Там, где кончается арена…

– Ну? Интересно! Давай трави, знаток!

– Ты говорил, что твой дед из беспризорников?

– Было дело. Так дед рассказывал.

– Так вот! Когда малые детишки, как твой предок, попадали в детдома и не знали своих фамилий, им давали их или месту рождения, или местности, где они проживали, или где их отлавливали. Вот так твой дед и стал Ангарским. Таких было полно, пол-России – Ярославских, Владимирских, Астраханских, Орловских и так далее.

Позже, чтобы не смущать «бдительных» граждан и некоторые специальные ведомства, тот же Ярославский превратился в Ярославцева, Владимирский во Владимирцева. Окончания значили многое. С «й» можно было далеко не уехать, только пойти… Евреям запрещено было жить в больших городах, если ты в курсе. Они влачили своё существование в так называемых «местечках».

– Откуда мне знать? Я же, этот… бурят с Байкала.– Ангарский растянул свои глаза по сторонам.

– Хватит вам, побочные дети дядьки Моисея! – Сарелли влил свою долю сарказма в дружескую беседу.– Цирковые вы! Вот и вся ваша корневая система.

– Слушай! А смотри, как интересно! Все национальности – имена существительные. Ну, там: американец, немец, грузин, француз. Русский – это прилагательное. Я бы даже сказал – определение. Цирковой – тоже.

– Рядовой – тоже определение. А вот старшина – это мировоззрение, определяющее твоё место где-нибудь в районе толчка, который нужно почистить, чтобы служба мёдом не казалась!

– Дотрынделись! Вон, Терешко топает…– Никонов напрягся.

– Вспомни солнце – вот и лучик!..– Ангарский помрачнел.– Правду дембеля говорят: «Бог создал отбой и тишину, чёрт создал подъём и старшину». Ща начнётся «отбой-подъём!..»

Командир танка Шацкий, наводчик Сарелли, заряжающий Ангарский и механик-водитель Никонов составили гвардейский экипаж и влились в боевую жизнь не менее гвардейского тринадцатого танкового полка.

О, это был известный полк! С боевой, так сказать, биографией, историей. Ох, и дали фрицам жару во время Великой Отечественной!..

В современной, мирной жизни дивизии этот полк опять же постоянно был на слуху, как в положительном смысле, так и в том, за что получают взыскания и понижают в звании. «Что ни экипаж, то клоуны!» – то ли с гордостью, то ли с тихим ужасом резюмировал командир того самого полка. И на полигоне первые, и в повседневной армейской жизни не последние! А уж ежедневных всяких самоволок, залётов-происшествий – и не сосчитаешь! И все какие-то с вывертом, с фантазией! Одно слово – тринадцатый! Только и разговоров в дивизии об этом полку! Притча, так сказать, во языцех! Это одновременно и гарантированная благодарность от проверяющих, и непрекращающаяся головная боль, и незаживающий прыщ на командирских жопах…

С первого же дня продолжили эту славную традицию воины-гвардейцы Владик Шацкий, Витька Ангарский, Володька Никонов и Сашка Сарелли, как только соединились в единый боевой экипаж, так сказать, бронированный гвардейский кулак…

Первое, что они сделали через неделю, так это погоняли «дедов», которые решили было их повоспитывать, припахать. Четверо – сила! Особенно, если сила эта манежная, цирковая… С первой же попытки у десятка старослужащих пропала охота даже смотреть в сторону «чокнутого» экипажа…

Вызвали как-то «деды» молодых в курилку после отбоя. Сидят, кольца дыма в потолок пускают, тапочками на ногах поигрывают. Лениво так, через губу, сержант Шломин вещает:

– Ну, что, клоуны, страх потеряли? Вам ещё гнуться, как медным котелкам, портянки дедушкам стирать, а вы борзеть. Куда ты, Шацкий, меня там послал сегодня? Ну? В глаза смотреть! Смирно-о!

Влад повёл плечами, глаза его сверкнули то ли растерянностью, то ли наоборот – он их отвёл в сторону.

– Могу повторить. Пошёл на …

Сарелли, Ангарский и Никонов одобрительно хмыкнули. Деды напряглись. Кульминация сегодняшней ночи обозначилась.

