Озарение трансценденцией

Дело не в мере личной гениальности. Это одна из константных ролей извечного социо-антропологического репертуара, так же как и «паства», «секта», «религиозная общность». Вместе они и составляют извечную экспозицию развертывания религиозных событий. В отличие от ярко индивидуализированных персонажей «религиозных лидеров», «паства» – скорее «декорации», «хор», деиндвидуализированные массы, характеризуемые в формате анонимных психологических совокупных качеств, таких как смутность личностного профиля, боязнь самостоятельности, ответственности, свободы[28 - Не важно, «ложно или истинно» предлагаемое учение. Главное чтобы существовала убежденность в его правильности, что только и позволяет уменьшить страх, беспокойство, поднять уверенность в своих силах. Убежденность вкупе со строгой поведенческой регламентацией дает этим людям искомые душевный комфорт, покой и «протез я».].

Однако всегда находятся люди, обладающие противоположными характеристиками, стремящиеся реализовать себя в религиозной сфере, религиозном деле, религиозном бизнесе. Особенности их психотипа ориентируют их на самореализацию не в политике, экономике или военном деле, где бы такжене пропали втуне их качества, а на ниве религиозного авторитаризма. И сколько бы их ни было, они всегда находили и будут находить свою благодарную и преданную паству, учеников и соратников, ибо каждое поколение, вне зависимости от социальных и культурных аранжировок, воспроизводит в своем составе примерно константную пропорцию «пастухов» и «овец», а детство каждого из нас[29 - «Вечная мифология»: каждое поколение стартует с позиции социокультурной tabula rasa, и в их душах с первозданной силой вновь и вновь разыгрывается извечная пьеса становления абстрагирующего мышления и персонализации, каждый раз органично возникает свой оригинальный комплекс чувств и объектов, хотя и в форматирующем влиянии традиционных ментальных и веровательных практик.] и инфантилизм многих из нас вновь и вновь создают условия для «завязи» религиозных объектов и чувств, равно как и потребности в непосредственном опыте общения со сверхъестественным – в образе человека. И человек всегда находится. Раньше их были десятки, неоднократные удесятирения количества людей увеличивают в той же пропорции и число «аватар».

Итак, религиозные харизматики и их группы – социально- естественная субкультура любого типа общества: от колдуна и его последователей до современной секты компьютерщиков во главе со своим религиозным лидером, ожидающих «подлета кометы». Религия – всегда «живое дело» для части людей, которая есть в любом обществе, религиозная же традиция (или традиционные и «уже легитимировавшиеся» конфессии) есть скорее консервативная, застывшая форма этого антропологического явления. Обратимся к характеристике этого формообразующего ингредиента религиозных субкультур, часто имеющих, особенно в переломные социально-исторические эпохи, контркультурные признаки.

Как известно, первые религиозные формы, возникшие в условиях недифференцированной духовной жизни, пронизывали собой архаичные сообщества, будучи тождественны «мировоззрению-морали». Одновременно они решали специфические задачи улаживания пограничных споров между социальными новообразованиями (формирующихся социальных порядков) и окружающими людей «силами»[30 - «И рано появляется особая сфера "религиозной деятельности", суть которой составляет упорядочение отношений между "силами" и людьми» (Вебер М. Социология религии // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 81).]. Функции религиозных лидеров выполняли старейшины, главы родов, вожди либо сословия священников, магов. И хотя отдельные представители последних и могли быть религиозно одаренными, в целом они все были своего рода «чиновниками», функционерами культа, родоплеменной традиции, уходящей в тьму веков. Однако нам известно, что уже и в эти времена, т. е. по сути также «изначально», существовали неординарные, амбивалентные люди, запечатлевшие себя в мифах как «трикстеры», а в живой действительности как «колдуны».

Колдун в передаче исследователей-этнографов – фигура необычная, трудно квалифицируемая однозначно по шкале устоявшихся норм поведения в тех обществах. Это своего рода «свободный художник» религиозности, чьи авторитет, связь и сила в общении со сверхъестественным зависели только от его личной природной одаренности[31 - Фрэзэр отмечает вражду между священством и колдунами. См.: Фрэзэр Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М.: Политиздат, 1980. С. 65.]. Леви-Строс называет их «невротиками», людьми с «патологическим мышлением», имея в виду, как следует из контекста, способности к глубокой эмпатии и суггестии, равно как пытливость и развитое творческое воображение[32 - «Здоровое мышление жадно стремится познать вселенную, механизмы которой ему не удается подчинить, а потому оно пытается постигнуть смысл непостижимых вещей; так называемое патологическое мышление, напротив того, имеет всегда наготове массу толкований и эмоциональных откликов, которыми оно всегда готово с излишком снабдить порой недостаточно богатую действительность» (Леви-Строс К. Колдун и его магия // Структурная антропология. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. С. 161.].

