Кыся в Голливуде. Возвращение из рая

– Как это я «не понимаю»?.. – обиделся Пилипенко на Посла. – Прекрасно я понимаю!.. В институте так мало платили, что на бензин для «Москвича» не хватало… А вот уже там, в науке, их убивали всего одним укольчиком…

«ТЕПЕРЬ РАССКАЖИ ПРО ШКУРКИ, ПРО ШАПКИ…» – приказал я ему.

– А чего? Хорошо выделать шкурку Кота – дело, я вам скажу, очень даже тонкое!.. Пока Кота обдерешь, еще так наеб… Извиняюсь! Намучаешься… Здесь что важно? Мездру не попортить! Иначе никто у тебя на Калининском рынке эту шкурку не купит. Считай, деньги на ветер! А мы…

Неожиданно в мозгу Пилипенко произошел не замеченный мной поворот, и он ласково сказал:

– Наша забота о «меньших наших братьях», как правильно сказал наш уважаемый Посол, не знает границ, не имеет границ, и поэтому те семьдесят пять мильонов долларов, обещанные нам нашими братскими организациями Америки, будут огромным подспорьем для всего нашего общего дела – защиты прав домашних Животных!

«НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ, СВОЛОЧЬ, – сказал я ему. – ТЕПЕРЬ ПРО ШАПКИ!»

– А шо «про шапки»? Шо «про шапки»?! – сварливо отмахнулся от меня Пилипенко. – Вы чё себе мыслите, что на шапках можно было много заработать?! Я их шил, эти шапки? Да ни в жисть! Мое дело было маленькое – поймать Кота или Пса, умертвить его, шкуру аккуратненько содрать, храни Господь, мездру не попортить, выскрести ее до кондиции, потом на специальные распялочки, а сушить тоже – наука целая: пересушишь – она, шкура вот ихняя, к примеру…

Пилипенко показал сначала на меня, потом посмотрел на семью Президента Клинтона, поискал глазами Сокса, не увидел его и, льстиво улыбаясь президентскому столу, продолжил:

– Или, к примеру, вашего Котика, мистер Президент… Ежели их шкурки на распялочках пересушить – они же ломкие станут, хрупкие… Какая же из них шапка? Еще и морду могут набить за такие шкурки. Это я к примеру говорю…

Я почувствовал, что слегка ослабил нить КОНТРОЛЯ и Пилипенко зациклился всего на одной стороне своей прошлой деятельности и совсем забыл о своем сегодняшнем высоком общественно-государственном положении. И тогда я ему сказал: «НЕ ОТВОДИ ОТ МЕНЯ ГЛАЗА, ПИЛИПЕНКО, СМОТРИ НА МЕНЯ ВНИМАТЕЛЬНО… И ПРОДОЛЖАЙ, ПРОДОЛЖАЙ, ПОДОНОК!»

– Про что? – доверчиво спросил меня Пилипенко. По Банкетному залу уже шел непрекращающийся возмущенный ропот.

«ПРО ВСЕ СЕГОДНЯШНЕЕ!» – сказал я.

– А сегодня всем нужно платить… – грустно ответил мне вслух Пилипенко. – Хозяевам города платишь, бандитам – платишь, тем, кто охраняет меня от бандитов, – тоже платишь! А в Думу, в депутаты, как вы себе мыслите?.. За красивые глаза берут? Всем только доллары и подавай! Вы чё думаете, господа американцы, мы эти доллары у вас от хорошей жизни просим?! Не-е-ет! Мне, к примеру, лично уже ни хера не требуется. Я ежели эти семьдесят пять мильонов от вас получу, то на самого себя всего мильонов десять – двенадцать страчу. Не больше. Я тута один домик у вас в Майами присмотрел, так вот… Ну и обстановка, конечно. Не без этого… Автомобильчики надо поменять! А все остальное – только на развитие нашего общего дела. Богом клянусь!..

Тут Пилипенко залпом опрокинул в рот оставшееся в бокале шампанское, вынул длинную зажженную свечу из высокого золотого подсвечника, закусил ею с полыхавшего конца и хрястнул бокал об пол в мелкие дребезги…

А потом истово перекрестился четыре раза – один раз слева направо, второй – справа налево, третий – как-то наискосок, а четвертый – умудрился перекреститься – снизу вверх!

Зал так и ахнул!.. Но на этом выступление Пилипенко не кончилось.

Он плавно выполз из-за стола и, приплясывая, поводя плечами и широко разводя руками в стороны, в танце поплыл между банкетными столами.

Ко всему прочему он пел. Нещадно перевирая мотивы, он аккомпанировал сам себе наиболее близкими его сердцу песнями, сливая их воедино:

Боже, Царя храни!
Сильный, державный…
Где ты, родимый?..
Вставай, проклятьем заклейменный,
Союз нерушимый республик свободных!
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
В лесу родилась Сарочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом черная
Жидовочка была…

– Боже мой! Мистер Президент! Он же сошел с ума!.. – закричал кто-то из наших российских депутатов на очень неплохом английском языке. – Пожалуйста, распорядитесь вызвать врача!..

– И полицию! – достаточно громко потребовала вдруг Челси.

