Вопросы о России. Свободная монография

Глава 2. Русские

Но вообще кто такие русские? До Петра московиты также собирательно звались русскими (от «руськие»), но это субстантивированное прилагательное так и не стало единственно точным самоназванием, потому что объединило кроме славян десятки ассимилированных угро-финских, тюркских, балтийских (онемеченных славян) и других племён, и ещё всех тех, кто принял православие и признал в конце монгольского ига власть Московского великого князя, к тому же этим прилагательным называется православная церковь, зародившаяся в Киевской Руси[23 - Название варягов «русь», обосновавшихся среди славян, впервые упомянуто в летописи в середине IX века. Русы представляли собой смешение разных племён, прежде всего кельтских. Славяне тоже вбирали в свою культуру, ассимилируя, многие племена, присоединённые или покорённые, в продолжение всей своей истории. – См. об этом в кн.: Перевезенцев С. В. Смысл русской истории. М.: Вече, 2004. С. 60—65.]. И как забыть то, что реформу русского языка в XVIII веке и в дальнейшем подготовила духовная православная школа – в семинариях России родному языку уделялось великое внимание. Конечно же, история русской литературы сопряжена с историей Русской православной церкви, и вместе они сопряжены с историей России, словно это идентичные понятия. Путаница видна обычно в языке, и русский язык – очень конкретное явление – так и не определил со всей внятностью, что есть русский человек, а что есть российский, и ещё почему это слово прилагательное (по сути описательное и собирательное), но не существительное.

Вряд ли есть энциклопедический справочник, в котором мы найдём ответ на этот многогранный вопрос. Возьмём, например, энциклопедию «Народы России». В статье о русских бегло сказано о том, что они как народ складывался в XIII – XIV веках[24 - Тишков В. А. Русские // Народы России: Энциклопедия… С. 293.], то есть при монголах, но довольно большая часть пространной статьи (на 37 страницах) описывает историю восточных славян, формы кокошников, разнообразные крестьянские костюмы, промыслы, избы, еду, быт, а вот о том, что именно русские создали хотя бы в XIX веке в искусстве, промышленности, государственности, ни слова не говорится. Как и о том, какие же всё-таки исторические процессы происходили в XIII – XIV веках.

Поневоле тут вспомнишь Н.В.Гоголя, обронившего как раз по подобному поводу, что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. По счастью, русские как нация подробно показаны в русской классической литературе, и это было её декларированной целью, если верить литературным критикам и самим писателям. Гоголь писал о Пушкине в 1832 году: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. <…> Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла»[25 - Гоголь Н. В. Несколько слов о Пушкине // он же. Собр. соч.: В 9 т. М., 1994. Т. VII. С. 260.]. Слышится явное очарование национальными признаками литературы.

Критик А. В.Дружинин, неоднократно признававшийся в любви к России и русскому народу, – («…я не могу не любить России») – высказывает в «Дневнике» рассудочное суждение об этом предмете: «Я далёк от патриотизма, и это не моя вина. Что же делать с моей натурой, слабой, холодной и эгоистической, с аксиомами, подобными следующей: там моё отечество, где мои идеи?»[26 - Алдонина Н. Б. А.В.Дружинин (1824—1864): Малоизученные проблемы жизни и творчества: Монография. Самара, СГПУ, 2005. С. 357.]. И это всегда чудесно, когда человек задумывается над этой темой! Он становится думающей личностью, озаботившейся не столько тем, что она имеет свои идеи, но и тем, что эти идеи имеют какое-то конкретное происхождение.

И всё-таки остаётся недоговорённость и идеология молчания. Довольно эмоционален А.И.Солженицын в этом вопросе: «Отупение в собственном языке уже давно увело нас от выразительных слов „руссы“, „русичи“, а именование „великороссы“ нам теперь и не по шапке»[27 - Солженицын А. Россия в обвале… С. 173.].