Институт колдунов, выполнявший комплекс функций психотерапевтов, врачей, астрологов, магов, характерен для всех известных нам архаичных обществ, и эти люди вызывали у людей смешанные чувства страха, презрения, тайного поклонения. Именно эти люди явятся в переломную эпоху генезиса городской цивилизации и государств как основоположники новых типов религий в виде пророков и гуру[33 - «Колдун был историческим предтечей пророка…» (Вебер М. Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 10).].

В дальнейшем они – постоянная существенная фигура ментального пейзажа религиозной жизни, субъекты религиогенеза. Попробуем описать их основные психологические и интеллектуальные качества.

Прежде всего, после фундаментальной веберовской «Социологии религии» за ними закрепилась общая характеристика «харизматиков», «религиозных виртуозов». Что имел в виду под этими характеристиками М. Вебер и что сегодня можно к ним добавить?

«Харизма», как полагал Вебер, – это совокупность некоторых качеств либо состояний человека, присущих немногим людям в разных сферах их жизнедеятельности. Симптоматично, что Вебер использует именно слово «силы» для характеристики «харизмы». Это «силы, выходящие за пределы повседневности … что-то необычное, которое есть у определенных лиц, но что невозможно приобрести обычным путем»[34 - Вебер М. Социология религии // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 79.]. В дальнейшем Вебер крайне осторожен и скуп на слова, предпочитая полагать дело определения завершенным и пользоваться этим обозначением для характеристики всего необычного в человеческих качествах. Харизматическая власть порождается исключительными социальными обстоятельствами, строится на эмоциональной основе, недолговечна и рутинизируется. Для того чтобы этого не происходило, харизма должна непрерывно подтверждаться (С. Московичи).

Веберовская индивидуалистская позиция в понимании харизмы как в целом иррационального, персонального и радикального явления дополняется в настоящее время новыми идеями. Современное общество, начиная с XX века, постепенно теряет прежнее социальное пространство функционирования харизмы – пространство «площадей и митингов». Характерно, что веберовскую харизму называют «ранней», «живой» и, чтоособенно симптоматично, «истинной». В настоящее время, ввиду развития средств массовой информации и политтехнологий, разъединяющих массы и реального лидера посредством телевизионной картинки, радиопередачи, образа в СМИ, меняется и харизма, которая становится делом не столько живой связи лидера и масс, сколько «четвертой власти» и партийных манипуляторов. Здесь харизма превращается в образ, бренд, товар в политической торговле. Господствуют бюрократические структуры и личности с лишь небольшими харизматическими задатками, которые фабрикуются в «больших экранных лидеров». Здесь также личности наделяются какими-то сверхсвойствами – в виде проекции на личность идеалов группы в процессе ее сплочения, однако «поддельная харизма» поддерживается в основном медийными технологиями[35 - Фрейк Н. Политическая харизма // Социс. 2003. № 12. С. 3-10; Зинев С. Н. Харизматическая личность: идентификация и манифестация в трансформирующемся мире. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук, специальность 09.00.13. Ставрополь, 2005.].

Трудно не согласиться с этими современными поправками в понимании харизмы. Однако и в современном обществе осталась сфера, где продолжает оставаться «истинная», «живая» харизма, – в общении и «завязи» новых религиозных объединений, где религиозные виртуозы делом, словом, личным общением доказывают свою «силу». Попытаемся же уточнить характер и формы проявления этих «сил», оставленные Вебером без подробной характеристики. Господство «демагогической харизмы» в наши дни не отменяет актуальности анализа «истинной»: как ни верти, но и «поддельная» строится все же по образу и подобию «ранней».

Сначала рассмотрим общие, потом специфицирующие признаки харизмы. Итак, мы остановились на том, что харизма – это необычные силы, качества, не приобретаемые обычным путем (обмен, покупка, научение, дарение). Правда, это дар, но не от человеческого окружения, а природная, генетическая (в этом смысле можно сказать «божественная») благодать, т. е. алкаемые многими качества. Однако похоже, что эти силы не задействованы в полном объеме изначально. Сюжеты шокового пробуждения, глубокого потрясения, второго рождения, качественной трансформации универсальны и вечны для человеческой истории, обнимая собой и архаику, и современность[36 - В Ветхом Завете так неожиданно начинают пророчествовать простые люди. Собственно авторитетные пророки, «большие» и «малые», вошедшие в корпус библейских текстов со своими отдельными произведениями, практически не описывали обстоятельств своего «призвания» или «пробуждения». Лишь Иеремия упоминает о своем молодом возрасте призвания (Иер. 6-7). Ситуация общения со сверхъестественным характеризуется клише: было видение, было Слово Господне. Только Иезекииль и Даниил сочли нужным упомянуть о своих состояниях, и то в случаях ключевых откровений: «великой силы», «видениях подобия славы Господней». Это «оцепенение», падение «на лицо свое» (Иез. 2; Дан. 8, 9). Спустя тысячелетия подобное мы встречаем в описаниях Ч. Ломброзо жизни религиозного харизматика XIX в. Давида Лазаретти, до 33 лет ведшего обыкновенный образ жизни. Потом все изменилось, «пришла харизма», описываемая через видения, которые сопровождались теми же библейскими признаками: «Точно удар грома разразился надо мной и ослепил меня, вследствие чего я упал на землю как мертвый. Множество голосов раздались посреди грохота и треска, и я услышал: Повелевай, повелевай, повелевай!» Совсем не экстатичен и рационален наш современник Сергей Тороп, он же Виссарион-Христос, описывающий трансформацию как «ощущение, что изнутри наконец-то начинает вырываться наружу то, что до этого времени Кто-то заботливо удерживал … Мгновенно пришло ясное сознание: все касающееся Спасения и развития человека … я и есть само Знание» (Последний Завет. Т. 7. Ч. 13. Гл. 6 // http://www.vissarion.ru/studies/ tale_from_vadim/7/6.htm).]. И то, что харизматики не говорят об этом, не означает, что они этого не испытывали, – просто по каким-либо соображениям они не находят нужным это сообщать либо по обстоятельствам передачи мы не имеем о том информации.

