Мой ломтик счастья. Повесть детства

Дымок вопросительно вскинул глаза: «Что такое льдина? Может, объяснишь?»

Я рассмеялся над таким наивным вопросом, потрепал собаку за ухо и рассказал, что это такой большой лед, который сам по себе плавает по воде, не тает и не тонет. Моя дворняга понимающее закивала головой. Значит, у меня все складно получается, не зря я учусь на пятерки.

– А зимой, Дымок, – мне нравилось произносить имя собаки, – поле засыпает снегом, местами мне даже по пояс. Представь, на мне валенки, теплая фуфайка, шапка, которая постоянно норовит закрыть мне глаза, а еще варежки – толстые и теплые, мама сама мне связала. Иду медленно, прокладываю себе дорожку, весь в снегу, инее. Словом, снеговик. Это точно.

Дымок сочувственно потерся влажным носом о мои босые ноги, мне стало тепло и щекотно. Я весело улыбнулся: «Ай да пес! Ну просто волшебный какой – то, все понимает и еще чувства проявляет. Ну, как не любить такого друга!»

Видя в собаке заинтересованного слушателя, я продолжал рассказывать истории моей детской жизни.

– Школа у нас большая, целый деревянный дом, в нем посредине печь стоит, зимой так здорово в ней трещат дрова, а тепло от нее во все классные комнаты проходит. Печь топит в школе бабушка Галя, а еще звонит в медный колокольчик, когда надо начинать уроки или идти на перемену.

Здесь я остановился, пытаясь понять, что нечто важное я должен сказать собаке, но никак не могу сосредоточиться. Дымок, неторопливо шагавший слева от меня, так и присел на хвост от неожиданной остановки. Вся его поза выражала напряжение и недоумение, он шумно задышал, ребра заходили под тонкой кожицей. Было видно, что он переживал за своего двуногого друга.

– Дымок, не волнуйся, – я произнес таким добрым тоном, как говорила мне мама, когда у меня что-то не получалось, – я понял, что мне надо сделать: обязательно взять тебя в школу. Тебе это понравится. Точно, точно! Договорились.

Дымок заулыбался, показывая, как ему хорошо от такого приглашения, куцый хвост взлетел вверх и закрутился. Казалось, еще минуту, и Дымок полетит. От такой мысли я беззаботно рассмеялся.

– Хозяйство у нас большое, – продолжал я, когда мы с Дымком успокоились, – ты видел уже. Я у родителей не лежебока какой – нибудь, не лентяй. Ты сам потом все увидишь и поймешь. Я стараюсь во всем помогать маме и папе. И заметь, не потому, что они мне приказывают, а потому, что мне самому хочется быть для них опорой, помощником. Хотя мама меня утром рано и не будит, но я приучил себя встать сам часов в пять утра.

Дел у меня много: сена надергать со скирды, разложить по кормушкам корове, двум телкам и бычку; вынести несколько ведер еды для свиней, а они такие прожорливые – не успею я опрокинуть ведра в корыто, а они уже на лету все съедают, топчутся, как слоны, хрюкают громко, как лягушки на болоте, отталкивают друг друга, как драчуны – бузотеры, своими пятачками непрерывно двигают, смешно так у них получается. Нет, правда, правда.

А еще куры с насестов выскакивают во двор, шум поднимают невероятный, как у нас в школе на переменках, бегают за мной, клюют прямо в ноги – нахальные такие, все время требуют есть. Я быстренько набираю в ведра корм, высыпаю в одном и том же месте; они привыкли в дисциплине, и как только видят меня с двумя ведрами в руках, стремглав мчатся занимать свое место. Вот видишь, Дымок, какие шрамы у меня на ногах, это все от этих строптивых кур.

С этими словами я поднял штанины брюк, чтобы мой пес удостоверился в правдивости слов. Дымок как – то сочувственно, осторожно, втягивая в себя глубоко воздух, приблизил нос к моим голым ногам, обдал их теплом выдыхаемого пара. На какое – то мгновение застыл, пристально смотря на розовые царапины, а затем с пониманием поднял на меня свою умную морду, словно говорил: «Ты очень мужественный, мой мальчик. Вон сколько у тебя шрамов, а ты не плачешь. Буду брать с тебя пример!»

– Потом я помогаю маме, – голос мой звучал приподнято, как – никак Дымок все понимал и выражал мне свое сочувствие, – относить ведра с молоком, которое она надоила от коровы и телочек, домой, чтобы делать масло, творог, ряженку, простоквашу…

И вот, Дымок, звучит рог пастуха, надо выгонять корову, телочек и быка в общее стадо, которое собирается за нашим домом, а потом пастух, дядя Гриша, на весь день угоняет стадо в лес.

