Разгром. Часть 2

Где это видано, чтобы шериф, или рив, как его звали в прежние времена, позволял себе лебезить перед заштатным рыцарем. Рив был ставленником короля, служил королю, был его представителем, уж он никак не потерпел бы такого пренебрежительного отношения ни от Ремли, ни от Шелло. Но шерифа и рива разделяли столетия, откуда же Ремли мог помнить ривов? Крестовые походы он тоже помнил, но тогда они были другими. Тогда рыцари не ходили воевать за настоящий Иерусалим, они искали Святой Грааль, чтобы построить второй Иерусалим.

Загадки множились, и все ответы были в старой башне. Почему в башне? Когда крепость стала башней? Ремли, не чувствуя усталости, рвался вперед, он перемахивал через бурелом, продирался по кустарнику, карабкался на склоны, одолевал через брод горные речки, он миновал все препятствия с легкостью, будто парил над ними. Но как бы быстро он ни шел, старая крепость предстала перед ним не раньше, чем село солнце.

Круглая башня зияла проемами, пробитыми во время осады кто знает сколько лет назад. Камни давно поросли мхом. Вскарабкавшись наверх, Ремли через проем залез внутрь башни. Внутри было довольно места, чтобы пустить лошадь галопом, но не намного больше. Ремли ощутил усталость и, не найдя поводов для бдительности, прикорнул на досках, служивших для какой-то разбитой военной машины или для кровли. Судя по обломкам стропил, когда-то башню накрывала крыша.

Луна осветила внутренний двор, и Ремли проснулся от света, который бил ему в лицо. Молочный диск висел в небе, освещая все неестественно ярким светом. Ремли припомнил, что две ночи назад луна была далека от полной, а фазы Луны – явление постоянное в своих последовательностях, которые хорошо изучены и не склонны к спонтанным изменениям.

Не было ничего странного в том, что в светившем не по календарю лунном свете он увидел ведьму. Он видел ее где-то раньше – в таком же лунном свете. Синее платье могло быть другого цвета, длинные темные волосы могли быть собраны, а не распущены, как сейчас, но женщина, которую он увидел в башне, была ему знакома. На языке вертелось имя, но вспомнить никак не удавалось. Словно они были старые знакомые, когда-то хорошо знавшие друг друга, но так давно не видевшиеся, что их память друг о друге истерлась до бессвязных обрывков вроде особой роли лунного света. Среди этих обрывков не было имени.

– Как тебя зовут? – спросил Ремли, устав от загадок.

– Пусть гость скажет имя первым, – ответила женщина, повернувшись к нему. Лицо было узнаваемо, но когда он знал ее, Ремли не помнил. Когда-то давно, где-то в истершемся и изгладившемся. Женщина, казалось, тоже тонет в смутном чувстве едва узнаваемого и с трудом пытается понять, кто перед нею.

– Я Ремли. Теперь я желаю слышать твое имя, – потребовал Ремли.

– Ты не Ремли, – рассмеялась женщина. – Мы долго спали и забыли наши имена.

– Что ты тут делаешь?

– Если ты не помнишь настоящего имени, я должна тебя убить.

– Я Ремли, и ты можешь попробовать, ведьма.

– Ты никогда не называл меня так – и все же называл меня так тысячи раз.

Рука Ремли дернулась к рукояти сержантского меча, висевшего на поясе, но ржавые цепи, валявшиеся на досках, на которых он спал, подобно змеям обвили его запястья. Он и глазом не успел моргнуть, как оказался прикован к башенной стене, как Прометей к скале. Колдовство не испугало Ремли. Он почувствовал, что у него достанет сил сорвать ветхие оковы и дать бой, но ведьма через доспех впилась длинными ногтями ему в ключицы. Для ее пальцев не было преград.

