Мидгард. Часть 1

– Откуда? – скорее себя, чем Ремли, спросил Мельхиор, ища в памяти, когда же он видел в последний раз свою рубиновую змеиную головку. Где потерял? Когда оставил? Уж так давно не вспоминал он о ней, что и забыл, будто владел когда таким сокровищем. Ремли не ответил, оставляя Мельхиора самому прикинуть, какой долгий путь прошла его безделушка, прежде чем возвратиться к законному владельцу.

– Всякой вещи есть свой хозяин. Долго ли, коротко ли, но быть им вместе, так и с Дланью Баала, – сказал Ремли. – Путь вещь долгий может пройти, но найдется! Но прежде (до Длани) мы, Мельхиор, поглядим, что за голубчик с молотом Хмурого Бруза на меня покушение творил.

– Не трогай Хельмута, поганый, – поднялся рыцарь. – Лучше убей меня, что я не успел его остановить.

– Редко услышишь честное слово от человека, что встает с мертвого сына и полумертвого друга, хотя не друг тебе тот, кого почитаешь за друга и Хельмутом кличешь. Для человека чистой души, благородных помыслов полного кубка, ты нечисти много держишь подле себя, рыцарь Кормак, – отрицательно покачал головой Ремли. – Враг мной повержен, нам пора посмотреть, кем был супостат. Истинным видением глянь-ка на тварь, Мельхиор. Очень мутная дрянь на полу разлеглась.

– Я уже смотрел его. Это простой причетник, – ответил Мельхор, поднимаясь на обе ноги, впервые за много дней чувствуя приятное ощущение естественного равновесия, не вызывающего боль, не требующего сосредоточиваться на каждом шаге, не боящегося любого толчка.

– Верю в это, – Ремли согласился с доводом Мельхиора, – но прежде Брузхамр его защищал от взоров Искусства, теперь же не будет охраны твари из недр, – Ремли подкрепил просьбу убеждением, и заклинание истинного видения пронеслось по комнате.

– Я никогда не видел таких существ, – Мельхиор отступил вглубь комнаты, едва заклинание было произнесено. – Предстань в своем облике! – крикнул он умирающему существу. – Приказываю тебе!

Ремли дал Кормаку знак отойти и спрятаться за Мельхиора. Хельмут затрясся, будто в лихорадке, и стал меняться. Кожа покрылась коростой, одеревенела, окаменела. Голова обратилась в булыжник. Оставленная мечом Ремли рана в боку наполнилась раскаленным светом. Одежда расползлась по швам и вспыхнула. Запах дыма и серы наполнил залу. Из рассеченного бока, из того места, которое раньше было боком Хельмута, вытекал вместо крови жидкий вулканический камень. Когда трансформация закончилась, на полу лежало каменное чудовище.

– О, мой бедный Хельмут! – воскликнул Кормак. – Кто это, Мельхиор? Это не Хельмут!

– Голем! – предположил Мельхиор. Он однажды видел голема, тот не походил на превратившееся существо, но был самым близким к нему в опыте волшебника.

– Нет, не творенье людей перед нами, – Ремли, призывая внимание к себе, поднял вверх указательный палец. – Существо, рожденное в недрах мира огня, распласталось, повержено, немощно. Элементаль, так он в книгах по-нашенски кличется, – назвал врага Ремли. – В странствиях ты перебрал каббалы, Мельхиор, когда книги родные припомнить бы стоило.

Существо невозможным для человека способом изогнуло «руку» и оторвало кусок камня от своей спины, затем, как глиной, оно залепило им источающую зловоние рану.

– Как в Муспелльсгейме[1 - Муспелльсгейм и другие имена собственные из скандинавской мифологии приводятся по классическому переводу «Старшей Эдды» Софии Свиридовой.] погода? – спросил Ремли, с угрюмым выражением на лице выхаживая вокруг элементаля.

– Муспелльсгеймом называют мир огня, – пояснил Кормаку Мельхиор космологию, которую он хорошо знал по детским книгам.

В той космологии было девять миров: Мидгардом назывался мир людей, Нифльгель был миром смерти, до сакрального числа их дополняли семь сказочных миров, которые никто никогда не видел. Таких космологий ко времени ученичества Мельхиора существовало так много, что можно было запутаться. Чтение гностических сочинений Василида, который довел число отраженных в божественном начале миров до внушительного числа триста шестьдесят пять, завершило над гипотезой множественных миров операцию reductio ad absurdum, и Мельхиор много лет не рассматривал ее всерьез, тем более что наука содержала и такие сведения о мире, что строились на точных расчетах. С трудами Эратосфена Киренского, который за двести лет до рождества Христова вычислил размеры Земли, Мельхиор познакомился в том же десятилетнем возрасте, в котором научился читать на греческом, с той поры он почитал мифическую картину множественных миров и всевозможных вложенных небесных сфер не более чем за сказки. С поры ученичества многое изменилось (не размеры Земли, конечно), Мельхиор узнал, что не во всех случаях расчеты верны, а когда верны, не всегда дают картину мира полную и исчерпывающую. Он побывал в соседнем мире, познакомился с чуждой расой доппельгангеров, которую знал лишь по обрывкам письменности, но в девять миров, равно как и в триста шестьдесят пять и любое другое большое число, по-прежнему не верил.