Представь себе, как забавно встречать вечером свою живность. Идут коровы и быки неторопливо, бока у них круглые, отъелись за день в лесу. Пылища стоит кругом, коровы кажутся в ней исполинскими животными. Каждое из них имеет маленький колокольчик на шее – это на тот случай, если отобьется от стада, – и звон от них долетает до самого последнего дома. Все жители выскакивают из домов, а коровы, завидев своих хозяев, убыстряют ход, начинают мычать от радости. И от них так пахнет молоком, такой сладостью веет, что этот запах еще долго стоит над всем поселком, будоража собак и свиней.

Вот такая картина получается: пыль над дорогой, в ней – наши животные, как «исполинские» звери, звонкие звуки колокольчиков, а еще мычанье, как будто сотни труб враз зазвучали. Не деревушка, выходит, а какой-то карнавал…

Дымок остановился, морда выразила явное недоумение: «Мой мальчик, что такое „исполинское животное“? С чем его можно сравнить?» От такого вопроса в глазах собаки я растерялся: «А действительно, что это за слово?» Я где – то услышал его, хотел блеснуть перед псом своими знаниями, а теперь и сам оказался в глупом положении. Ответил я честно: «Это что – то такое большое. Больше сказать не могу, не знаю, вечером спросим у мамы или папы, они объяснят». Такой искренний ответ пришелся по душе псу, он великодушно кивнул головой, – мол, не переживай, разберемся.

– Еще у меня есть маленький топорик, – продолжил я, – мне папа его сделал. Им я рублю дрова после того, как накормлю всю живность нашего двора. Для меня папа специально привозит на лошади, запряженной в телегу – у нас в поселке конюшня, в ней, как говорит папа, целых двадцать пять лошадей – отходы с мебельного заводика, это такие кривые доски, которые не нужны для производства мебели. Я все лето рублю их на короткие дрова, ношу в сарайчик, который папа построил для дров. Знаешь, как я наловчился рубить? Прямо с одного удара разрубаю доску! Мне папа показал, как надо метко наносить удары топором. Потом я тебе обязательно покажу мое мастерство. Хочешь?

А Дымка можно было и не спрашивать – он был на все готов со своим новым другом. Да и мои рассказы явно были ему по душе. Он мерно шагал рядом со мной, покачивал в знак согласия головой. Все его худое тело светилось радостью от общения со мной, своим хозяином, кумиром, лидером!

Полина Скорнякова, 9 лет

– А еще мне нравится, Дымок, – я все больше и больше входил в роль рассказчика, словно собака была моим учеником, а я – учителем, – сенокосная пора. Ох, до чего же приятно говорить об этом. Выезжаем на косьбу сена поутру, только – только солнышко пошлет первый луч, а мы уже в телеге, с косами, граблями, вилами. Мама наложила в кошелки припасы на весь день: молоко топленое в крынках, в кастрюлях – мясо жареное и вареное, не куски, а целые кусища, картошка отварная, густо посыпанная укропом, залитая сливочным маслом, круглые, с хрустящей корочкой по краям домашние булки, яйца круто сваренные, крупно порезанные куски копченого и соленого сала, а еще пирожки с квашеной капустой, с картошкой, с творогом… Все, Дымок, дальше перечислять не могу, дыхание перехватывает, так кушать хочется.

Не лучше чувствовал себя и пес. Даже жалко стало его: пасть открыта, шумно вздыхает, бока дышат быстро – быстро, язык то и дело облизывает влажные губы; было понятно, что мысль о кошелках с едой ну просто сводила его с ума.

– Дымок, дружище, – увещевал я пса, – потерпи немного, скоро заводик, а у мамы всегда в шкафчике что – нибудь вкусненькое припрятано. Так вот, папа сидит впереди на телеге, правит лошадьми, а мы с мамой сзади, обнявшись. Ноги свешены с подводы, мы весело болтаем ими, мама дорогой рассказывает мне веселые сказки. Ну здорово просто. А потом возьмет и запоет, а голос у нее звонкий и мягкий, мое сердце от маминых песен наполняется теплом и радостью. Любила она петь про природу, наши леса и реки, про красивую любовь и смелых мужчин. Про таких, как мой папа, например.

Наше поле под сенокос находится на берегу реки. Подъезжаем, я сразу с подводы в реку – бултых, следом папа, с шумом и радостным криком. А мама так ласково смотрит на нас, подставив ладошку в глазам, чтобы солнце не слепило, и кричит: «Эй, мужчины, не задерживайтесь, работы много, надо до вечера успеть все скосить».

Потом, после речки, папа бруском подправляет лезвие косы, проводит по нему осторожно пальцами, удовлетворенно заключает: «Хороша коса, аж пальцы режет! А теперь, семья, за работу». Взяв косу в руки, размеренными и выверенными движениями, прижимая косу к самой земле, начинает скашивать сочную золотистую траву.