В чем же заключается харизма или благодать? Мне представляется, что это очень интенсивная жизненность, до того превышающая среднечеловеческий уровень, что сами носители воспринимают ее силу как некую «отдельность» в себе, имеющую часто как бы принудительный, «внешний» характер[37 - Австрийский историк античности Ф. Шахермайр говорит о «внутренней таинственной силе», присущей Александру Македонскому, ранее выражавшейся в непокорности, мальчишеском упрямстве, затем в бурной страстности – как в любви, так и в ненависти, – которая вынуждала его часто идти наперекор всем: своим друзьям, воинам, советникам. Это «стремление к безграничному», «потос – устремление к наивысшей аретэ» (Шахермайр Ф. Александр Македонский. М.: Гл. ред. восточной лит-ры изд-ва «Наука», 1984. С. 194, 152). Савонаролу «по его собственному признанию, пожирал какой-то внутренний огонь, заставлявший говорить и писать иногда против воли» (Ломброзо Ч. Указ. соч. С. 170).].

Эта сила обща всем ярко неординарным людям, так сказать, «любого профиля» и лишь интерпретируется по-разному – в зависимости от характера окружающей группы и ее обстоятельств, а также от степени интеллектуальной утонченности самого экстремала витальности.

В чем проявляется эта не только интенсивная, но и целеустремленная жизненность? В потрясающей физической стойкости (к лишениям и возлияниям), быстрой восстанавливаемости (небольшая потребность во сне) и феерической продуктивности[38 - Всем известны умения Александра, Цезаря, Наполеона одновременно заниматься несколькими делами или же литературная производительность Дюма, Бальзака, Толстого, Достоевского. Основатель «Общества Сторожевой башни» (Свидетелей Иеговы) Ч. Т. Рассел (1852-1916) проехал более 1 млн. миль, произнес 30 тыс. проповедей и написал более 500 тыс. страниц. См.: Макдауэлл Дж., Стюарт Д. Обманщики. М.: Протестант, 1993. С. 66.]. Главным же проявлением того, скорее «публичного» типа интенсивной жизненности, которую квалифицируют как «харизма», в отличие от других возможных, следует считать ее ярко суггестивный характер: внутренняя властность, глубокая убежденность (в своей правоте, в себе) и убедительность, и притом непринужденность и естественность[39 - По наблюдениям профессора психиатрии Ч. Ломброзо, «глубокая вера этих людей в действительность своих галлюцинаций, мощное увлекательное красноречие … имеют громадное значение в глазах толпы» (Ломброзо Ч. Указ. соч. С. 160-161). Или, добавим, наши современные гуру и спасители. Э. Вандерхилл приводит описание основателя ориенталистской секты наших дней: «Махариши – невысокий индус из Северной Индии, чье воздействие на аудиторию возникает главным образом благодаря его абсолютной непринужденности и гипнотическому взгляду. У него очень колоритная внешность: он всегда одет в белую дхоти, на которую ниспадают длинные седеющие волосы и густая борода» (Вандерхилл Э. Мистики ХХ века. Энциклопедия. М.: Локид-Миф, 2000. С. 406). Наш Виссарион-Христос, который «в январе 1991 принял крещение от Отца Небесного», поначалу робел, потом «уже мог говорить часами, не останавливаясь, его жесты стали энергичными, а тембр голоса обрел уверенность и немалую убедительную силу» (Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник / Миссионерский отдел Московского Патриархата Русской Православной Церкви. Информационно-аналитический вестник № 1. Изд. 3-е, дополненное. Белгород, 2002. С. 197).].

Вместе с тем известно, что суггестивная харизматичность присуща в равной мере не только религиозным деятелям, но и выдающимся политикам, военным, бизнесменам, некоторым ученым, литераторам, художникам и философам. Однако лишь в достаточно редких случаях эта особая характерная жизненность целеустремляется к этическим ценностям трансцендентного порядка, часто ею же производимым, на пограничье религии и философии. Похоже, что основным отличительным признаком религиозной харизмы можно считать этический пафос трансцендентной направленности.

