Сошедшие с небес

– Пустите! Не отдам! Не отдам!.. Нет у вас таких прав!..

Трое легкораненых держали старика-санитара и вырывали у него из рук металлическую банку – нечто вроде небольшого бидона. Из темноты появился закопченный оборванный подполковник, Посмотрел на старика-санитара тяжелым глазом.

– Заначка у гада! – в истерике кричал один раненый, а второй плакал навзрыд: – Прятал... Прятал, сволочь!..

– Раздать воду раненым, – хрипло приказал подполковник, облизывая пересохшие, растрескавшиеся губы, и ушел в темноту.

– Пустите меня!!! – дико закричал старик-санитар и рванулся.

Банка вылетела из его рук, упала – вода растеклась по земле, оставив только влажный след.

Старик нагнулся, схватил пустую банку, захохотал и побежал. Он несся по полутемным подземным коридорам, расталкивал людей, размахивал банкой и не то пел, не то рыдал:

– «Широка страна моя родная,
много в ней лесов, полей и рек!..»

У расщелины, ведущей из подземелья наружу, автоматчик крикнул ему «Стой!», но сошедший с ума старик проскочил мимо него и выбежал на ослепительную, залитую солнцем, выжженную нестерпимой жарой площадку, на краю которой стоял колодец.

Вокруг колодца лежали трупы русских солдат, изрешеченные пулеметными очередями ведра и канистры. Три пулеметные точки немцев держали под прицелом площадку, колодец и выход из каменоломни.

Немцы увидели вылетевшего с банкой несчастного сумасшедшего и подняли глаза на офицера. Тот дал знак одному пулеметному расчету. Простучала короткая очередь. Старика подбросило на бегу, он упал. С жестяным стуком покатилась по камням его банка...

И тогда раздались очереди еще двух пулеметов. Они хлестали по банке, и банка металась, как живая, и куда бы она ни отлетела, повсюду ее настигала пулеметная очередь.

Офицер рассмеялся и одобрительно подмигнул пулеметчикам. И огонь прекратился. Офицер надел фуражку и пошел к большому радиофургону, смонтированному на тяжелом грузовике. На крыше фургона два репродуктора оглушительно говорили мягким женским голосом со слабым немецким акцентом:

– Мы обращаемся к благоразумию ваших командиров – не губите бессмысленно людей. Прекратите сопротивление, прекратите вылазки и атаки, которые ни к чему, кроме потерь, привести не могут...

Перед тем как подняться по короткой лесенке в заднюю дверь радиофургона, офицер застегнул китель на все пуговицы и обтер сапоги пучком травы. Увидел у заднего колеса несколько блеклых цветочков, сорвал их и соорудил немудрящий букетик. И только после этого открыл дверь фургона...

– Пить, сестрица, – хрипел раненый паренек.

– Тс-с... Слышите, ребята? Льется, льется... – шептал матрос с безумными глазами. – Прячут от нас... Слышите? Вода льется...

И тут же совершенно нормальным громким голосом, уже в бреду, капризно проговорил:

– Мама, ну дайте вы мне чаю! Сколько можно! Жду, жду...

– Пить... Пить... Пить...

Утомленное солнце нежно с морем прощалось... —

гремело снаружи.

И снова обезумевший от жажды раненый матрос приподнялся на локте:

– Слышь, браток... Вода льется... Журчит где-то, стерва...

– Точно! – вдруг проговорил Сергей и попытался встать.

Маша с ужасом поняла, что этот психоз, эта галлюцинация сейчас охватит всех. Она бросилась на Сергея, прижала его к земле всем своим телом, закричала:

– Молчать!!! Всем лежать, не двигаться! Нету никакой воды! Нет ее. Нигде она не льется... Не думайте о ней. О чем хотите думайте, только не о воде! Потому что воды нет...

Все затихли. Маша отпустила Сергея, встала и словно в забытьи повторила:

– Потому что воды нет... Но я сейчас принесу ее вам.

Она вынула из кармана гимнастерки расческу и маленькое зеркальце. Приладила зеркальце на скальном выступе, туда же прилепила огарок свечи. Сняла грязную, пропотевшую пилотку, по солдатской привычке засунула ее под ремень и стала тщательно расчесывать свои длинные волосы. Она вглядывалась в маленькое зеркальце, слюнила скомканный платочек, оттирала лицо от копоти, многодневной грязи, прихорашивалась...

– Машка, ты что? Что с тобой?! – Раненые с испугом следили за Машей. – Маш, ты кончай! Ты чего удумала?!

– Не смей, Маша... – сипло сказал Сергей и, держась за стену, поднялся на ноги. Отставил в сторону негнущуюся простреленную ногу, наклонился, взял в руки «шмайссер». – Я тебя никуда не пущу.

– Не могу, не могу больше, Сереженька... – жалобно проговорила Маша, посветила себя огарком свечи и нащупала дужку ведра.

– Потерпите, ребятки. Я сейчас вернусь.

С ведром в руке Маша пошла к выходу из пещеры, откуда неслось чуть приглушенное танго. Волоча раненую ногу, с автоматом в руке, за ней ковылял Сергей.

– Командир! – истошно закричал раненый матрос. – Командир! Машка за водой пошла! Машка за водой... Да остановите же ее кто-нибудь! Командир!..

Маша и Сергей были уже у выхода из подземелья.

– Стой, дура! – крикнул автоматчик, дежуривший у входа. – Совсем спятила?!

Из глубины пещеры бежали несколько человек:

– Остановить! Не выпускать! Убьют, Машенька!..

Но во всем облике Маши была такая решимость, такая внутренняя сила, что автоматчик невольно посторонился.

– Я прикрою ее... Я прикрою... Я ее никому не отдам! – хрипел Сергей, выползая из пещеры с автоматом в руках.

Она вышла открыто, не таясь, под белое слепящее солнце, заливавшее истерзанную землю. От нестерпимого света она зажмурилась, прислонилась к скале и закашлялась.

Рядом с ней, в одной штанине, босиком, с нелепо отставленной в сторону несгибающейся раненой ногой, стоял Сергей со вскинутым на изготовку «шмайссером».

Три немецких пулеметных расчета с трех разных точек свели свои стволы в одну цель. Сергей и Маша оказались заключенными в прорези прицелов...

Внутри радиофургона немецкий офицер сидел рядом с немолодой красивой женщиной в военной форме. Перед ней стоял микрофон. Лежали листки с дикторским текстом. Крутилась на проигрывателе единственная пластинка – известное довоенное русское танго...

Женщина нюхала букетик, поглядывала на офицера с усталым кокетством. Офицер смотрел на нее с нежностью и надеждой...

Молоденький немецкий пулеметчик растерялся, лицо покрылось испариной. Палец лежал на гашетке пулемета, но солдат не стрелял. Он ждал команды.

Не стрелял и второй пулеметчик. С любопытством и удивлением он рассматривал худенькую девочку с длинными волосами, с пилоткой за поясом, с ведром в руке.