Едва пролилась кровь Ремли, как вспыхнул чудесный яркий свет – такой же, как позапрошлой ночью, когда он бежал от тролля и поднял первый попавшийся сук. Свет, чудесным образом появлявшийся всякий раз, когда Ремли грозила опасность, развеял чары, но в башне его чудесной силы было недостаточно. Ослепленная ведьма отскочила от Ремли, и кругом загудел крепкий ветер. На заклинание, защищавшее Ремли, имелось более сильное. Крылья тьмы протянулись от ведьмы и накрыли весь двор, заслоняя луну. Свет, исходивший от Ремли, забился под натиском черных крыл, и битва стихий обернулась настоящим ураганом. Когда буря улеглась, свет погас, и ведьма снова вонзилась ногтями в Ремли. Он потерял силы и понял, что спасения нет.

– Вспомни, кто ты, – услышал Ремли то ли голос ведьмы, то ли голос из своего сна и вспомнил, что умирал здесь таким образом много раз. Что этот живой сон повторяется бесконечно, однако сейчас что-то во сне было иначе. Умирая, он пытался понять, что же изменилось, и тут через волны тьмы он увидел меч, лежавший под камнями. При его виде вспышка ясности пронзила Ремли, и он назвал свое настоящее имя, которое до сих пор было скрыто от него:

– Я не Ремли. Я – Мерлин.

– Мерлина больше нет. Это сон, – не приняла его ответа ведьма.

– Сон для одних, кошмар для других.

Вместе с именем Ремли обрел силу. Больше не нужно надеяться на чудесный свет. Он сам и свет и тьма. Цепи рухнули с его рук, он оторвал от себя ведьму и швырнул на землю.

– Я вспомнил и тебя, Вивиана. – Новое имя искрой пронеслось в голове. Его возлюбленная, его убийца.

Ремли подобрал меч, таинственным образом прояснивший его память, и пронзил им ведьму. Раздался гром, и едва Ремли подумал, что стяжал победу в нелегком бою, крепостные стены обрушились и погребли победителя и побежденную под обломками. Лунный свет померк. С раздавленной каменной плитой грудью, задыхаясь и захлебываясь в собственной крови, Ремли понял, что не умирает, потому что смерти здесь нет, есть только лоскутный обрывок жизни, обрывок без входов и выходов, затерявшийся посреди океана небытия. Не было ни шерифа, ни Шелло, ни актеров, ни стражников, ни сержанта, ни пленников, ни тролля, ни драка. Среди множества образов, которые рисовали и расцвечивали этот лоскутный обрывок, но которых нигде по-настоящему не было, ему открылось и неизменно повторяющееся будущее, в котором он в полном здравии придет в чувство в лесу под той же развороченной скалой, что и два дня назад, если только время внутри этого отрывка можно измерять днями; он очнется без памяти, без настоящего имени, без представления о круговороте, в который его занесло, и все должно будет повториться заново, как тысячу раз до этого. В последнем Ремли ошибся. Сколько бы повторов ни было, выход всегда может быть. Солнце может миллион раз восходить на востоке и заходить на западе, оно может служить примером непреложного закона природы для жителей обширных стран, но достаточно зайти на несколько миль за полярный круг, чтобы убедиться в ограниченности этого закона, подтвержденного опытом вереницы поколений: порой солнце вовсе не поднимается, а порой вовсе не заходит.

Глава 2. Вся полнота власти

Прошла ночь, и Юроби окрасился рыжими цветами рассветного солнца. Минули еще одни короткие доппельгангерские сутки. Король Тед с каждым днем все больше привыкал к новому ритму и к новому титулу. Он еще не чувствовал себя во дворце как дома, но он и дома не чувствовал себя как дома. От лучей восходящего солнца, опустившихся на кровать, Тед проснулся. Не открывая глаз, он перевернулся на спину и нащупал рукой пустое место справа от себя – Лимры на кровати не было; значит, как тяжко это ни прозвучит, пора вставать. Тед открыл глаза, привстал на кровати, отбросил шелковое одеяло и спустил ноги на пол, где его поджидали тапочки. Как и все кругом, тапочки были вершиной мастерства какого-то уважаемого местного ремесленника, который никогда не надеялся стать поставщиком королевского двора, потому что в Юроби никогда не было королей. Покои были убраны и обставлены со всей возможной роскошью, на которую Блоруд не жалел ни сил, ни денег.