Развитие абстрагирующих способностей, спекулятивного мышления, появление стихийной интеллектуально-рефлексивной культуры форматирует, дисциплинирует неординарное воображение «патологического мышления» колдунов (К. ЛевиСтрос) в направлении генерирования религиозных объектов и целей предельного и трансцендентного характера: Бога и спасения от смерти. Колдун превращается в пророка и спасителя, а вместе с систематизацией представлений о мире и выработки по отношению к нему единой осмысленной позиции, собственно, и появляется этический пафос метафизической ориентации: познать высшую силу и действовать в соответствии с ее ориентацией, устранить зло из мира, спастись от смерти и страданий, перестроить вселенную[40 - Меняются времена – меняется и язык спасителей, их словарь. Так, главная задача человечества, в соответствии с Последним Заветом Виссариона, – «в сотворчестве с Великим Богом (который есть некое особое тонкое излучение духовной энергии – В.К.) видоизменить Мир Материи, постоянно распространяясь в пределах расширяющейся вселенной» (Последний Завет. Т. 7. Ч. 13. Гл. 23 // http://www.vissarion.ru/rus/main.html). Это вам не архаичные 6 дней творения и Земля в центре мироздания – все имеет корреляции с современной астрофизикой.].

Причем, в отличие от харизматиков социальных революционеров, этический пафос многих религиозных харизматиков носит не только назидательный, поучающий, но и эмоциональноэмпативный характер. Это глубоко отзывчивые, сострадательные натуры, и их эмансипационный пафос есть манифестация их искреннего душевно-чувственного резонанса, ответного альтруистического импульса. Хорошо известны «рыцари космической доброты» типа Будды, Иисуса, Св. Франциска Ассизского, православных подвижников, Матери Терезы, некоторых индийских гуру. Вместе с тем следует признать, что известная часть религиозных харизматиков достаточно специфически понимала доброту и спасение, часто трактуя их радикально вразрез с общепринятыми человеческими нормами: либо как чувственную вседозволенность, либо, напротив, как прямое физически-органическое искоренение самой возможности чувственности («убеление» скопцов).

Определившись с общей характеристикой религиозных харизматиков, указывающей на своеобразие направленности их жизненности, посмотрим, что определяет различия между ними, дающие нам богатый ассортимент «спасителей» и «Божьих людей».

Прежде всего, несколько слов о своего рода «половом детерминизме». Хотя известны многие примеры женской религиозно-подвижнической деятельности пророчиц, соратниц религиозных харизматиков, однако, насколько мне известно, достаточно редки женские фигуры среди основателей религий и культов[41 - Один из немногих известных достоверных фактов – секта «Белое братство» с ее божественным лидером Марией Дэви Христом. Однако, судя по материалам, создал учение, доктрину все же мужчина, первое время ее муж, автор учения «Юсмалос» – Юрий Кривоногов. Симптоматично, что одно из трех имен Марии – Спаситель, Мессия – имеет мужской характер, хотя нотки религиозного феминизма достаточно явственны в ее рассуждениях.]. По-видимому, следует согласиться с Вебером в его мнении, что «влияние женщин обычно сказывается только в усилении эмоциональных, истерических аспектов религиозности … она деклассированна в религиозном смысле»[42 - Вебер М. Социология религии // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 157, 156.].

У Вебера же мы можем почерпнуть важные социологические различения относительно основных фигурантов «божественной среды» гуру и спасителей. Он не отрицает очевидного и давно известного обстоятельства, что религия более всего нужна и распространена среди социально обездоленных (вспомним пресловутое «опиум народа») и что социальная или экономическая приниженность являются одной из существенных предпосылок возникновения религии. Все же главным он полагает другое. Он исходит из того, что «делают» религии особые люди, но для «делания» необходима какая-то минимальная квалификация: культурная, интеллектуальная развитость. Фундаментальным для религий обстоятельством является то, что в истории разные слои были носителями интеллектуализма и/или рационализации[43 - «Религию в собственном смысле слова, не мифы и магию, порождает в основном городское население. Традиционные представления в основном генерируют крестьяне. Их "органический уклад" решительно противится какой-либо систематизации, исконная их религия – магическая религия» (Вебер М. Социология религии // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 138-139).]. Причем это не только интеллектуализм социально и экономически благоденствующих классов: аполитичных аристократов, рантье, чиновников и интеллигенции, проблемы которых – «легитимация счастья» (самооправдание своего привилегированного положения), стремление к метафизическим потребностям, спасение от внутренних бед (поиски смысла жизни). Вебер выделяет, и придает ему очень важное значение, особый интеллектуализм близких к пролетариату (в широком смысле – обездоленных и угнетенных) городских слоев. Это «мелкие чиновники и владельцы небольших доходов, грамотные люди, обладающие случайным образованием, учителя низших школ, странствующие артисты, интеллигенты-самоучки из низших слоев»[44 - Вебер М. Социология религии // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 172.].

