Физтеховцы. Жизнь в Лесном

Все братья и сестры Константиновы так или иначе ориентировались на старшего брата. Широта его интересов не могла не повлиять на отношение к научной работе моего отца. Проблемы, над которыми работал Александр Павлович, интересовали и отца на протяжении всей его жизни. Николаи Павлович всю жизнь проработал инженером на теплоэлектростанции. Федор Павлович, имевший склонность к гуманитарным наукам, избрал для себя профессию архитектора. Не отставали от братьев и сестры, Варвара Павловна и Мария Павловна, посвятившие себя физике. Павел Павлович, химик по образованию, погиб в бою во время Великой Отечественной войны в возрасте 29 лет. Самый младший в семье Леонид Павлович работал на Свердловском машиностроительном заводе им.М.И.Калинина. Начал он старшим мастером, а с 1948 г. работал в конструкторском бюро, закончив без отрыва от производства Всесоюзный заочный машиностроительный институт. Под его руководством были отработаны десятки машин, в конструкцию которых он внес много оригинального. За освоение в серийном производстве сложного изделия в 1971 г. ему была присуждена Государственная премия. Всякий раз, встречая Леонида Павловича – дядю Лёку, я поражался его эрудиции, меткости суждений, жизнерадостности. Слушать его было огромным удовольствием.

Отношения братьев и сестер Константиновых были теплыми и ровными, хотя последние годы виделись они редко. Они были трудолюбивы, добросовестны, целеустремленны и настойчивы. Эти последние качества граничили с упрямством. С этими особенностями характера Константиновых и было связано то, что все они славно прожили жизнь, никогда не жалуясь на судьбу или неблагоприятные обстоятельства.

Трудиться все они начали рано. Отец после окончания школы начал работать в Физико-техническом институте вначале препаратором, а потом лаборантом. Ему еще не было шестнадцати лет, и поэтому в институт его не приняли. Он начал заниматься вольнослушателем на физико-механическом факультете Политехнического института, но так его и не закончил.

В сохранившейся рабочей тетради за 1945 г. отец писал: «Основным движущим импульсом в моей работе является интерес к науке. Научное любопытство, научная любознательность, стремление понять явления природы заставляют меня читать, обсуждать, творчески обдумывать соотношения различных явлений. Когда я что-нибудь узнаю новое, когда это новое пойму, так сказать, «своим умом», я получаю удовлетворение. Это удовлетворение очень высокого порядка… Необходимо углублять, совершенствовать свои познания. Невозможно терпеть, когда вопрос, вставший перед сознанием, остается неразрешенным в особенности, если этот вопрос полностью разрешен наукой и имеется превосходное его изложение».

Отец был постоянно недоволен собой, все время стремился совершенствоваться: «В своей работе, личной и как начальник лаборатории, я почти не уделяю времени и внимания вопросам правильной организации труда. Моя личная работа, а также и работа всей лаборатории идет в значительной мере самотеком…, что сделано мною лично и сделано лабораторией, ни в каком сравнении не может стоять с тем, что могло быть сделано».

Мне хочется обратить внимание на это разделение работы на личную и работу коллектива. Такое отношение к работе было свойственно отцу всю жизнь. Он никогда не ставил своей подписи под статьей, если не принимал должного участия не только в постановке самой работы, но и в выполнении, а на оформление, доработку и опубликование своих личных результатов ему чаще всего просто не хватало времени. Так было с огромным количеством его идей из области акустики, так было с его оригинальным курсом по физике изотопов, который он читал в Политехническом институте, и на издание которого отцу так и не хватило времени.

Отец был чрезвычайно требователен к себе и снисходителен к недостаткам сотрудников. Ему был интересен весь окружающий мир, и он заражал всех этим своим интересом. Людей, не интересующихся, не увлекающихся, не отдающихся делу, он не любил, он просто не мог понять их.

Память у отца была феноменальная. Ему не приходилось перечитывать книги. Мало времени тратил он на подготовку к лекциям и докладам, но это совсем не значило, что материал излагался им плохо и поверхностно. Он обладал способностью максимально концентрировать внимание на той или иной проблеме и благодаря прекрасной памяти мог тратить на подготовку значительно меньше времени, чем другие.

Дома за вечерним чаем отец всегда обсуждал служебные дела, научные идеи, успехи и неприятности с мамой. Мама не просто слушала, она была вечным его оппонентом и критиком.

Моя мама, Нина Николаевна Рябинина, с конца 20-х годов работала в лаборатории основателя советской акустической школы, впоследствии академика Н. Н. Андреева. В этой лаборатории они с отцом и познакомились. По семейным рассказам, в 1935 г. во время тяжелой болезни отца мама буквально спасла, выходила его. Позже она оставила работу и до последнего дня жизни отца жила его заботами и интересами.