– По легендам, к Муспелльсгейму тянется один из корней древа жизни, мирового ясеня, Иггдрасиля, осеняющего собой… – продолжил объяснение Мельхиор, но звонкий голос Ремли прервал его поэзией:

Я спросил у Иггдрасиля:
Где любимую носило?
Мне ответил Иггдрасиль:
Ты б полегче что спросил

Так продекламировал Ремли, зацепившись слухом за знакомое словечко. Для него не только девять хорошо известных германским племенам миров, а девятью девять миров были не частью мифологии, уснувшей в библиотечных списках под скучными латинскими названиями, а живыми страницами из книги его долгих скитаний. От углубления в поэтику и мифы их отвлек утробный рык, который не мог принадлежать живому существу, точнее, существу из плоти и крови, ведь законы природы не запрещают жизни проявляться и в других формах, хотя с такими формами нам почти не приходится сталкивать вне фантасмагорий на книжных страницах.

– Мерлин… – проклокотало поверженное существо не ртом (рта, глаз и ушей у него не было), а будто всем железнорудным нутром.

– Маски сорваны, и мы стоим друг перед другом, соперники равные, – ответил Ремли на приветствие. – Кто звал тебя, перед смертью поведай?

– Бессмертный… – утробным гласом ответило существо. Была в этом непонятность: говорило ли существо тем самым «я бессмертен» или «бессмертный», а если верно было второе, то что это значило? Что его позвал некий бессмертный или так существо повторно обратилось к Мерлину? Слова давались элементалю с таким трудом, что на разговор по душам надеяться не приходилось.

– Надо было оставить его человеком, – с досадой упрекнул себя в недальновидности Мельхиор. – Рано превратили. В форме человека он был уязвим для боли. Мы бы его допросили, но в подлинной форме проку с живого булыжника как с козла молока.

Мерлин всплеснул руками, мол, кто же знал. В своих землях элементали питались силой родной почвы, частью которой являлись, они могли общаться и вести беседу, но в чужих мирах им требовалась подходящая форма, и Мерлин понимал, что эту форму они не могли принять сами. Таких способностей у них не было. Кто-то позвал это чудо сюда, кто-то вложил ему в руку Брузхамр, кто-то подсказал, как можно, приземлив Мельхиора, завлечь в ловушку Мерлина, но кто-то забыл рассказать об ограничениях. Если бы он обратился в элементаля раньше, до того, как выпустил Брузхамр из рук, никакое оружие и магия не смогли бы причинить ему вред, но Мерлин выбрал удачный момент для атаки и гордился собой. Планы врага нарушены.

– Кто дал тебе молот Хмурого Бруза? – спросил Ремли, не очень рассчитывая получить полезный ответ.

– Земля… – выдавил камень.

Элементаль приподнялся и потянулся к Мерлину каменными руками, сил которых достало бы раздавить и колокол. Мерлин отбил атаку черными сферами заклинаний. Элементаль потерял несколько бесформенных каменных конечностей.

– Кто дал тебе форму людскую? Отвечай, и сердце твое возвращу в Муспельгейм, иначе расколот ты будешь на сотню частей! – потребовал Мерлин.

– Бальцер… – в четвертый и последний раз проклокотал элементаль.

– Теперь засыпай, – поморщился Мерлин от серного дыхания, которое вырвалось из элементаля вместе с незнакомым именем.

Волшебник вытащил меч и рассек элементаля от шеи до низа живота, если можно так выразиться, примерно применяя к камню мерки человеческого анатомирования. Посчитав рану, кровившую, как жерло маленького извергающегося вулкана, достаточной, волшебник направил в кипящее камнем нутро заклинание голубого льда. Раскаленный каменный клубок внутренностей покрылся серой пленкой окалины. Обессилевший элементаль опустил голову. Мерлин деловито пошарил в поясном мешке и выудил пару перчаток. Надев их на обе руки, он залез на каменную тушу и запустил руки в разъятое нутро элементаля. Волшебник долго копался внутри, и всякий раз, как случалось ему по неосторожности обжечься, он поминал в контексте самого низкого бесчестья матерей существ, имена которых уже никому ничего не говорили, но поиски это не облегчало. Пришлось Мерлину углубиться в живой вулкан до локтей обеих рук и дойти до самой вертепной брани по самым далеким адресам, прежде чем он извлек на свет дымящийся камень, напоминавший по цвету карбункул, а по размеру и форме – лошадиное сердце.