Соответственно, первые, интеллектуалы из благоденствующих классов (Будда, Конфуций, Зороастр, Мани[45 - «Манихейство и гностицизм – типичные религии интеллектуалов» (Вебер м. Указ. соч. С. 168). В отношении буддизма следует напомнить о существенной разнице между ранним, философским, буддизмом – учением самого Будды – и его масштабной профанацией в махаяне и ламаизме.]и др.), создают объяснительные концепции, дающие людям необходимые ориентировки в этом мире и карт-бланш для самостоятельных действий. Вторые (Иисус, Мухаммед, Лютер, Кальвин и др.) реализуют «религиозную потребность мелких и средних городских слоев в эмоциональной, связанной с внутренними переживаниями, назидательной легенде»[46 - Вебер М. Указ. соч. С. 155.].

Вполне понятно, что именно вторые имели гораздо более оглушительный успех, социальный отклик, вызывали массовые религиозные движения. Причем особую роль в истории религий сыграли «две формы интеллектуализма (распространение грамотности и увлечение религиозными текстами): позднее иудейство и миссионерские общины апостола Павла и у пуритан XVII в. – своего рода "интеллектуализм масс"»[47 - Вебер М. Указ. соч. С. 178-179.].

Различия между этими двумя типами религиозных лидеров социологически условны, все же в них больше общности: объединяет их особое переживание своей необычности, специфическое восприятие себя в своих глазах и в душах последователей. Это, можно сказать, непосредственная и «полная» причина генерирования религии.

То, о чем мы говорили ранее: проторелигиозные интенции в душах людей, трансформационные процессы складывания религиозных конфигураций, харизма как суггестия и этический пафос, – складываются в комплекс теофаний[48 - «Теофания (theophany) (от греч. theos – Бог и phainesthai – являться) – явление Бога, воспринимаемое человеческим зрением (напр. Исх. 33:17-23)» (Мак-Ким Дональд К. Вестминстерский словарь теологических терминов: Пер. с англ. М.: Республика, 2004. С. 406).], человеческий опыт чувственного удостоверения сверхъестественного. Не было бы его – не было бы и религии (в ее трансцендентном понимании), потому теофания – всегда следствие и форма живого опыта взаимодействия религиозного харизматика и его приверженцев.

Адекватная, органическая форма теофании – аватара (бодхисатва), или боговоплощение, когда харизматик объявляет себя Богом, утверждая, что хотя его тело человеческое, но по своей духовной сути он Бог. Содержание религиозного опыта здесь – поклонение, уподобление. Другая по значимости основная форма этого социально-религиозного феномена – медиация или пророчество, когда человек провозглашает свои притязания на привилегированный доступ к Богу и особую роль Его орудия[49 - «Пророк (prophet) (евр. nabi , греч. prophetes – тот, кто объявляет) – тот, кто обращается от имени Бога к народу Бога» (Мак-Ким Дональд К. Указ. соч. С. 320).]. Содержание опыта здесь – инструкции, программирование жизни.

Практика теофаний возникает и осмысляется прежде всего у двух «исконно религиозных» народностей – индийских и семитских. И сразу же изначально возникает существенное различие в ее интерпретации, проистекающее из различий в понимании трансцендентного (производное от особенностей персонализации?). На Востоке это имманентный Бог, безличное высшее существо, органичный, управляющий компонент совечного ему мира, доступный лишь состоянию созерцания, в пророчестве, основанном на личном примере. На Западе (иудео- христианская и исламская традиции) – это «надмирная, творящая и управляющая миром, обладающая сильными страстями личность»[50 - Вебер М. Хозяйственная этика мировых религий // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 59.].

Восточная практика органично узаконивает теофании в виде боговоплощения? по сути это единственная естественная и понимаемая верующими форма теофании. Универсальная космическая сила (Брахман, Рита, Дао) безмерна и безгранична и, по определению, не может иметь какого-то одного исключительного воплощения. Более того, она множественно присутствует в чувственном опыте, как в диахронном (историческая вереница бодхисатв), так и в синхронном его планах – в виде множества аватар в наличных в данное время гуру. В каждом из них есть божественность, потому и каждый из них бог, без всякойисключительности в отношении какого-либо из них конкретно. Таким образом, восточная традиция понимания аватар – это не чудо, а прозаическая реальность многих гуру, каждый из которых – «это то состояние, когда человек наиболее близок Богу, оставаясь при этом во плоти»[51 - Вандерхилл Э. Мистики ХХ века. Энциклопедия. М.: Локид-Миф, 2000. С. 390.]. Теофания «пророка» здесь практически излишняя и совпадает с функциями священства. Правда, есть и здесь своя «специализация» среди гуру, которая, по сути, воспроизводит наше членение теофаний: есть бхакти-гуру, утверждающие приоритет поклонения себе, уподобления и подчинения как путь спасения, и джнана-гуру, акцентирующие внимание своих последователей на организации их собственного познания и самопознания (жизненные инструкции).

