Вспомни, Облако! Книга третья

Травле передовых ученых своеобразный итог подвел сенатор Робертсон, произнесший с трибуны конгресса:

– Здесь сто тысяч долларов народных денег выбрасывают на химерические идеи воздушного летания только потому, что некоторые люди, к примеру, профессор, одержимый своими бреднями, ухитряются поразить воображение военных и убедить в том, что их идеи могут найти практическое применение.

Вот так в похвалявшейся своей прогрессивностью Америке мощным залпом злобы и черного юмора расстреляли передовую идею, а двух талантливейших профессоров превратили в посмешища нации.

Боль, порожденную незаслуженной обидой, Сэмуэль Пирпонт Лэнгли носил в себе три года, но незаживающая рана все-таки дала о себе знать, и его разбил паралич. Перед смертью, в январе 1906 года, он принял дома представителей аэроклуба Америки, которые сказали, что считают его «пионером науки о механическом полете». В глазах умирающего на короткий миг блеснули огоньки, и он тихо попросил:

– Опубликуйте это!

Признание заслуг было очень важно для Лэнгли даже в последние секунды его жизни, потому что он уже знал о достижениях братьев Райт, сумевших поднять в воздух механическую птицу, и не сомневался, что и его «аэродромы» могли летать. Могли! И это доказали энтузиасты много лет спустя. Они построили точную копию разбившегося самолета Лэнгли и не раз успешно поднимались на нем в небо.

Время оправдало ученого и конструктора Сэмуэля Лэнгли, история воздает ему заслуженные почести, но почему-то часто забывает его соавтора, немало вложившего ума и сил в «аэродромы», рисковавшего жизнью за победу идеи, мужественного Чарльза Менли. Летчики-испытатели стремительных машин сегодняшнего дня и будущего должны склонять голову, услыша это имя.

Бес с небес!

Не нужно бояться дерзости

или безумства в области

труда и созидания.

    М. Горький

Аэростат плыл над донскими степями. Не думал аэронавт Михаил Тихонович Лаврентьев, вылетая с пассажирами из Ростова-на-Дону, попасть в эти полуобжитые края. Но воля ветра все равно, что воля бога! И он с километровой высоты присматривался к зеленоватой пропыленной равнине, ожидая на пути к ускользающему горизонту встретить в этом глухом углу деревеньку, или казачью станичку, или временный курень табунщиков.

Солнце уже коснулось края земли, в пыльной дымке поблекнув, как венец лика на старой иконе, и под желтым пятном зачернело что-то похожее на мелкое поселение.

Михаил со спутниками обрадовались: припасы

съедены и выпиты, в головах кружение, и они предвкушали земной покой.

– Да благослови боже на мягкую посадку! – перекрестился Михаил и потянул веревку клапана, чтобы выпустить из оболочки шара часть газа.

Спуск прошел благополучно – плавненько, с малым углом к земле, – аэронавты вывалились из лениво перевернувшейся корзины и не сразу встали с чахлой травки, раскинув вольно руки и подняв очи к небу, наслаждались покоем. Неподалеку от них испускала дух мягкая оболочка самодельного аэростата.

Звук приближающихся голосов поднял Михаила. Он встал, одернул теплый суконный кафтан, поправил синюю фуражку, сшитую на купецкий манер, и пятерней стал расчесывать бороду. В лучшем виде надо было встретить народ, тогда хлеб и соль обеспечены. Но скрюченная ладонь так и застряла в бороде, а на темном, посеченном ветром лице застыло тревожное ожидание. Толпа крестьян в домотканых рубахах и сарафанах шла на аэронавтов плотной кучей и шумно. Больше всего насторожило Михаила, что ребятишки, которые обычно стайкой неслись впереди всех, теперь таились сбоку толпы и за ней, а в голове молчаливой оравы шествовали лавой, неспешно битюки с плечами в сажень.

За спиной Михаил почувствовал прерывистое дыхание пассажиров.

Было от чего струхнуть – мужичьи лица свирепы, в ручищах колья. И бабий голос кликушествует над толпой:

– Свят, свят, изыди, нечистая сила!