Казалось бы, после трудного рабочего дня или утомительной командировки отцу должно было быть не до разговоров, не до споров. Но на самом деле отец просто не мог жить без этих разговоров-обсуждений в кругу семьи. Высказываясь, он как бы освобождался от груза тяжелого дня, релаксировал. Я думаю, что мамины возражения, иногда, казалось бы, совершенное неприятие взглядов, высказываемых отцом, или, напротив, их одобрение, были ему совершенно необходимы. Они стимулировали его мысль, вселяли в него уверенность в своих силах, возможно, нейтрализовали излишнюю самокритичность. В детстве мне не приходилось присутствовать при таких разговорах. Меня просто отправляли спать.

Мои детские воспоминания об отце очень отрывисты, потому что он так много работал, так часто ездил в командировки, что мне почти не приходилось его видеть. В памяти сохранились только частные эпизоды. Позже вечерние чаепития стали для меня и для других членов семьи самым интересным событием дня, источником знаний, интереса к науке, технике, человеческим отношениям.

Организационная, общественная работа, которой отец отдавался днем, оставляла очень мало времени для познавательной и творческой работы, без которой он по своей природе просто не мог обходиться. Он компенсировал эту нехватку времени вечерними, а иногда и ночными занятиями. Свою жажду к знаниям он, кроме того, частично удовлетворял, черпая информацию из обсуждений и разговоров с сотрудниками в течение рабочего дня. Я говорю сейчас о том времени, когда отец уже был директором ФТИ. В ходе этих бесед у него рождались ассоциации, идеи, которые он зачастую обдумывал и развивал уже вечером, дома.

Научные журналы, книги в этот период отец мог читать в основном в свободное от работы время, по выходным дням. Неистребимая жажда знаний, присущая ему, проявлялась в том, что он никогда не переставал учиться. Он всегда был готов воспринимать новое, работать над собой. Так, например, после своего первого выступления по радио отец пришел в ужас от своей речи, которую впервые услышал в записи. Дефекты, ужаснувшие его, слушателями, по всей видимости, так остро не воспринимались. Тем не менее, он обратил на это внимание и в скором времени избавился как от лишних слов, так и, в какой-то мере, от легкой врожденной картавости.

После первой заграничной поездки, в 1958 г., когда ему уже было около пятидесяти, он нашел время, чтобы усовершенствовать разговорный английский (свободно читать научную литературу он мог и на немецком, и на английском). Собираясь в командировку во Францию, куда он так и не поехал, он изучал французский язык, а перед поездкой в Италию и на Кубу занимался итальянским и испанским. И все это умудрялся делать несмотря на невероятную занятость.

Не знаю, сколько учеников было у отца, как он работал или занимался с ними, только время от времени имя того или иного человека начинало повторяться очень часто, и вскоре этот человек появлялся в нашем доме. Служебного времени отцу на работу с учениками явно не хватало.

Конечно, отец был и моим учителем. После слов мама и папа, которые я прочел в детстве, первыми словами были слова «командировочное удостоверение», «пропуск». Влияние отца проходит через всю мою жизнь, неосознанное мною в раннем детстве, позже – завораживающее и так мне необходимое и всегда недостаточное в последние годы его жизни. Впервые стихи Пушкина я услышал от отца. Не просто услышал, а благодаря частым повторениям, запомнил на всю жизнь. Отец знал наизусть множество стихов и в минуты отдыха очень любил декламировать. Память, как я уже говорил, была у него превосходная. Он помнил всего «Евгения Онегина», «Руслана и Людмилу» и еще многое другое. Отец читал по памяти Маяковского и эпиграммы Бернса, пел песни, романсы, арии из опер, русские народные песни. Он пел дома, когда не было посторонних, или в лесу, и, как я понял позже, частенько немного искажал мелодию, но это не мешало ему получать удовольствие от пения.

В возрасте двадцати лет я был уверен, что отец знает все. У него можно было получить четкий, исчерпывающий ответ практически на любой вопрос. И не только по физике, но и по истории, философии, литературе. Он действительно знал и помнил чрезвычайно много, но поразительнее всего было то, насколько все вокруг было ему интересно. Что такое гало? Почему кристаллы льда на оконном стекле имеют такую, а не иную форму? Какова природа северного сияния? Существует ли кожное зрение? Что такое шаровая молния? И еще множе ство других вопросов, на некоторые из которых он находил ответы самостоятельно и быстро, и тогда особенно был доволен, на другие знал ответы из книг, по поводу третьих высказывал интереснейшие гипотезы. Он неизменно стимулировал изучение загадок природы, организуя соответствующие исследования или поддерживая того или иного ученого. Он был внимателен ко всему новому и чуток к людям, занимавшимся спорными, проблемными вопросами.