Напротив, в иудаистской и органически последовавшей за ней исламской традицииях логически только и уместна теофания пророка, все остальное – неописуемое богохульство. Личность Творца не может воплотиться во что-то в мире, который создан из праха и брения, ничтожен по отношению к Создателю. Последний может, правда, передавать известные толики своей Силы каким-либо имярекам. Однако и здесь, в условиях, казалось, исключающих саму возможность «воплощенческих» теофаний, тоже действует «борьба за значительность» в мире харизматиков и находимы особые формы приближения к статусу Бога, максимально возможного присутствия хотя бы Силы в ком- то из них. Выделяются особые фавориты: Моисей, Авраам, «большие пророки» (в отличие от «малых»), Мухаммед и т. п.

Христианство в этой фундаментальной оппозиции двух исконных типов религиозного мышления явило собой тот компромисс и отступление от бинарной логики, который породил, с одной стороны, полную сумятицу в головах, однако с другой, возможно, это-то и сдвинуло с мертвой точки чувственную логику «или-или» в направлении процесса действительной рефлексии.

Вместе с тем, признав абсолютно невероятное (в «пространстве» исходного иудаистского мышления) – Богочеловека как воплощение сыновней ипостаси Большого Бога, христианство тут же заявило об исключительности этого события по отношению ко всем временам и всем народам с их исконными религиями. Потому человеку, воспитанному в духе ортодоксальных разновидностей христианства (к которым относятся и ранее протестовавшие) и ислама, крайне трудно понять и принять современные актуализующиеся религиозные формы с их имманентными «живыми Богами». Он еще может примириться с другими «религиями традиции», у которых их объекты поклонения либо абстрактны, либо жили так же давно, но принять вот этих необычных, но людей как Бога он не в состоянии. Сличая абстрактную теологическую информацию о Боге (всемогущество, всеведение) и священное предание о чудесах с конкретно чувственным имяреком, заключенным к тому же в «сосуд греха» (тело), он воспринимает этих людей как шарлатанов либо умалишенных.

Но что такое теофании как социально-психологический феномен? Как осуществляется их представление себе и другим, каковы их функции в генезисе религий?

Первое впечатление, которое возникает у рационалистичного человека светской культуры, тем более воспитанного в монотеистических представлениях о Боге, при знакомстве с описаниями и высказываниями «воплощенцев», – это недоверчивая ирония и сомнения в их психическом здоровье. Тем более что в письменной передаче их декларации звучат весьма претенциозно и напыщенно: «Я – издревле Сущий. Я говорю, что я Бог, не потому, что я думал об этом и пришел к выводу, что я Бог – я просто знаю, что так оно и есть» (Мехер Баба)[52 - Вандерхилл Э. Указ. соч. С. 388, 390.]. Или: «Я действительно Христос, вам Господь, падите ниц предо мною и обожайте меня», «нет другого Бога кроме меня» (соответственно Христос-Капустин у духоборов и Даниил Филиппович-Саваоф)[53 - Никольский Н. М. История русской церкви. 3-е изд. М.: Изд- во полит. лит-ры, 1983. С. 308, 280.].

Потом беспристрастное рационалистическое мышление задает вопрос: «А в чем, собственно, разница между этими текстами и теми, которым мы более склонны верить под мощным суггестивным прессом традиции, авторитарных церквей и внутренней цензуры (атеизм, религиозное вольнодумство до сих поримеют какой-то "запашок неблагонадежности")?» Можно представить, по аналогии переживаний харизматического демагогического воздействия на податливые души религиозного электората, что искомая суггестия обеспечивается почти патологической экзальтацией (страсти, глубокой убежденности в себе) и силой увлечения этих людей, которые к тому же, что является очень важным обстоятельством, становятся таковъми внезапно, переживая радикальную трансформацию.

Все «воплощенцы», начиная с «пророков от сохи» Ветхого Завета, Иисуса и тысяч других из разных племен и народов, именно становятся таковыми, не рождаются. Этот-то контраст и есть главное чудо, внеповседневное и не обретаемое никакими другими известными путями. Это не шарлатаны, как это привычно интерпретируется и примитивным «просвещенческим» атеизмом, и миссионерскими отделами традиционных конфессий.