Не в том ли гений В.Г.Белинского, что он первый увидел собственное лицо у Пушкина и Гоголя, и даже потребовал у других писателей натуральной сути? Вы же русские писатели, так пишите о своём народе! – призвал он, осудив подражательность и эстетическую зависимость от зарубежных образцов. Гоголь наиболее всех отвечал идеалу великого критика, поэтому в Гоголе критик увидел «натуральную школу» – по нашему пониманию, то, что следовало национальной натуре. Кстати сказать, марксистская традиция понимала «натуральность» по-иному, то есть, как жанровая особенность произведения, усиление его социальности[28 - См., напр.: Кулешов В. И. Натуральная школа в русской литературе. М., 1965. С. 13; он же. Натуральная школа: Статья // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987. С. 238.], а то иногда даже как «натурализм», требующий реализма… Иными словами, преобладало формализованное представление, ограниченное только сталинской формулировкой начала 1930-х: «строго правдивым изображением действительности»[29 - Кулешов В. И. Натуральная школа: Статья // Литературный энциклопедический словарь. Там же.].

Полагаем, впрочем, что о национальной самобытности русской культуры задумались и заговорили военные в период Отечественной войны 1812—14 годов, но красноречивых письменных свидетельств того мало осталось, кроме разве что классической комедии «Горе от ума» А.С.Грибоедова, ходившей в списках и широко изданной и глубоко осмысленной критикой только через сорок лет. Белинский же, не оценив поначалу значения грибоедовской пьесы, поставил тогда ясную проблему самосознания русских, написав о сочинениях А.С.Пушкина, а потом открыв читателю самобытность художественного мира Н.В.Гоголя.

И тотчас за рубежом появилось опровергающее суждение: «Призвание русских – переводить европейскую цивилизацию для азиатов. <…> Россия – общество подражателей, а всякий, кто умеет лишь копировать других, неизбежно впадает в карикатурность»[30 - Кюстин А. де. Россия в 1839 году… Т. II. С. 324.].

И вот спустя без малого двести лет появилось мало кем замеченное признание, которое дорогого стоит, в силу своей несомненной спонтанности. Это неожиданное, но и понятное, покаяние принадлежит председателю Форума переселенческих организаций Лидии Графовой: «Мы виноваты перед русскими беженцами из Чечни. Мы – это в целом правозащитное движение. Именно с нашей подачи общественное сострадание замкнулось только на чеченцев. Это, наверное, заскок демократии – поддерживать меньшинство даже ценой дискриминации большинства, <…> в 93-м <…> русские из Грозного <…> рассказывали, как каких-то старушек чеченцы душили шнурком из утюга <…>. А мы тогда занимались армянами из Баку <…> я почувствовала, что это самые несчастные люди на свете. А с русскими я этого почему-то не чувствовала. Не знаю, может, недостаточно громко кричали?»[31 - Соколов-Митрич Дмитрий. Забытый геноцид // Известия. 2005. 31 января. С. 5.].

Русские крестьяне почти поголовно и всегда были крепостными. Откуда у них могло появиться самоуважение? А советской власти кстати подошли покорные граждане. Самых активных и гордых она извела в гражданскую войну и в коллективизацию 1929—30 годов, а ещё во время карательных рейдов и «чисток» преимущественно 20-х годов. Поэтому признания некоторых правозащитников встречает понимание этой реакции, но и понимание того, что они и все мы плохо знаем русский народ. Никогда русские не голосили, добиваясь быть услышанными – они предпочитают перетерпеть. Можно удивляться по этому поводу, но это так. И потому европейские правозащитные организации тоже неадекватно воспринимают русских и Россию, видя их не столько страдающими, сколько источником страдания: не жалуются ведь!..

Стоит учесть, напоминает Солженицын, что русские в Российской империи не были, как англичане, властвующей «имперской нацией». Русское крестьянство не имело «прибыли» или привилегий от империи, напротив, в полной мере «несло гнёт государственного тягла – своими жизнями платило и за петровские стройки, и за императорские войны (многие нации России в армию не брали); крестьянство протащило на себе и крепостное право, и обделённость землёй»[32 - Солженицын А. Россия в обвале… С. 113.].