– Бросить в колодец, а лучше бы в море, – он отшвырнул камень к Мельхиору, и тот ловко остановил скачущий по полу булыжник сапогом. Сэр Кормак нагнулся над камнем, прикидывая, сколько его замков вместе с землями может стоить это сердце, если его разбить на мелкие куски, но Мельхиор остерег его:

– Очень горячий источник их жизни! Разбить его нелегко, застудить будет проще.

И Кормак отпрянул, потому что и без окрика Мельхиора почуял лицом нестерпимый жар.

– Поди, колодец котлом закипит, – вздохнул Кормак, продолжая с безопасного расстояния пожирать глазами бесценный камень.

– Они оживать приспособлены ловко, – сказал Мерлин, перебрасывая Мельхиору огнеупорные перчатки. – Их умертвленье – нелегкое дело. Пока с нас довольно, что полежит под водою сердечко. Можно отметить!

Мерлин легко оттащил неподъемного элементаля к окну, затем прыгнул в шкуры к Джону, ногой откатил его переломанное живой скалой тело и по-турецки уселся на месте покойного.

– Я благодарен за Хельмута, но не тревожь сына! – робко возмутился Кормак.

– Его бездыханное тело теперь лишь червям потревожить под силу, – Мерлин отыскал в шкурах кубок.

– Где вино, рыцарь Кормак? Где Длань, Мельхиор? – спросил Мерлин. – Губитель царств, истребитель народов под какой горой ты укрыл, в чьей могиле припрятал, чьими костями присыпал, что сила темного бога скрылась от мира? Где затаилось оружие злобное?

– Зачем она тебе? – спросил в свою очередь волшебник. – По праву трофея я ею обладаю и передам только по своей воле.

Сэр Кормак подкатил к Мерлину бочонок вина, но волшебник отбросил кубок и продолжил говорить, отвечая Мельхиору:

– Ты взял ее в руки, своей почитаешь, поскольку ею был избран, ни больше, ни меньше. Промыслов добрых от Длани нам ждать не приходится. Как глубоко не прячь, опасной быть продолжает. Баал возвращается, знаки нам говорят. Как на костер побережный, Баал до нее пройдет через миры, хоть путь тот не короток.

– Для чего тебе Длань? Ты не ответил, – повторно спросил осторожный Мельхиор. Мерлин был прав, он ловко скрыл добытое у доппельгангеров, но на этом его возможности исчерпаны. Учитель говорил передать Длань Мерлину, но прежде чем сделать это, следовало убедиться, что в его руках она будет не более опасна, чем в надежном укрытии.

– Пока пользы с нее – кот наплакал да вылакал. Как поступить с ней, не знаю, но ведаю верно, что грядет война в мире людей. Мои враги собираются силами. Нельзя допустить их до Длани, которые всё уж проведали. Они Баала союзники были в прежнее время. Стояли с ним заодно – не скажу, что бок о бок. Чтобы стоять бок о бок, ростом надобно равными быть, а те у чудовищных ног собирали объедки, но и тех им хватало.

– Оружие Баала в безопасности, – снова уверил Мельхиор. – Я упустил многое. Я наперво хотел тебя разыскать, как говорил мой учитель, потом почуял опасность и избавился от Длани. Потом уж ты меня заставил скрываться и бегством уклоняться от встречи, но вижу, что опасность я преувеличил. Так что у тебя на уме? Что за войну ты обещаешь? О ком говоришь ты? Расскажи, ведь я могу быть надежным соратником тебе и опасным врагом для слуг Баала.

– Издревле люди жили в соседстве с опасными тварями, что силой владели. Уменье людское к оружию стояло с той силой, как морехода сноровка супротив ярости моря. Чем милость стихии вымаливать, люди познали суть волшебства, что мы называем просто Искусством. Волшебники всякий раз давали отпор темноте, и с той поры повелось, что ни одна сторона перевес не имела, но слабли в боях, истощались ряды. Угроза спряталась в тень, а за веками спокойствия пришло и Искусство в упадок. Ты, мой друг, последний новый волшебник, о ком упомянуто будет.

– Я знаю историю: век стихий, век золотой, век серебряный.

– Я не только тебе говорю. Доброму рыцарю знать надлежит, что за распря случилась под крышей чертогов его. Ныне силы хотят власть над миром себе возвратить, пользуясь тем, что люди отвыкли от старых путей, на кромки мечей, римский огонь и машины, что камни на сто ярдов швыряют, полагаясь. Мне объявили войну. Честью меня Друид удостоил, хозяин существ бессловесных. Думал я, что по землям под небом собирает он воинство, но сегодняшний день мне возвестил, что больше задумано недругом. В мертвых мирах, самой смертью покинутых, в погибших богов обиталищах, опустевших, забытых, в атлантидах постылых он уцелевших союзников ищет. Без нашей подмоги тяжко людям придется.