Презрел и трон, и плаху. А. С. Пушкин

Печать исторической эпохи лежит на всех трудах Пушкина: обычный человек с его естественным стремлением к счастью, наслаждению и беспощадная страсть к творчеству; порой она сводила на нет все личные желания…

«Многоплановый» Пушкин – без апологии, но и без обвинительного акта. Победитель – со своим списком побед и – Жертв со своим мартирологом, списком поражений и страданий.

Слова Победителя:

«И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в свой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал».

Слова Жертвы:

«Молва, быть может, не совсем права,
На совести усталой много зла,
Быть может, тяготеет. Так разврата
Я долго был покорный ученик».

Если выйти за предела магического круга, созданного очаровательными произведениями поэта, то видятся два Пушкина. Пушкин – поэт и Пушкин – человек. И эти два Пушкина – не всегда составляли одно и то же лицо: человек и поэт в Пушкине – это две большие разницы. Нельзя смотреть на творчество Пушкина как непосредственную автобиографию.

Первым, кто вычеканил двойственный взгляд на Пушкина, оказался Гоголь: «Поэзия была для него святыней, точно какой – то храм. Не входил он неопрятный и неприбранный, ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из своей жизни. А между тем все там – история его самого». Гоголь подчеркивает, что само творчество не отражает духовную жизнь Пушкина.

Современники, друзья и родные поэта, а также его недруги – злопыхатели, были едины в следующей характеристике личности Пушкина: в жизни легкомысленный, циничный, суетный и раздражительный, до безумия захваченный страстью, безмерно наделенный состоянием дружбы, чести и гордости; в поэзии же – божественный, мудрый и сердечный, и как ребенок, искренний и чистый. Совершенно противоположные явления, протекающие энергично и постоянно в его собственной натуре, вместившей не только мир русского, но и человечества русского:

«Необдуманные речи, сатирические стихи (обратили на меня внимание в обществе), распространились сплетни, будто бы я был отвезен в тайную канцелярию и высечен.

До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние, дрался на дуэли- мне было 20 лет в 1820 (году) – я размышлял, не следут ли мне покончить с собой или убить В…

В первом случае я только подтвердил бы сплетни, меня бесчестившие, во втором – я не отмстил бы за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы преступление, я бы принес в жертву мнение света, которое я презираю, человека, от которого зависело все и дарование которого невольно внушало мне почтение…»

Истинно «не помня зла», поэт прощает Александру I «неправое гонение»:

Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж; он основал Лицей.

Да, в жизни он был разным, «двуплановым» – и предающим и отрекающимся, и любящим, и верным, а музе своей служил всегда с чувственным благородством; всю свою короткую мятежную жизнь стоял перед Ней в почетном карауле и выплатил сполна дань всем великим явлениям, образам и мыслям, всему тому, что тогда чувствовала и вынашивала в себе Россия. Никогда уже так свежо и целомудренно страстно не произнесется и горячо не объяснится…

Пушкин – это не благоговейный трепет, а не смущающаяся смелость, всегда искренняя и благородная. Заклинатель и властитель многообразных жизненных стихий. В нем отразилась и высказалась вся наша духовная жизнь, и, как великий муж, был не рабом и данником, а указателем и поучителем моральной и патриотической русской вехи, ее ментальным конденсатом:

Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?

Поэтические суждения Пушкина о таинствах поэзии, болезнью рифмой, являют собой приличный пример духовных поисков. Свои стихи он уподоблял «полету орла», единственной птице, летящей к солнцу и не слепнущей. Отправлял поэт молодого орла, «вскормленного в неволе» в поиски истины, смысла бытия:

Но лишь Божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.

Но чувствовал держатель лиры лукавой мир иначе, отражал и перевоплощал своими, несхожими с людскими, поэтическими мыслями, поскольку душа поэта, всмотревшись в мглы бущующего потока, вдруг прикосалась к тихим Откровениям свободы Истинной и обычный человек «чувствовал ее глоток»:

…взглядом и криком своим
и вымолвить хочет: «Давай улетим».
Мы вольные птицы: пора брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где сияют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер… да я!