Затем трава сохла и превращалась в сено. Мама граблями подгребала за ним упавшие под острой косой стебли. Я переносил небольшие кучки сена в отведенное папой место, накладывал друг на друга, и так постепенно вырастал стог, прямо как большая гора. Затем папа поднимал меня наверх, мама вилами подавала сено, а я топтался, уминал его, иногда плюхаясь животом на этот мягкий, пахнущий солнцем, летом, водой и свежестью травяной ковер. Знаешь, Дымок, у меня так приятно замирало сердце, когда я проваливался в сено, оно уходила вниз подо мной, и, казалось, я лечу. Понимаешь? Лечу!

Собака поддалась моим восторженным словам, подпрыгнула в воздух, вытянув вперед озорную морду, беспрерывно вращая хвостом и перебирая лапами. Несколько раз пролаяла, давая мне понять, что и она в полете, и испытывает такое ощущение, как и я на стоге сена. Когда пес приземлился на свои короткие лапы, я восхищенно произнес: «Ну ты просто циркач!»

Видно было, что мои слова пришлись по нраву Дымку, он с благодарностью провел своим розовым языком по моим ногам: «Это еще не все, мой мальчик. Я такое могу…, для друга хоть на каменную стену поднимусь». Но, увидев в моих глазах сомнения по этому поводу, Дымок как – то быстро потупил глаза, пригнул морду к земле. «Наверное, ему стало стыдно за такое бахвальство – подумал я и слегка потрепал собаку за шерсть – мол, все в порядке, ты настоящий пес, ты все можешь».

Глава 3. Мама

Вот так, беседуя с псом по душам, мы незаметно приблизились к заводику, на котором наши папы таскали деревья к большой электрической пиле, забирали после распила доски, складывали их в штабеля. А наши мамы сидели в конторе, писали бумаги, подсчитывали и контролировали, как их мужья выполняют план. Вот такое распределение труда видел я. И полагал, что это правильно и хорошо. Мужчины должны делать тяжелую работу, чтобы их жены были счастливы.

Заводик по всему периметру был огорожен штакетником. Мы остановились около ворот. Я предупредил Дымка, чтобы он вел себя тихо, не лаял и не бегал. Словом, был скромным. Потому что здесь взрослые занимаются серьезным делом, отвлекать их нельзя. И еще потому, что на деревне у меня был свой авторитет: все считали меня работящим и исключительно покладистым, дисциплинированным мальчиком.

Я попросил Дымка взять с меня пример, во всем слушаться меня, как я слушаюсь взрослых. Я говорил ему, что на заводе постоянно промышляют кошки, поэтому вести надо себя воспитанно, не ввязываться с ними в драку; а еще надо держаться подальше от собаки Ники, большой, с густой шерстью кавказской овчарки, которая охраняет территорию заводика. Пока я раздавал практические советы Дымку, он все время смотрел мне в глаза, даже хвостом перестал вилять и, прошу вас верить мне на слово, он понял все от начала до конца. И в этом я могу поклясться!

– Не двигаться, – отрывисто скомандовал я, берясь за ручку ворот, ведущих внутрь заводика. – Сидеть, пока я не вернусь или не позову тебя.

Это надо было видеть: пес тут же сел на задние лапы и застыл в повиновении.

На заводике я хотел увидеть маму и рассказать ей о нежданно – негаданном подарке папы – хотя я и подозревал, что без согласия мамы папа бы не решился на такой поступок – и как я безмерно рад псу, которого назвал ласково Дымок.

Мама работала в конторе за столом, писала какие – то бумаги. Сидела ко мне спиной и не слышала, как я вошел.

– Мама! – радостно воскликнул я.

Она вмиг обернулась, красивая нежная улыбка осветила ее лицо. Она раскинула руки, я подбежал и обнял ее.

– Как я соскучилась по тебе, сын! – целуя мои щеки, произнесла она мягким грудным голосом. – Как раз думала о тебе!

– И я тоже рад видеть тебя, мама! – произнес дрожащим от волнения голосом я. – Вот хочу поделиться с тобой радостью.

– Что за радость? А ну – ка говори быстрей! – поторопила меня мама.

– Папа подарил мне собаку! – воскликнул я радостно – возбужденно. – Она такая умная и красивая, ну прямо вылитая ты!

Мама встала со стула. Сейчас она напоминала мне молодую яблоньку – такая же высокая и стройная.

– И ты действительно счастлив? – спросила с улыбкой она. – И если это так, то мы с папой очень – очень рады за тебя. Береги собаку! И как ты назвал ее?

– А ты не будешь смеяться надо мной? Скажешь, сын, ты уже большой, а имя даешь какое – то детское. Неужели нельзя выбрать посолиднее?

– Нет, нет, Вова, это твоя собака и ты волен сам выбирать ей имя, – успокоила мама. – Ну же, говори!

– Я назвал собаку Дымок!

– А ты знаешь, очень красиво звучит! Такое ласковое, оно словно греет, от такого имени исходит тепло.

– Мамуля, ты у меня самая лучшая в мире! – восторженно выпалил я. Крепко обнял маму и поцеловал ее руки.