Впрочем, нам в отсутствие громких стенаний видится гордость и моральная сила. Хотя и безразличие, хотя и историческая усталость. Но всё равно русским совсем необязательно помогать, словно беженцам – они же на своей земле. Более важно их понять, знать их историю. Ну хотя бы почитывать Ивана Андреевича Крылова – «Большинство произведений Крылова <…> национальная быль, одинаково затверженная дедами и внуками, ярко расцветившая собою наш обыденный разговор, – вот что сделалось любимым достоянием русского народа»[33 - Айхенвальд Ю. Крылов // он же. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 46.].

Точнее сказать, для начала русские сами должны знать свою историю, чтобы эмоциональное самоощущение дополнить логическим и фактическим. Ведь русскость, как ничто другое, – это прежде всего не кровь, а состояние души, не напрасно ведь в Российской империи всякий православный подданный считался русским. Так что если вы негр, но любите русский язык, людей, их историю, природу и хотите быть русским, то вы – русский. Вас с большой долей вероятности окружающие признают таковым, а ваши дети, воспитанные в русской культуре, без всякого сомнения будут считаться русскими. Ведь далеко не все русские являются этническими славянами, среди народа много потомков угро-финских, тюркских, германских племён, а то и цыган, евреев. И вообще среди народов мира более-менее этнически чистыми являются лишь некоторые кельтские, африканские, южно-азиатские, австралийские и новозеландские.

Солженицын прокомментировал этот вопрос очень внятно: «В конце 1919, в предгибельном отступлении Добровольческой Армии, генерал Пётр Врангель воззвал к ней: „С нами тот, кто сердцем русский“. Точнее не скажешь. Национальность не непременно в крови, а в сердечных привязанностях и духовном направлении личности»[34 - Солженицын А. Россия в обвале… С. 174.]. В русской же культуре и государственности Российской империи, например, огромную роль сыграли немцы, потомком которых был тот же генерал Врангель, так что без них русские воспринимались бы по-другому. Уже не раз было отмечено, что трудно было найти большего русского патриота, чем дворянин с немецкой фамилией.

Так вот поэтому история любой страны прежде всего национальна, а не этнична и уж тем более не классова. Ведь в странах живут нации и народы, а не только социальные группы, религиозные сообщества, многоуровневые сословия. Поэтому национальные интересы сплочённой нации более устойчивы, чем социальные или религиозные. Так, обнищавшие англикане и лютеране однажды отправились из Европы в Северную Америку для новой свободной жизни. Их объединила реформаторская, протестантская идея устройства жизни, в результате чего они создали новую нацию – американцев. Именно нацию, а не религию, церковь или социальное формирование. Многие культурные привычки остались европейскими, лишь изменились в новых условиях, притёрлись к другим.

Стоит ещё сказать здесь об одной гипотезе, которая всё чаще упоминается по этому поводу. Научную базу под неё подвёл в позапрошлом веке обрусевший немец Е.И.Классен, который полагал, что в основе европейской культуры лежит славянский этнический элемент, отразившийся во многих географических названиях с помощью славянских топонимов, перешедших в этнонимы, катойконимы и другие словоупотребления из древнеславянского языка[35 - Классен Егор. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и Славянов-Руссов до рюриковского времени в особенности с лёгким очерком истории руссов до Рождества Христова. Выпуски 1—2. 1854—1861. М.: Белые альвы, 1999. 320 с.; илл. Ср.: Мурад Аджи. Кто убил русского царя? // Литературная Россия. 2005. 27 мая. №21. (2203). С. 12 – о том, что корни европейской и русской культуры и власти – сугубо тюркские.]. Неясны тут, по крайней мере, два обстоятельства: если славяне или праславяне скрывались за другими народами, то откуда появились последние, и может ли отдельный народ многими веками сохранять свою культуру, язык и облик неизменными?[36 - Теория цивилизаций по Н.Я.Данилевскому неизменность как раз утверждает как главный признак. См.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. М.: Известия, 2003. 607 с.]