– Сучё-онок.– Шломин как-то неуклюже размахнулся, но достал по лицу Влада. Тот слегка покачнулся. Шацкий помедлил, видимо, оценивая шансы, а может прикидывая: чем ему, младшему сержанту, может грозить разборка с рядовыми, хотя и дембелями. Его рассуждения были недолгими. Второй удар Шломина внёс коррективы в эти размышления. Ответ был мгновенным и разящим. Шломин осел у двери с каким-то удивлённо-блаженным взглядом в потолок, словно он там увидел хоровод ангелов, кружащихся под хрустальный звон, звучащий в его барабанных перепонках. Четверо старослужащих вскочили, как по тревоге, со словами: «Вы чё, бля?..» Через несколько мгновений они, уже лёжа на потрескавшемся от времени кафеле, выполняли команду «отбой». Рядом дымились их бычки. Это Вовка Никонов смачно и с большим удовольствием вложился в несколько своих ударов. Ангарский и Сарелли стояли, сжав кулаки. В курилку вбежали ещё двое цирковых из соседней роты, Шурка Васенков и Сабит Бигеев, их кровати стояли в десяти метрах, в соседнем отсеке. Им тоже оставалось служить, как в мае петь соловью.

– Вы чего переполошились? – Сашка Сарелли нервно выдохнул.

– Чего, чего! Наших бьют!..– те оглядели поле сражения, став наизготовку.

– Ну, это скорее наоборот – «ваших»! – Витька Ангарский кивнул на притихших дембелей. Один из них, сипя злобой и страхом, жизнеутверждающе пообещал:

– Ну, салаги, ждите! Поднимем всех дембелей батальона – затопчем!

– А мы уже здесь! – Сабит, прищуря монголовидные глаза, угрожающе набычился. На гражданке в группе акробатов он хоть и не был нижним, держащим на себе колонны, но его, сына ковыльных степей, силёнкой и отвагой бог не обидел. А потом – цирковое братство!..

– Рыпнитесь, поднимем всех цирковых из соседних полков, на стволы натянем! Так и будете до дембеля на броне кататься, как пупсы на машинах молодожёнов! А наших в дивизии, вы знаете,– на программу хватит!..

С тем и разошлись в ночи. Тихо так, тенями…

Через месяц, однажды, когда прапорщику Терешко не спалось – его Танька дежурила, да и вообще она в последнее время как-то редко стала допускать его к телу,– прапорщик решил отыграться, полютовать. Для начала он с десяток раз погонял свою роту на «отбой-подъём». Дембеля сидели на кроватях и самодовольно, с улыбками Джоконды, подавали реплики, видимо вспоминая свою прошлую «боевую молодость»…

Терешко спичкой о коробок чиркнет, пока та горит – надо успеть раздеться и лечь в кровать. Другой спичкой чирк! Надо по-сумасшедшему вскочить, одеться и построиться…

У «Курского соловья» под ногами горка обугленных солдатских проклятий, а на физиономии – кровожадная улыбка…

Может, так бы эта ночь и закончилась – все нормативы, уставшие за день танкисты перевыполнили, и теперь полумёртвыми затихли под суконными одеялами. Но Терешко, как того Остапа, несло! Решил он докопаться «по-взрослому» до невзлюбившихся ему с первых дней «циркачей». Так, на всякий случай, чтоб «служба мёдом не казалась». А то всем на строевую или на обслуживание машин, а этим, видите ли, в ГДО – Гарнизонный Дом офицеров. Шарашиться там без дела, балду бить! «Знаем, как вы там репетируете! Если б не приказ комдива!..»

Как водится, прицепился за какую-то мелочь к нашим парням, те огрызнулись, а тому только того и надо – объявил всем разом наряд вне очереди! Объект наказания самый что ни на есть знаменитый, самый «почётный» – сортир! Не просто его драить-чистить, а зубными щётками!.. «Вперёд! Время пошло! Отобьетесь за пять минут до подъёма! Я вас научу родину любить!..»

…Туалет наши надраили… Головой прапорщика. Взяли того, перевернули и, как шомполом, почистили солдатское очко…

Больше Терешко не лютовал. Как-то враз изменился. Придёт, проведёт поверку и шмыг к себе в общагу. Потерял прапорщик вкус к службе, скис…

Потянулись для наших дни, похожие один на другой, как бесчисленные близнецы в аттракционе Кио. Ежедневно вечером они по очереди мелом оставляли отметину на кирпичной кладке казармы, которую строили ещё пленные немцы. Очередной день сгорел. На один шаг стало ближе к родному манежу…

Молодость бесшабашна! Кажется, что ей не будет конца!. Это дни тянутся, а годы летят…

Закрутилось, завертелось всё в круговороте событий! Сплотила суровая солдатская жизнь наших парней. Да так, что и дружбой это теперь не назовёшь – что-то большее. Братство… В Дом офицеров на выступления, в самоволку или ещё куда – всегда вместе. Как мушкетёры! На учениях, стрельбах – лучшие из лучших! Образцово-показательные, так сказать, отличники боевой и политической! На них вся надежда, если что. Эти в любой ситуации не подведут! Гордость подразделения! Один недостаток – не живётся им спокойно. Дай что-нибудь вытворить этакое! Артисты – одним словом!