В трех саженях, не более, застыли мужики, захлестнув кругом аэронавтов. Жгучие глазищи из-под лохматых бровей, желваки играют на скулах, а один рот открыл от удивления, но дрючок в лапищах с рыжим пушком держит крепко. А за спинами их бабы надрываются:

– Бес… бес!

– Черти, черти…

– Нечистая сила!

И вот крик, будто из горла вырвал кто-то:

– Изничтожить сатану!

Дело принимало дурной оборот, и холодок пополз по спине у Михаила – а ведь считал себя не из робкого десятка. Знал – суеверие не раз доводило до смертоубийства. Длинная минутка потребовалась ему, чтоб найти средь злых парней старичка, сухонького, с глазами цвета выцветшего неба. Облачко в глазах жило, облачко нерешительности и мудрого раздумья. Поставив голос покрепче, к нему Михаил и обратился:

– Дедушка, да неужто вы нас приняли за нечистую силу? С Ростова мы, с Ростова на Дону Великом!

Дед пожевал губами, но слова не сказал. Примолкла толпа.

– Да погодьте же, – поднял руки Михаил, – люди мы, человеки, вот те хрест! – и дважды истово перекрестил себя от лба до пупка и поперек.

«Ды-ык, крестится-а-а!» – прошелестело в толпе. Два мальчишки в стираных посконных рубашонках проскользнули между ног и встали рядом с дедом. Любопытные глазенки. «Эт-то лучше! Мальцы ближе – беда дальше», – возрадовался про себя Михаил. И растянул губы в широчайшей улыбке.

– Смахни картуз! – слабеньким голоском, но сурово приказал дед.

Как в этот миг рад был Михаил своей лысине, на которой не просматривалось рогов, а то волосья бы повыдергали, щупая их.

Пассажирам тоже приказ:

– И вы окститесь!

Те замельтешили руками – крест, крест, крест. Один даже ладанку с шеи сорвал, протягивал на ладошке.

Тогда Михаилу пришло в голову вынуть свой паспорт, в котором было полностью обозначено все его крестьянское звание, и он повел такую речь:

– Как же вы можете думать, что я, к примеру, бес или сам сатана, когда я такой же мужик, как и вы? Да разве может крестьянская душа быть бесовской?

Старик поднял выцветшие очи, и по знаку детина справа от него протянул руку, шагнул и вырвал документ из рук Михаила. Опять шумок в толпе. Искали грамотного. Сказалась – дивчина. Худющая и белобрысая, обличьем поаккуратней других. Даже сережки с красными камешками в ушах. Приняв паспорт, громко, высоким голоском прочитала, что «предъявитель сего паспорта Михайло Тихонович Лаврентьев действительно есть крестьянин Тамбовской губернии из бывших дворовых…».

Тогда раздались возгласы, слившиеся в один вопрос, который последним и задал опять же дед:

– А ежели ты такой же мужик, как мы, так как же ты можешь летать вроде птицы на такой хитрой штуке, что скукожилась там? – И сухой палец ткнул в сторону шара.

– Неужели не видели никогда?

– И не слыхивали! – почти хором ответили Михаилу.

– Так это ж просто. Он летает, как мыльный пузырь, на дыму…

Долго пришлось объяснять темному люду про аэростат, но поняли, поняли, и добром засветились лица, и радость на них, и гордость, что нашелся такой удивительный крестьянин, который не только сам летает, но и других возит.

Лошаденку с телегой пригнали, собрали шар в большой комок, погрузили и с почетом уже провожали брата-крестьянина и его спутников до хаты старосты. Впереди гордо шествовала белобрысая дивчина с серьгами – грамотная дочка старосты. На постой провожали, но взяли слово-обещание у Михаила – попозднее у костров рассказать про судьбу свою.

…Пала тьма. Запылал кострище из сухого бурьяна и соломы. Кизяк подбросили. И в теплом, оранжевом свете костра Михаил поведал сельскому люду про жизнь. Слушали жадно…

Родился Мишка в 1834 году, подрос немного, сил еще не хватало гнуть спину на барщине, а вот кухонным мальчиком в имение помещика его взяли. Самодуром был помещик, но не дураком: определил, что мальчонка не прост и смышлен – грамоты тайком нахватался, читал много, шлепая губами над выброшенными газетами и книжками, которые выпрашивал у молодого барина.