Это маловероятно, потому не зря один шолоховский герой, советский чиновник, мечтал о смешанном мировом сообществе рабочих людей, которые станут «приятно смуглявенькими». Возможно, это и произойдёт, но только не на пролетарской, а на национальной основе. Ведь пролетариат, объединившись, перестаёт работать, но примется воевать, бороться с врагами, самозабвенно петь революционные песни. Это мы прошли уже.

Солженицын, обычно говоривший о конкретных вопросах, в основном о русском, напомнил о «сокрушающей стратегии Ленина на полный разгром русского национального сознания (как политического конкурента большевизму)», когда на X съезде ВКПб (1921), объявили «„главной задачей партии в национальном вопросе“ – борьбу против „великодержавного шовинизма“, который, по Ленину, „в 1000 раз опасней любого буржуазного национализма“. В партийном письме Ленина конца 1922, предсмертном (и зачитанном на XIII съезде вместе с его „политическим завещанием“), значилось среди: „море шовинистической великорусской швали“. Не только не надо соблюдать формальное равенство наций, но осуществить „тако [е] неравенств [о], которое возмещало бы со стороны нации угнетающей“, „так называемой `великой` нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) “, – возмещало бы, что можно получить с неё в пользу наций малых. <…> В идеологическом пространстве подвывал и Луначарский: „Идея патриотизма – идея насквозь лживая“; „преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено“»[37 - Солженицын А. Россия в обвале… 133—134.].

Это не единственный в истории пример столь радикального отношения к русской культуре. Любопытно и то, мы это свидетельствуем, что Ф.М.Достоевского в западной русистике сейчас принято называть в первую очередь не романистом и не выразителем национального сознания, а националистом и ксенофобом, то есть, писатель постепенно стал оцениваться не по профессиональной принадлежности, а по взглядам. Вполне возможно, что художественная литература совсем не обязана что-то отражать и нечто внушать читателю, но на стадии её становления возможно всё, и тем более в России, где других наиболее эффективных форм общественной жизни сроду не имелось. Потому ничего особенно возмутительного или неприличного в гуманистической русской классической литературе нет и отыскивать безнадёжно. Мы, правда, можем привести массу примеров саркастического отношения отечественных писателей позапрошлого века к иным национальностям. Но не меньше подобного есть, например, во французской литературе того же периода, что объясняется всегдашним общим политическим курсом стран на национальную самобытность и тогдашним прямолинейным её пониманием. При этом русская литература появилась с Ломоносовым и Пушкиным, а французская – на несколько веков раньше.

И в плане поиска реалистичных подходов к национальному наследию показательна полемика о российской (русской) государственности между П. Струве и В. Жаботинским на страницах 1-й книжки журнала «Русская мысль» за 1911 год. Жаботинский в статье «Еврейство и его настроения» размышляет: не ведут ли пути развития России к «государству национальностей»? Нет, отвечает ему Струве, поскольку «Россия государство национально-русское», то и государство должно быть национальным.

Неверно, возражает ему Жаботинский, «народность, язык которой называется русским, составляет, по несомненно преувеличенным данным переписи 1897 года, всего 43 процента населения империи. Это много, но этого недостаточно для того, чтобы остальные, „инородцы“, добровольно согласились на роль бесплатного приложения к великорусской народности».

«Что же такое Россия?», – настойчиво спрашивает Струве. Повторив свои мысли о национализме и русской культуре, он поставил культуру выше государственности и «отверг определение «великорусский» как обособляющее лишь одну часть русского народа, в состав которого он включал и «малороссийскую» и «белорусскую» стихии. По Струве, «русская культура – это та сила, которая творит и делает нацию. Культуры других народов России не могут быть противопоставлены русской культуре «как объективно равноценные силы». Воплощение в жизнь тезиса о «множестве культур, так сказать, одного роста» будет ненужным распылением сил и средств, что скажется на общем подъёме культуры»[38 - Гапоненков А. А. Журнал «Русская Мысль» 1907—1918 гг. Редакционная программа, литературно-философский контекст. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. С. 152—153.].