Единственной вещью, которая доставляла Теду неудобства, были его наручные часы, хотя это были дорогие и придирчиво подобранные им по своему вкусу часы: вечный корпус из углеродного волокна на титановой раме, пуленепробиваемое антибликовое стекло, экран на старых добрых жидких кристаллах, самая точная и изощренная электроника Texas Instruments Со множеством функций и настоек и последний писк атомного века – ядерная батарейка на тритии. Если и платить за наручные часы цену автомобиля, то только за такие. Тед рассчитывал, что коль скоро ему суждено погибнуть при ядерном взрыве, часы на его обгоревшей до кости руке будут, медленно покрываясь радиоактивным пеплом, верно идти положенным ходом еще с полвека, как тот чудесный воннегутовский компьютер, что сорок лет развлекал жертв катастрофы на Галапагосах. Тед никогда не думал, что чего-то в его наручных часах может не хватать, но часы, как совершенны ни были, не могли перестроиться на сутки иной длительности, чем были раз и навсегда запрограммированы на фабрике. У доппельгангеров Тед каждое утро находил часы на семнадцати с чем-то и сбрасывал их обратно на ноль часов, ноль минут. Ни одни часы на земле не умели выполнять ту перестройку, которая потребовалась ему с переходом в другую вселенную. «Надо, обязательно надо в следующую побывку домой заскочить к парням из НАСА, – повторял Тед каждый раз, переставляя время. – Если где и искать подходящий хронограф, то у астронавтов, не могут же и они быть привязаны к двадцати четырем часам. И про фотоаппарат не забыть».

В углу, в самой темной тени, что была в королевских покоях, в странной йогической позе сидела Лимра. Она еще не сбросила ночную форму и сидела в образе Мистик. У Теда ушло немало сил, чтобы добиться от Лимры сходства с героиней комиксов, но результат того стоил. Коленопреклоненная Лимра занималась тем, что Тед называл медитацией. Внешнее сходство было и впрямь налицо, разве что Лимра нашептывала какие-то слова, какое-то послание, советуя кому-то пробудиться. Тед не вникал в ее занятия, он считал медитации, дзен, йогу, пилатес обычными женскими глупостями, на которые мужчинам стоит смотреть с миролюбивой, снисходительной улыбкой, если они не хотят получить в постели от ворот поворот. Особенности жреческой эзотерики не трогали его любопытство, тем более что сейчас его вниманием безраздельно владели серьезные королевские заботы.

Накинув доппельгангерский халат, сшитый из бессчетного количества брюшек каких-то смешных животных, тушки которых часто готовили к ужину, король постучал в небольшой гонг у звукопроводной трубы. Гонг звонил в комнате очень тихо. Лимра не замечала его, когда спала, да и спящий чутким сном Тед не замечал, когда в него звонила Лимра. Тихий звук каким-то образом усиливался в недрах звукопроводной трубы и на другой стороне, где стоял принимающий рупор, и теперь все знали, что король отошел ото сна и готов вернуться к делам. Самой важной особенностью инженерного чуда было то, что усиливался только особый звук точно настроенного гонга, при этом ни одно слово, сказанное в королевских покоях, не могло попасть по трубе в уши, для которых оно не предназначалось. Даже если во всю глотку орать прямо в трубу, звук на выходе превращался в едва различимое клокотание. Тед, беспокоясь о неприкосновенности своей личной жизни, проверял это лично. Крикуном в том испытании был Ракх, которого он назначил в личную охрану. Кочевник и сейчас находился поблизости. Тед был уверен, что в эту минуту Ракх стоит за дверью и охраняет ночной покой короля.