Сами ещё года не отслужили, но молодых бойцов – «салаг» – уже уму-разуму учат. То к зампотеху полка пошлют попросить клиренс (для непосвящённых – это расстояние от днища танка до земли). Зампотех, бывалый майор, матерясь и одновременно удивляясь безудержной фантазии «этих чертей», нагружает новобранцев старыми чугунными батареями. Те пыхтят, тащат в ангары, где танки стоят. То тех же салаг пошлют к нему за ключом 72 на 80. Назад они возвращаются с ломами и кувалдами. И так изо дня в день…

Однажды, когда цирковому экипажу командующий округом за отличную стрельбу на дивизионных учениях объявил по десять суток отпуска домой, а комдив не отпустил, те заставили молодняк прикатить двухсотлитровую бочку с солярой к штабу дивизии и доложить самому комдиву, что «его» приказ выполнен. От экипажа, в составе таких-то и таких-то, бочка для личных нужд командира дивизии доставлена! Как он, мол, и просил – «очищенная, на меду…»

Их, конечно, много раз собирались посадить на «губу», объявляли бесчисленное количество суток ареста, но как их посадишь – экипаж! Пару раз попробовали – зареклись! Они и там вытворяли такое, что комендант гарнизонной гауптвахты взмолился на вторые сутки: «Что хотите сделаю, только заберите!..»

Комдиву то и дело докладывают об очередных «выступлениях циркачей». Он их фамилии уже слышать не может – выучил наизусть. То им за несомненные заслуги присвоят очередные звания, то за не менее несомненное разжалуют до рядовых, то снова вернут лычки на погоны, чтобы через короткое время снова срезать. И так бесконечно!.. Их командир полка то имеет благодарности от высшего командования за воспитание такого выдающегося экипажа, то получает выговор за выговором. Из-за этой бравой четвёрки погоны самого комдива, мечтающего об одной большой генеральской звезде, не раз были на грани потери того, что имелось на плечах…

На башне их боевой машины два скрещённых дубовых листа – эмблема Гвардейской Кантемировской танковой дивизии. Они над листьями присобачили эмблему советского цирка с летящей голой гимнасткой. Из-за этого выговоры от проверяющих. Неуставное! Порнография! Цирк развели!.. Те гимнастку заклеивают бумажкой, закрашивают её в цвет танка. После учений и проверок отдирают. Начальство глаза закрывает – пёс с ними! Экипаж отличный по всем показателям, везде первый: на сцене цирковые номера показать, пострелять по мишеням или в морду кому дать…

О них неоднократно рассказывали на страницах всесоюзной «Красной Звезды», ещё чаще в «Красном воине» – газете Московского военного округа. В дивизионной многотиражке «Кантемировец» они популярнее звёзд экрана!..

Решили о них написать очередную статью. Наши уговорили фотографа снять их в неформальной обстановке. Сами выбрали место и ракурс. Сидят, прижавшись друг за другом, ствол танка между ног пропустили, ножки свесили, ручки подняли в приветственном цирковом комплименте. Улыбаются, дуркуют…

Может, тайный смысл нашей четвёрки никто бы и не расшифровал, если бы редакция по просьбе танкистов не озаглавила статью: «Один на всех!..» Конечно, имелся в виду – танк, как в прошлом и цирковой манеж. Об этом в статье и говорилось.

Главного редактора дивизионной газеты по тревоге на ковёр! Комдив от гнева белее госпитальных стен! Орёт иерихонской трубой:

– Какой придурок это фотографировал? И какой мудила-мученик придумал этот заголовок? Вы что, не видите – это никакой не ствол! Нет, это конечно ствол, я бы даже сказал – стволище! Но никакой, ни хрена, не танковый! И ваш долбаный заголовок ни о каком не о танке! Вы прочтите в своей сраной статье финальные строки: «И дорогая не узнает, какой танкиста был конец!..» Эта песня о чём? Вся дивизия ржёт, как кони в кавполку!..

Выяснилось – идея полностью принадлежит героическому экипажу…