Заметим, что именно эта мысль Струве нашла историческое подтверждение, когда в 1991 году сформировавшееся «множество культур» «одного роста» инициировало создание ряда независимых государств, что само по себе тогда явилось нормальным явлением, но вместе с тем вмиг и безболезненно развалило Советский Союз, за единство которого за полгода до этого проголосовало в референдуме большинство граждан. Такие внезапные события не могут не служить поводом для глубоких раздумий, но и усугубляют саму проблему. Да и в результате тех исторических метаморфоз вопрос самоназвания в России несколько прояснился.

Мы можем отметить только то бесспорное обстоятельство, что на рубеже второго и третьего тысячелетий стало устанавливаться два значения слова «русский» – как народ и национальность и как нация. В последнем случае это понятие давно употребляется за границей.

На хозяйственно-бытовом уровне особенности культуры обычно видны, и теперь ещё проявляются в организации повседневной жизни, труда, поведения, одежды как оболочки человека.

Изба не только жилище для крестьянина, но и центр его хозяйственной деятельности, его социальной активности. Поэтому русскую избу логичнее определить как жилищно-хозяйственный комплекс земледельца (ЖХКЗ). И что важно отметить, это социально-культурное явление перерастает своё узкоспециальное назначение, в своём национальном и хозяйственно-бытовом смысле. Ведь в русской избе росли и жили веками представители всех народов России, она сохранила в суровом климате подавляющее большинство своих национальных культур.

Прежде всего, нужно отметить, что ЖКХЗ сформировался в условиях самого сурового климата, ведь центральная Россия, или Среднерусская равнина, находится в районе рискованного земледелия, где среднегодовая температура —5 градусов. В Канаде и Скандинавии, которые нам недобросовестно любят ставить в назидание, гораздо теплее, —2—3 градуса, потому что в этих мировых регионах течёт Гольфстрим, да и люди там селятся больше всего в южных районах.

Поэтому урожаи в Европе и Северной Америке всегда были «сам-7» – «сам-9», а вот в России – не выше «сам-3» (имеется в виду, что одно семечко, брошенное в пахоту, давало от двух до девяти семечек урожая). Сейчас мало что в этом изменилось, потому приходится семь месяцев отапливать жилища и рабочие места, а вот урожай может и не удаться. Скот тоже не может долго пастись на пастбищах. Кроме того, в России нельзя рассчитывать вырастить земледельческие культуры больше, чем за 5 месяцев. Отсюда происходит одна важная черта русского характера: уметь быстро и сноровисто выполнять тяжёлую работу.

В таких условиях русская изба здорово выручает, потому что это уникальное строение укрывает от любой непогоды, холодного климата, да ещё позволяет кормиться великолепной едой и спасает скот от морозов и голода.

Изба ставится быстро, но стройматериалы следует готовить заранее. В противном случае жилище долго не простоит: его изъест жучок, разрушит плесень, погубит огонь. Потому следует подобрать древесину, обработать её, подогнать по параметрам и затем уж строить дом. Обычно основой избы становятся сосны со здоровой древесиной и корой. Нижняя часть ствола идёт на дом, а верхняя на баню и хозяйственные постройки.

Но перед этим брёвна подвергаются обработке. Издревле, стесав кору, их на несколько месяцев закладывали в яму с солёной водой. Потом перекладывали в другую яму с растопленной смолой. Либо обрабатывали на земле, поливая горячей смолой. Если высохшие брёвна, при постукивании обушком, звенели, они признавались годными. Их не брали ни жучок, ни плесень, ни огонь. При самой тщательной обработке дерево становилось наиболее надёжным материалом: прочным, «дышащим», стойким к воздействиям окружающей среды. Избы из лиственницы, построенные в XVIII в., как правило, стоят до сих пор.

Пока шла обработка дерева, на месте постройки избы возводилась русская печь. Её лучше всего мог соорудить потомственный печник, знающий, как провести дымоход и вытяжки, как построить топку со сводчатым потолком, как потом наиболее ловко чистить спиралеобразный дымоход. Как только печь была готова, можно было возводить жилище.