Дежурство Ракх нес не один. Он заступил в караул вместе с Ланом. Они всю ночь сидели у дверей монарших покоев на раскладных стульчиках. Лан оказался в карауле не случайно. Ставленникам Блоруда король не доверял в полной мере, поэтому старался, чтобы в его окружении были представлены все силы: и неутомимый политикан Блоруд, и сибаритствующие маги Онри, и воины Юрибрина, и кочевники, а представительство жреческой касты он видел каждую ночь рядом с собой.

Лан с Ракхом, то и дело зевая после бессонной ночи, коротали время за игрой в степные нарды – главную и самую популярную азартную игру кочевников. Доска для игры парила в воздухе, Лан поддерживал ее заклинанием левитации. Каждый ход игрок бросал шестигранную кость, раскрашенную в три цвета. На кости было две черных грани, две красных, одна черно-красная и одна желтая. У каждого игрока было поле три на три клетки, каждая клетка была раскрашена в те же цвета, причем некоторые поля были выкрашены в два цвета. За каждый ход игрок мог поставить одну фишку на игровое поле, если цвет поля совпадал с выброшенным на кости. Целью игры было выстроить на своем поле возможно более сильную фигуру и побить ей фигуру, которая получалась у противника. В зависимости от правил каждая игра состояла из трех или пяти бросков. После того как кости были выброшены положенное число раз, игроки сравнивали, чья фигура, составленная из фишек на девятиклеточном поле, сильнее, и победитель награждал проигравшего щелбаном.

Лан играл первый раз и успел получить по лбу достаточное число раз, но в последнем розыгрыше ему везло. В первый раз Ракх выбросил желтый и занял очень важную центральную клетку, которую можно было заполнить, только когда выпадала желтая грань. Но во втором броске Ракху снова выпал желтый, но других желтых полей не было. Это обидное, как к одиннадцати туз, положение в степных нардах называлось опрокинутой телегой. Сильная фигура у кочевника при любом раскладе не выходила. Лан взял кость для третьего броска. Его собственное желтое поле надежно занято, и если он не попадет в такое же опрокинутое положение, то третий бросок Ракха даже теоретически не даст кочевнику шансов сравняться, и тогда Лан наверняка победит. «Только не желтый», – обратился Лан к небесам этой знакомой всем азартным игрокам беззвучной мольбой и выбросил черный. Лан поставил фишку, завершающую фигуру под названием глубокого колодца. Ракх взял кость и в третий раз подряд выбросил желтый.

– Кавалькада! – улыбнулся Ракх.

– Что еще за кавалькада?

– Три желтых подряд. Опрокинутую телегу подбирает моя кавалькада, и она бьет твой глубокий колодец. Я победил.

– Ты ничего не говорил про три желтых подряд, – возмутился Лан, сгребая фишки с поля.

– Забыл. Это редко бывает, но кавалькада бьет колодец, – серьезно покачал головой кочевник. – Я победил.

– В нижние уста тебе кавалькаду, – обругал соперника Лан. – Ничего не знаю. Не говорил – значит не считается. Так ты на все случаи будешь новые правила выдумывать.

Они заспорили. Лан решил про себя, что в следующий раз подкрутит кость заклинанием левитации. Ракх этого не боялся. Не в первый раз он играл с магами. Всем хорошим игрокам в степные нарды известно, что простенькой левитацией владеют многие шулеры. Специально против таких хитрецов кость Ракха была сделана из особого минерала, который не поддавался магии. Почти не поддавался, сказали бы более знающие. Это был тот же минерал, который из-за его особых магических свойств жрецы доппельгангеров использовали для создания печатей Баала; тех самых печатей, что до утраты Длани применялись в кровавых ритуалах, тех самых, что помогал готовить Лан. Молодой мастер печатей отлично знал, как заставить плясать даже эту непослушную кость Ракха, но их игра закончилась, потому что, едва король позвонил в бесшумный гонг, у дверей королевских покоев показался Блоруд.