Помню, была у нас такая детская игрушка – маленькая металлическая лодочка, в которую вкладывалась таблетка сухого спирта. Лодочка ставилась на воду. С кормы у нее торчало две трубочки. Спирт поджигался, и лодочка толчками двигалась по воде. Отец долго обсуждал возможное устройство лодочки, предлагая различные объяснения механизма ее движения. Чем закончилось обсуждение, я не запомнил. Много лет спустя, я нашел в отцовском столе рентгеновский снимок той лодочки, на котором отчетливо было видно внутреннее устройство игрушки. Значит, отец получил ответ на свой вопрос.

Мне особенно хочется подчеркнуть удивительное качество отца – способность просто и понятно объяснять любые явления, любые физические законы. В одно лето, когда я еще учился в школе, отец целый месяц провел с нами на даче в Мерево (под Лугой). Мы ходили и ездили за грибами, которые отец обожал собирать, катались на лодке по реке, любовались полевыми цветами, которые он любил, особенно васильки, ездили на Череменецкое озеро, в Псков. На фоне этих интенсивных развлечений отец прошел со мной весь курс физики. Разговоры о физике велись в машине во время езды по лесным дорогам, у речки, вечером в доме.

Отец очень любил ездить на машине. Собственная машина подвилась у нас в 1953 г., но поскольку водительских прав у отца еще не было, мы выезжали в загородные прогулки на Карельский перешеек, под Лугу, в Павловск, Пушкин всегда с бессменным Петром Владимировичем Прокофьевым – шофером, возившим отца и на служебной машине до конца его жизни. Позже отец получил водительское удостоверение и ездил за город уже самостоятельно, всегда с мамой. За рулем он отдыхал от забот. У него была великолепная реакция, водил он машину превосходно – ни одной дорожной неприятности за пятнадцать лет! По мнению мамы, у него как у водителя был всего один недостаток – любил ездить по плохим проселочным дорогам. Достаточно было возникнуть сомнению в возможности проехать по дороге, как отец обязательно сворачивал на нее. Нередко машина застревала. Последнее обстоятельство и беспокоило маму. Отец с больным сердцем вынужден был поднимать машину домкратом, подкладывать под колеса ветки, сучья, камни. Чтобы избавить отца от этих трудностей, в поездку обычно приглашали сыновей или кого-нибудь из молодых аспирантов.

Отец очень любил Павловск, рядом с которым, в Тярлеве, находилась когда-то дача семейства Константиновых. Помню, как после войны отец со мной и моим старшим братом Александром, названным в честь Александра Павловича, ездил в Павловск на выходной день. Ехали мы поездом. Здание вокзала в Павловске было разбито, да и весь Павловск нес на себе следы недавней войны – остались только стены дворца, руины павильонов, изувеченные снарядами стволы деревьев. В аллеях ни одной статуи. Отец тогда рассказывал, что вот это место называется «Двенадцать дорожек», здесь в центре стояла статуя Аполлона, тот павильон называется «Супругу благодетелю» (так он называл мавзолей), а это – «Конец Света». Он с наслаждением бродил вдоль речки Славянки и вспоминал, как мальчишкой нырял с плотины. Приезжал отец в Павловск и зимой, чтобы покататься на лыжах, и летом, и осенью, которую особенно любил, когда павловский парк расцвечивался совершенно невообразимыми красками осенней палитры.

Бывали мы тогда с отцом в Пушкине, где голые обгорелые стены Екатерининского дворца даже на меня, мало что смыслившего мальчишку, произвели угнетающее впечатление. Ездили и в Петергоф.

Помню еще одно замечательное путешествие – поездку в Пушкинские горы, село Михайловское, Тригорское. Не было еще асфальта, не было и туристического бума, все было наполнено спокойным, поэтичным деревенским воздухом. Усадьба поэта находилась еще в запустении, помещичий дом не восстановлен. Бродили по лесу, в тишине, и отец с упоением читал Пушкина. Понятие поэзии, любовь к стихам, связаны у меня и с этими поездками и прогулками, инициатором и душой которых всегда был отец.

В нашей семье отец всегда был главным, высшим авторитетом. Его авторитет основывался не на окрике или чтении нотаций. Он вызывал безоговорочное уважение к себе как самый знающий, самый интересующийся. Чем больше я отдаюсь воспоминаниям, тем острее чувствую, сколь много мне дал отец, хотя я и не всегда осознаю это в полной мере. То, что отец прошел со мной курс физики, определило мою дальнейшую судьбу. Я пошел учиться на физико-механический факультет Ленинградского политехнического института. Как отец относился к моим успехам и неудачам? Не хвалил и не ругал, но если мне что-то удавалось, я чувствовал, что он был доволен. И сейчас, оценивая все, что я делаю, я невольно задаюсь вопросом: а был бы доволен мною отец?