Каждый раз мы можем присутствовать при самородном генезисе религиозности, которая, как, к примеру, и искусство, и философия, есть дело гениальных в этих областях людей. Есть функционеры, репродуцирующие обретенное ранее, а есть творцы. Конечно, религиозность рождается в совместном душевном пространстве взаимодействия религиозно экзальтированной личности и ее «потребителей». Вместе с тем ведущая, формирующая роль в придании основных черт будущим «религиозным объектам» принадлежит именно этим необычным людям, чьи души и генерируют «представления о Боге», и собственно они насколько возможно четко оформляют в образах и понятиях то, что мы называем «трансцендентной реальностью». «Субъективная религиозность и есть трансцендентная реальность, – отмечал Г. Зиммель, – глубинна, абсолютна и свята … и никто не гарантирует что-либо вне ее, однако и ее достаточно»[54 - Зиммель Г. Проблема религиозного положения // Избранное. Т. 1. Философия культуры. М.: Юрист, 1996. С. 656.]. Глубинное самоизменение духа отдельных людей в итоге самородного трансформационного процесса рождает представления, являемые самой этой новой личностью. Потому они действительно боги, а не только «воплощенцы» трансцендентной универсальной либо личностной Силы – в той мере, в какой «само представление о Боге есть сам Бог», а «религия как таковая представляет собой процесс, происходящий в человеческом сознании, и ничего более»[55 - Зиммель Г. Религия. Социально-психологический этюд // Избранное. Т. 1. Философия культуры. М.: Юрист, 1996. С. 606.].

Однако если бы данный процесс начинался и завершался лишь в отдельном сознании, то их носители были бы предметом интереса только психиатров. Религиозные харизматики генерируют то, без чего прямо не может существовать известная часть людей и косвенно – то, что нужно всем. Уже отмечено, что религия есть развитие немногих наших душевных интенций в известном направлении, а религиозные виртуозы дают им завершенную, цельную, систематичную форму. Это так же, как, к примеру, потребности в прекрасном, в познании, в самопознании присущи в той или иной степени также всем, однако способности их яркого, гениального выражения принадлежат немногим (художникам, философам, ученым), которые своими историческими рядами и определяют наши вкусы и мировоззрения. То же верно и в отношении религиозно одаренных людей, чья одаренность являет себя в преддверии зрелости как чудо «второго рождения», радикальной трансформации духа. Это, впрочем, относимо и к одаренностям светского характера, однако последствия последних не столь неожиданны, разительно-контрастны и не оказывают столь внезапного суггестивного воздействия на определенных людей, не сопряжены с серьезными социальными последствиями. В этом особенность подобной, «громоподобной» инициации трансцендентностью, которая известна как «аватара», «боговоплощение» и т. п., в отличие от рациональных поисков веры светскими и религиозными интеллектуалами.

Полагаю, что исследование «инициации трансцендентностью» как качественного революционного скачка в своеобразном эволюционном развитии определенного типа личностей, подспудных влияний и накоплений, приводящих к этому, – особая и новая тема в философии религии, равно как и в междисциплинарных исследованиях о социально-психологических корнях основных типов религиозных метафизик.

Мы же здесь можем указать еще на две функции религиозного формообразования, которые выполняют религиозныехаризматики в дополнение к указанной основной, – полагания и поддержания через себя веры[56 - Генерация самородных представлений о трансцендентных объектах, о Боге и верификация их самой своей жизнью – жить как Бог и умереть как Бог.]. Вера держится не только на суггестии харизматика, требуется переформатирование всей душевности уверовавшего в соответствии с новым его состоянием. Проще говоря, надо создать учение. Это также входит в компетенцию «богов», чьей новой силы хватает и на усилие концептуализации – естественно, с разными степенями оригинальности, моральной и философской зрелости. «В религиозном гении проявляется таинственная мощь личности, в силу которой она синтезирует в себе постижение мира, оценку жизни и воздействие на ее строй»[57 - Дильтей В. Сущность философии. М.: Интрада, 2001. С. 86.].

Помимо функции создания учения, религиозные харизматики, вернее сама их феерическая жизнь, спонтанно, само собой формируют группу последователей, секту, культ. В этой связи мы переходим к анализу второй компоненты религиогенеза – «сотериологических общностей».

В социальном плане «сотериологической общностью» называют особый тип объединения, который появился как один из вариантов коллективной жизни в переходе от древнейшего (первобытного) общества к городской цивилизации, государству (традиционному обществу). Это «общинная религиозность радикального типа», основанная на этике «религиозного братства»[58 - Вебер М. Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира // Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 12.], где объединение происходит на основе поклонения и следования религиозному лидеру, противостоянию окружающему социальному миру. Подобная форма «живой религиозности» – стадия возможного превращения в традиционную религиозность. Классическая полная схема развития религиозности в социологическом смысле: «харизматический культ – секта – деноминация – церковь».

Собственно «живыми» формами религиозности, где самим законом их необычности и новизны в сравнении с окружающей социальной жизнью является радикализм их самоизоляции, являются первые две из выделенных Вебером. Эти формы религиозной жизни – постоянные персонажи религиозного пейзажа, начиная со складывания и утверждения в качестве доминанты новой, «трансцендентной» религиозности. Само это постоянство говорит о том, что подобные общности реализуют те людские запросы, которые не в состоянии удовлетворить ни социальное окружение (в том числе и ближайшее: родственники и брачные партнеры), ни деноминации и церкви. Объяснения тому, принятые обиженными родственниками и конфессиями, – обман, эксплуатация, соблазн, «великая прелесть» – справедливы по отношению либо лишь к части культов и сект («накипь»), либо лишь с точки зрения тех социальных норм, от которых-то и бегут «спасаемые».