Русские избы всегда отличались большим разнообразием конструкций, это избы с небольшой жилой частью (с двускатной крышей), шестистенки либо с несколькими комнатами (с крышей четырёхскатной), двух- и трёхэтажные, с большими и малымисенями, с погребами и ледниками, или подполом, трубчатым или шахтным колодцем и проч. Можно насчитать десятки типов, главные среди них – северные избы с большими сенями и пристроенным скотным двором, иногда на сваях (жилище охотников, кустарей), и простые пятистенки (жильё бедных или одиноких крестьян). Классическая изба центральной России – это двускатная пятистенка с большими сенями, в ней могла жить и зажиточная семья с огромным хозяйством во дворе. В любой избе могла уместиться большая семья из трёх поколений – в тесноте, да не в обиде, – но крепкий мужик со взрослыми сыновьями был в состоянии отстроиться попросторнее. Кстати, в помощь таким семьям до сих пор в России существует закон о бесплатном предоставлении 150-ти кубометров добротного леса для жилья.

Итак, печь готова, можно ставить сруб – жилую часть избы. До того уже сруб должен собраться и просохнуть на солнце в летние месяцы, а все его части приладиться друг к другу. Потом его разбирают и проверяют каждое бревно на надёжность, и, если надо, просмаливают ещё раз, или заменяют. Окончательная сборка сруба происходит только вокруг печи. Сруб (как затем и сени) ставят на каменное, кирпичное или надёжное деревянное основание, изолированное от сруба пропитанными смолой или другими изолянтами материалами (толь, берёста, пакля).

Потом к срубу прилаживаются сени с крыльцом, клетью, причём, вход в дом располагается не у дверей жилой части. Затем возводятся стропила, к ним крепится крыша, покрывающая сени и сруб. Делается и пол вместе с тремя-шестью окнами с наличниками, двумя дверьми, полатями, столом, лавками. Дом считается жилищем для людей, когда растапливается печь, ставится на стол самовар, зажигается перед иконой в красном углу лампадка или свеча, и семья рассаживается по лавкам.

Далее изба обживается посудой, хозяйственными инструментами, а потом продуктами, корзинками, коробами, выпечкой да разными игрушками и вязаными и вышитыми вещами, а то и люлькой.

Хозяйство разрастается за счёт непременной баньки, амбара, скотного двора, огорода, в лучшем случае и сада. Важное место в домашнем хозяйстве отводится сеням, превращающимся летом в спальню и место для детских игр, а зимой в хранилище пищевых запасов, ясли для ягнят, телят, цыплят, посиделок для деревенской молодёжи. Сени ещё в любое время года служат кондиционером избы: когда на улице не очень холодно и даже жарко, дверь в жилище открывается, и в доме становится прохладней. Если морозно – растопленная печь разогревает стены сруба, саму трубу, и в сенях теплеет[39 - Как поставить сруб // Популярная механика: [инструкция из ежегодного журнала]. 1983 год.].

Помимо того, в сенях находятся зимние запасы семьи: лари с картошкой, крупами, мукой, другими не менее важными сушёными овощами и фруктами. Там же вдоль стен стоят бочки с квашёной капустой, малосольными помидорами и огурцами, с мочёными яблоками.

Но центром всего семейного мира является русская печь. Здесь всегда тепло, весело играет огонь, мама и бабушка, и ещё сёстры, пекут пироги с яблоками, вишней, капустой, иногда с мясом. Но в русской печи всегда самыми вкусными получаются щи, блины, каши, покрытые коричневой коркой, квас, компот, хлеб, пышные лепёшки, а летом окрошечный квас, который в самую жару напрочь снимает жажду, когда им зальют тарелку со свежими помидорами и огурцами, мясом, зелёным луком, хреном, сметаной, чуть посыпанными солью.

