мог проникнуть в закрытую комнату склада в административном здании и кабинет главврача в лечебном корпусе, а главное зачем? Оставалось непостижимой загадкой.
Цепь непонятных событий раскручивалась, росла и множилась, что-то впереди.
Меж тем вернёмся к событиям грозовой ночи. Троица в прежнем порядке дошла до тёмной лестницы, поднялась выше на этаж и прошла коридором до дверей начальственного кабинета, обитого кожей и разбитого на ровные ромбы медной проволокой с креплением в углах гвоздями, с медными же резными шляпками.
Низкорослый вставил ноготь в замочную скважину, с лёгким щелчком дверь отворилась, вошли. Совершенно обыкновенно зажгли свет. Подросток с красным лицом старика по-хозяйски прошастал через длинный кабинет с плотно прикрытыми шторами к массивному столу, обошёл, его справа и отворил другую дверь, скрытую в настенных панелях орехового дерева.
В маленькой комнатке отдыха стоял журнальный столик и два кожаных кресла. На стене, что слева от входа висели 7 рамочек с какими-то дипломами и 3 из них с фото людей. Лица были знакомые, где-то раньше Немо их уже видел, но вспомнил только одного – это был детский писатель Аркадий Гайдар (Голиков). Наискось по фотопортрету шла надпись, прочесть её не удалось, но Немо догадался видимо его тоже лечили или консультировали здесь. Наверное, герой Гражданской войны как и многие писатели и поэты, артисты, люди творческих профессий, пил.
Другие портреты, судя по фото, тоже были из стародавних времён, вполне может быть довоенных либо конца 40-х, начала 50-х годов прошлого столетия. У следующей потайной двери напротив, висело зеркало, в котором Немо с удивлением узнал в моложавом денди и не узнал себя облагороженного.
Подхватив по дороге пару засохших мармеладных долек из хрустальной вазочки, Кошак, как его за вихляющую походку и хвост пристёгнутый карабином к цепочке на джинсах, тут же окрестил про себя Серов, широким жестом толи пригласил угощаться, чем как говорится, … послали, толи следовать за ним.
Далее он, махнув хвостом, указал на эту дверь, ведущую на узкую лестницу. Теперь долго спускались почти в полной темноте пока не вышли на улицу, не встретив препятствий (дотошный читатель не волнуйся, ведущий Вас по перипетиям повествования от страницы к странице, не забыл – она была заколочена в тысяча девятьсот забытом году). И тем не менее… На мгновение задержались на высоких ступеньках крыльца.
Двор весь был залит водой. Дождь лил не из ведра, а из цистерны, огромной такой 60-тонной. Гремели грозовые раскаты. В отблесках молнии деревья то появлялись, то исчезали, как живые, шевеля по ходу листвой, раскачивались и скрипели старыми ветками.
После затхлой и спёртой атмосферы палаты, пахло озоном и весной. Чистый воздух пьянил, дышалось легко и полно. Несколько холодных брызг попали на горячее лицо, стекли на сухие губы, жадно их поглотившие.
Немо стал понемногу приходить в себя после давешней ударной дозы химиотерапии и совершенной необычности происходящего.
У природы нет плохой погоды, каждая погода благодать, но не каждый это понимает и ценит. Для того, нужно хоть раз чего-то лишиться или наоборот получить сверх меры.
От автора:
Тут, да простит меня читатель, автор позволит себе некоторое небольшое лирическое отступление.
В самом конце ХХ века в ноябре, я возвращался из командировки в Мьянму (кто не знал – бывшая Бирма). После десяти суток изнуряющей жары, в тени +48 при 100% влажности и девяти часового перелёта, на всем протяжении которого мои колени упирались в хребет впереди сидящего тучного пассажира, причём неизвестно кто из нас страдал от этого больше. Впрочем, и моя спина испытывала нечто подобное.
Получасовое стояние в плотной очереди перед будкой девушки пограничника и наконец – на выход. Найдя недалеко от здания Шереметьевского аэровокзала встречающую дежурную машину, я скинул куртку, пиджак и в одной рубашке под проливным дождём, вперемежку со снегом, простоял минут двадцать.
Стоял я и балдел, провожаемый удивлёнными взглядами проезжающих мимо автомобилистов и случайных прохожих, кутавшихся в тёплые аляски, дублёнки и анораки. Горячее тело, не спеша, порциями вбирало приятный холодок, он спускался под кожу и бодрил. Только присутствие незнакомого водителя удерживало от желания подпрыгнуть и помахать руками, как в детстве от простенькой радости бытия.
Второй Незнакомец, оказавшийся чуть впереди, обернулся и, обращаясь к замешкавшемуся на секунду Серову, ободряюще произнёс – «Не пристало Немо бояться вод». И первым шагнул вниз. Тот же миг щёлкнул замок здоровенного чёрного зонта, непонятно каким макаром, оказавшегося в ладони-лапе Кошака. Два метра плотной материи надёжно укрыли странную компанию от струй дождя. Капли его старательно обегали, движущуюся по мокрой асфальтовой дорожке двора троицу, словно боялись обжечься.
«Аааа-х» – невольно вырвалось у Александра, когда они неожиданно чуть-чуть приподнялись над землёй и, ускоряясь, понеслись сквозь непогоду.
Только вслед бешено раскрутилась вертушка-ограждение проходной при входе в больницу, да хлопнула закрытая на крючок дверь наружу, и вскинулось было в недоумении лицо дежурного охранника за стеклом. Тот принял всё за сильный порыв ветра не на шутку разыгравшегося.
Дверь захлопнулась, и почти сразу в сплошную радугу слились разноцветные огни улиц, площадей и переулков, рекламных транспарантов и светофоров. Мимо проносились длиннющие гусеницы машин, расчленённые перекрёстками и серые стены зданий. Все расплывчатые, изменчивые в струях дождя.
В какой-то момент из марева осадков прямо перед Александром возникло прекрасное бледное женское лицо, застывшее в полуметре от носа. С интересом всматриваясь в него, улыбнулись яркие чудесного фиолетового цвета, чуть раскосые глаза. Тело незнакомки скользило следом за летящей троицей почти параллельно земле, была она гола и полупрозрачна. Длинные ярко рыжие волосы развивались и совершенно не мокли под проливным дождём. Изображение струилось.