Основная ошибка или «слепое пятно» восприятия в подобных объяснениях – отказ принять неприятную очевидность: люди добровольно идут к новой религиозности, находя там то, что им не дают в «социально-нормальной» жизни. Когда говорят, что «если бы новообращаемым все рассказали, что с ними случится, что от них потребуют и во что превратят – они бы никогда не пошли туда», то это большая демагогия. По такой логике общественная жизнь как таковая также бы прекратилась, если бы мужчинам доходчиво и в полном объеме показали реальное состояние того, что называется «браком, семейной жизнью»; если бы стяжающим славы и богатства показали конечные реальные состояния полной относительности и эфемерности взыскуемого; если бы вообще юноше показали его будущее неизбежное состояние старческой немощи.

Как известно, большинство уходящих в формы «живой религиозности» благополучно там и остаются. Можно, конечно, понять чувства близких родственников и разочарование дипломированных утешителей, однако вряд ли мы обладаем правом оценки меры счастья или несчастья для тех, кто находит утешение в нетрадиционных формах религиозности.

Попытаемся все же ответить на вопрос о мировоззренческо-психологической подоплеке решения круто изменить свою жизнь тех людей, которые во все времена составляют контингент сотериологических общностей. Опыт знакомства с многочисленными, разноплановыми свидетельствами подводит к мысли о том, что следует говорить о комплексной мотивации, куда включены как потребности, присущие всему контингенту этих общностей, так и специфические, характерные для двух, явственно различаемых в данном контингенте, категорий людей.

Среди общих потребностей видятся по крайней мере две. Одна – можно сказать «явная» для сторонних наблюдателей, равно как и «явственная» для самих «ищущих». Вторая – неявная и, похоже, корневая для всего этого контингента людей.

Первая уже упоминалась, это потребность в живом религиозном опыте – не просто общения, а раскрывающегося, душевного взаимопроникновения со значимо-единственным человеком, где любовь и понимание, принятие тебя таким, как ты есть, – основа радости обретения себя, своей значимости, реального самоутверждения в сущем. Люди, не сумевшие реализовать ее, так сказать, в ординарном, повседневном порядке, стремятся в отчаянии реализовать ее в неординарном, внеповседневном контексте, когда секта и ее лидер становятся «семьей». Можно, наверное, дискутировать о социальной «естественности – неестественности» этого контекста или о мере свободы и условиях развития человеческой личности. Однако немало и в нормальной естественной жизни одиозных групповых самозамыканий, а большинство людей, пребывающих в культах и сектах, вряд ли бы самостоятельно персонализовались, оставаясь в обыденной среде. Они – «потребители», и их ego имеет заемный характер: какая разница, будет ли это расхожий массовый шаблон либо достаточно необычная религиозная модель поведения?

Другую потребность можно обозначить как подспудное стремление к жизненному экспериментированию. Многие люди стремятся к необычному, что, может, и составляет наиболее человеческую из человеческих черт. Оно проявляется довольно разнообразно: как тяга к путешествиям, рискованным предприятиям, перемене окружения, партнеров, видов деятельности. Однако самое необычное может произойти с человеком, когда все обозначенное выше комбинируется еще и с самым радикальным, что способен пережить человек, – душевной трансформацией, душевным перерождением. Для большинства людей жизненное экспериментирование ограничивается периодическими и выборочными изменениями контекста своего существования. Само существование спонтанно саморегулируемо запрограммированной жизнью тела, где переход через основные ее стадии опосредован и управляем социальными обстоятельствами и «расписанием» возможных кризисов развития. На максимализацию интенсивности жизненного экспериментирования решаются немногие, у которых тяга к новым жизненным ощущениям и новым идентичностям побеждает природный же консерватизм человека, его охранительное, стабилизирующее начало.

Потребность в трансформационном опыте особенно велика и «антропологически естественна» в жизненных окрестностях юношеского кризиса и кризиса среднего возраста, чем и объясним возрастной состав приверженцев новообразуемых культов и сект.

Трансформационный опыт, как известно, сильно изменяет личность, вне зависимости от того, произошло это в итоге собственных усилий либо это следствие «сектантского конвейера». Подобные трансформации сопровождаемы беспрецедентным для человека духовным подъемом, сильными, необычными ощущениями. Это-то и привлекает известную часть людей, готовых обменять свою душевную суверенность на новую идентичность, которую они вряд ли бы получили в обычных повседневных условиях[59 - Впрочем, имеются и другие, сходные формы жизненного экспериментирования, также радикального толка: политические движения, литературный, музыкальный, художнический авангард, маргинальные, криминальные субкультуры.].