Умение и желание рифмовать и мыслить образами – была самая интересная и увлекательная игра в жизни Пушкина. Его поэтический дух. Он перед ним, как часовой, на посту перед культовым явлением. Умение видеть красоту, восхищаться ею, передать ее из мира своего в мир людей, писать и говорить личным продуктом – умом, это как раз присутствие личной готовности быть царем поэтических троп, переходить от явного сравнения, через эпитет к метафоре, сравнению скрытому, подсознательному.

Это все взятое и есть поэт Александр Сергеевич Пушкин, гипербореец, нашедший волшебный рог Оберона- свое внутреннее солнце, внутрений свет, сотворивший Свой Отличительный Масштабный Проект под названием «Солнце русской поэзии!»

Отсюда, масштаб собственного творческого накала, жаждущего самовыраженья. Внутреннее озарение, самовозгоранье, уподобляемое символическому «ангелу рафаэльскому».

Для Пушкина поэзия – род красоты нетленной, Зевсовой религии стыда и совести, мощных оберегов души человека от порчи, скверны, всех недугов и пороков общества. Поэтика, время и пространство вороша, вызывет и чувственные перенагрузки, рвя жилы и нервы, и спасает от боли души, скуки и депрессии, и ведет дорогой познания, и вытаскивает из водопада экзистенциональных дрязг, рефлексий, неверия – этих вечных капканов «бездонной бездны». От поэтического внутреннего взора Пушкина не ускользала никогда та «красота неземная», которую зрячие не видят, «неземная вера» в божественную проистекаемость вещей и их порядка.

От его блистательных поэтических строф сильно веяло запахом русской землей и они несли непередаваемый аромат русского слова. Каждый читатель неизменно, внимая звуку струн его, подпадал под влияние основательного пушкинского слова, «сладкого ослепления..Свободы сеятеля пустынной»:

…Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил…

Современник Пушкина (лишь на четыре года моложе его) Проспер Мериме) благововел перед фигурой русского поэта, признавая его корифеем мировой литературы, ставя в один ряд Пушкина и Байрона:

«Пушкин и Байрон – оба ушли из жизни в расцвета лет и таланта, но уже испытав все радости, которые может дать литературная слава. Как тот, так и другой, оказали огромное влияние на развитие литературы своей родины… беспорная слава обоих теперь всеми признана…»

Пушкин всей безудержной мощью таланта и воли носил в себе мироощущение солнца – светлый луч с Позитивным началом, присущим миру. Луч света с душой человеческой. Считал, что жить – это самое главное для человека, и тогда все, что укрепляет корни жизни – свято, благословенно.

«Быть без слез, без жизни, без любви» – не для него. Жизнь очищенная от слепых низменных чувств, бьющая огненным фонтаном – это его полнота Бытия, полнота Напряжения, полнота Наслаждения. И благодаря этой жертве он считал каждого человека – богом:

«И сладострастные прохлады
Земным готовятся богам»

Он нес сознательное даровитое чувство красоты, способность по узенькой пятке дорисовать весь образ, способность находить «странную приятность» в «потухшем взоре и помертвелых глазах черноокой Инесы» («Каменный гость»).

Радикальный лейтмотив воззрений Пушкина, ажурное переплетение и дуалистическое прочтение – выражение «Ты прав, мой друг, – напрасно я прозрел». Парафраз, словесная инверсия стихотворения Гейне:

Я не верю ни в Бога, ни в Черта,
Ни Новый, Ни Ветхий Завет.

Гротеск, мощная аллегория парадокса, но с бездонным символическим наполнением: поэт не верить в мнимую святость, льстивое ханжество, он там, где антропофил, человек возводить свой «Храм Соломонов» не в болотцах и дебрях, а на чистоте помыслов, в юдоли земной шеи не гнет, не раболебствует, на затворе держит амбары души от вожделений «демонического зла» и жизнь не превращает в «мышиную беготню». Это так органично с душой и сердцем поэта, его собственной сутью. В этом – главный смысл и основная задача творческого горения Пушкина, его внутренней капсюлой вулканических поэтических даров.