Доска со всеми атрибутами игры мигом исчезла в чехле, который Ракх носил на поясе, и караульные поднялись навстречу первому королевскому советнику.

– Я к королю, – вяло кинул Блоруд стражам и дернул двери: заперто.

– О тебе доложить королю? – деловито осведомился Лан, пока Ракх мягко внедрился между Блорудом и дверью, отделяя волхва от королевских покоев.

– Обычно к королю я вхожу без доклада, – ответил Блоруд.

– Теперь будет иначе, – раздался за его спиной незнакомый голос. – Позвольте, недремлющие стражи, – с заигрывающим изяществом обратился тот же новый голос к караульным, – я доложу королю о визите его советника.

Блоруд непонимающе – будто стал жертвой неуместного, пошлого розыгрыша – обернулся в поисках наглого шутника. Кто, кроме короля, смел говорить ему, как король будет принимать его?

– Кто это? – спросил Блоруд у Лана, которого как мастера печатей немного знал еще по прежним делам.

– Новый стольник, – ответил маг. Видеть грозного Блоруда, который даже после падения с волховской высоты дерзал на равных перекидываться заклинаниями с Онри, отступающим перед едва созревшей дворцовой шишкой дорогого стоит. – Теперь ведет всю дворцовую рутину.

– Каризоах, – вспомнил Блоруд имя нового стольника. Он часто видел его в цитадели, где тот ходил тенью за Самих-Арду. Раньше в Самихе, во времена, предшествовавшие Разгрому, Каризоах был казначеем, Блоруд встречал этого городского управленца на форуме, но как тот разговаривает, волхв слышал впервые. Блоруд не преминул мстительно это подметить: – Знакомое лицо, да чуждый слуху голос. Раньше ведь при мне ты не смел рта раскрыть, – разделался Блоруд со стольником, и Каризоаху пришлось стерпеть укол. Замечание было правдиво и оттого жалило вдвое сильнее. Блоруд для видимости смягчился: – Но что ж, новые порядки, новые выдвиженцы. Иди, стольник, доложи королю, коли долг велит. Передай, я ожидаю его в брифинг-зале.

«Брифинг» было одним из ряда слов, которые доппельгангерам пришлось разучить, чтобы понимать идеи Теда. В отличие от многих других тедизмов, «брифинг» в их языке приживется и будет здравствовать даже после того, как чужеземный король покинет их мир.

Волхв ушел, оставив стольника со стражей. Впервые Блоруд почувствовал, что его план не так замечательно воплощен в жизнь, как ему поначалу казалось. Как-то незаметно он оказался оттеснен от своего коронованного ставленника многочисленной прослойкой доппельгангеров, которым он не отводил никаких мест в своем плане. Конечно, пока его влияние на Теда было безраздельным, но коль скоро он лишится постоянного доступа к королю, у него не преминут завестись и другие советчики да наушники.

– Отворите западные покои ночного отдохновения королевской четы, – попросил Каризоах. Это выспреннее название для спальни породила барочная фантазия стольника. Остальным, даже королю, пришлось с этим смириться.

Лан с Ракхом взялись серыми пальцами за ручки дверей и отперли перед королевским стольником западные покои. Заклинание, которым запирались двери, было составлено Онри по личному проекту Теда. Створки открывались снаружи только тогда, когда два ночных стража одновременно брались за платиновые ручки. Онри каждый вечер лично накладывала волшебный замок, подходящий к рукам только тех двух стражей, которые заступали в караул. Лимра дополнительно укрепляла защиту изнутри, но ее заклинания оставались тайной для всех, ведь нужно иметь зрение Мельхиора, чтобы прочитать и распутать хитросплетения жреческих заклятий.