Я попытался привстать, но почувствовал, что лапы мои подламываются от полного и дикого опустошения! Я только успел сказать:

– Полицию – для него, а врача – для меня…

И без чувств упал на руки Президента.

* * *

Сокс мне потом рассказывал, что после того как меня нафаршировали кучей лекарств ободряюще-успокаивающего действия, первую половину ночи я метался во сне, вскрикивал, разговаривал на всех языках – по-шелдрейсовски, по-Животному, мешал русский с испанским, немецкий с английским и даже пытался говорить на идиш пополам с ивритом…

А во вторую половину – спал серьезно, внимательно и сосредоточенно. Изредка нервно подрагивал хвостом, непроизвольно дергал задними лапами и частенько поплакивал во сне…

Когда мы с ним сопоставили мое бессознательное поведение с тем, что мне снилось в первую половину, а потом и вторую половину ночи, то это мое сонно-обморочное состояние нашло точное подтверждение.

Как сейчас помню – всю первую половину я задыхался от кошмаров!..

… Я с ужасом бродил по какому-то незнакомому мне старопетербургскому двору-колодцу…

Двор был весь пересечен вкривь и вкось натянутыми веревками… А на этих веревках, на специальных ПИЛИПЕНКОВСКИХ распялочках висели и сушились ШКУРКИ ВСЕХ МОИХ ЗНАКОМЫХ КОТОВ, КОШЕК И СОБАК!..

Вот шкурка той самой рыжей поблядушки, с которой все и началось еще на пустыре у нашего с Шурой дома в Ленинграде…

Вот шкурка моего самого закадычного дружка – бесхвостого Кота-Бродяги…

Висели на распялках, сколько глаз видит, сотни шкурок, содранных с Кошек, с которыми я когда-либо вступал в интимные отношения…

Из некоторых шкурок даже запах этих несчастных Кошек еще не выветрился!.. Например, в шкурке той французской Кошечки Лолы, которую я оприходовал в кустиках автозаправочной станции на автобане Гамбург – Мюнхен, сохранился даже запах ее французских духов!..

Боже мой!.. А это-то что?! Какой кошмар!.. Господи!.. Я ж сейчас сойду с ума!.. На нескольких веревках я увидел распялки с Собачьими шкурами, в которых узнал всех близких мне Собаков!

Вот маленькая чистенькая коричневая гладенькая шкурка карликового пинчера Дженни из Грюнвальда, с которой у меня был такой нежный роман…

Вот огромная шкура немецкого полицейского овчара Рэкса… Как он-то дал себя отловить этой сволочи Пилипенко?!

Мамочки родные! Тут и Крольчиха, которую я сдуру трахнул в Оттобрунне!.. А вот висит роскошная, но МЕРТВАЯ шкура Лисицы! Бедной и гордой и так влюбленной в меня Лисицы…

Какой ужас!.. Боже мой… Значит, они все мертвы?!

А это еще что?! Откуда здесь, в петербургском дворе, висят шкурки моих новых знакомых американцев – Кота Хемфри, бывшего сотрудника Публичной библиотеки Нью-Йорка?! А вот на распялке шкурка этой Беленькой, Пушистенькой из Квинса, последние дни жившей у мистера Бориса Могилевского. Она же готовилась стать МАТЕРЬЮ МОИХ КОТЯТ!..

А когда на соседних распялках я увидел старенькую вытертую шкуру пожилого еврейского Собака Арни-Арона из Брайтона и черно-белую шкурку Первого Кота Америки Сокса, – я чуть вообще с ума не сошел!!!

Сволочи, сволочи, сволочи!.. Антисемиты, подонки, мерзавцы!.. Злобные, безжалостные, омерзительные твари! НеЛюди!.. Где вы – Пилипенко, Васька?!

Господи! Боже мой, Всемилостивейший!.. Помоги мне, Господи, пережить все это!..

Сотвори чудо – дай мне хоть ненадолго стать величиной с ТИГРА! Я не хочу БЫТЬ ТИГРОМ, пойми меня, Господи… Я хочу остаться САМИМ СОБОЙ – КОТОМ МАРТЫНОМ, КЫСЕЙ, наконец! Но я хочу отловить Пилипенко и Ваську… Я не буду сдирать их вонючие, пропитанные алкоголем, невежеством и подлостью шкуры… Я ПРОСТО РАСТЕРЗАЮ ИХ В МЕЛКИЕ КЛОЧЬЯ И РАЗБРОСАЮ ОКРОВАВЛЕННЫЕ КУСКИ ИХ НЕЧЕЛОВЕЧЬЕГО МЯСА И КОСТЕЙ ТАК ДАЛЕКО В РАЗНЫЕ СТОРОНЫ, ЧТОБЫ НИ ОДИН ДОКТОР НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ СОБРАТЬ ИХ В ЖИВУЮ ПЛОТЬ!

ЧТОБЫ ДАЖЕ ПЯТИСОТЛЕТНИЙ ВЕЛИКИЙ ИСПАНСКИЙ ВРАЧ И ФИЛОСОФ МАЙМОНИДЕС НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ ИМ ПОМОЧЬ ВОЗРОДИТЬСЯ ЗАНОВО!!!