Для завершения картины полезно показать одежду из древнерусского гардероба. Она делилась на праздничную и рабочую. Впрочем, первая для знати тоже была рабочей. Но живописные одеяния древнерусских князей, изысканность облачения аристократии лишь выгодно подчёркивала скромная, хоть и разноцветная, одежда крестьян.

Сорочка, или сорочица была основной частью костюма крестьян и горожан, мужчин и женщин, богатых и бедных. В классическом варианте сорочица была нательной рубахой. У мужчин она могла доходить до колен, носили ее навыпуск, подпоясывая узким ремнем или тканным шнурком. У женщин она могла быть длиной и до ступней, рукава ее собирались в складки у запястья и сдерживались обручами. Ворот такой рубахи, как правило, был низким, чтобы шея оставалась голой. Сначала это был просто вырез, в который проходила при надевании голова. Разрез с застежками или завязками появится чуть позже. Застегивали ворот на небольшую пуговицу, которая могла быть и костяной, и деревянной, и бронзовой. Особо нарядные сорочицы имели невысокие воротники-стоечки, которые обшивались узорами из золотых нитей.

Портами могла называться как одежда в целом, так и штаны, для которых было еще несколько древних названий – гачи и ноговицы. Порты были довольно узкими штанами с поясом на вздежке. Их всегда носили заправленными в сапоги или онучи, поэтому сказать, насколько они были длинными, сложно, на всех изображениях они полностью облегали ногу. До конца XVII века в штанах не было карманов – все необходимые мелкие вещи надо было носить на поясе, который крепился к ремню или в специальной денежной сумке – калите.

Выйти на улицу с непокрытой головой для древнерусского человека было зазорно. Среди древних головных уборов выделяются, конечно, шапки. Самым устойчивым фасоном были полусферические шапки с меховой опушкой. Есть легенда, что однажды московские князья получили в подарок от Узбек-хана золотую тюбетейку бухарской работы. Они велели приделать к ней соболью опушку, и она превратилась в великокняжеский венец, больше известный сейчас как «шапка Мономаха». Еще одним восточным головным убором была тафья. Это маленькая плоская шапочка, которая закрывала макушку головы. Особенно богатым был женский головной убор. Тут был и убрус, и чело (очелье), и повоец, и привитка.

Для всех жителей Древней Руси предметы костюма типа накидки были весьма популярны. Одной из них было корзно – длинный, доходящий почти до пят плащ, который застегивался на правом или левом плече запонкой с петлицами или на драгоценную пряжку. Это был княжеский предмет одежды, о чем говорит, например, его относительная дороговизна – его пошив стоил гривну. Иногда корзно могло быть не только плащом, но и наплечной распашной одеждой со сшитыми боковыми швами. Едва ли эта накидка была удобной одеждой – длиннополый плащ, покрывающий половину тела, вряд ли мог дать нужную свободу движений, особенно в военных походах, так что он служил, скорее, индикатором статуса и надевался «по случаю».

А вот люди рангом пониже могли накинуть на себя мятль – еще один вид безрукавного плаща, но колоколообразного вида. Мятль был вполне добротной, хотя и простой, одеждой. Есть сведения, что устанавливался даже штраф в три гривны для того, кто в драке разорвет чей-то мятль (по другим летописным источникам, стоимость мятля составляла полгривны). В летописях упоминаются рудавые (красно-бурые) и чёрные мятли.

Старинный русский костюм был весьма многослоен. Если сорочица надевалась в начале, то кожух завершал композицию. Этот верхний покров был самым тёплым слоем, для его отделки использовались козлиные и овечьи шкуры. Кожухи носили как женщины, так и мужчины. Богатые кожухи были сделаны из хорошо выделанной мягкой кожи, расшивались жемчугом и украшались драгоценными нашивками из дорогих тканей. В духовной грамоте Ивана Калиты (1339 г.) можно встретить такие описания: «кожух черленый женчюжный», «кожух желтая обирь», два «кожуха с аламы с женчюгом». Кожу для этого наряда красили в разные цвета, но чаще всего использовали красный: «кожух чермничный», «кожух черленый». Люд попроще носил кожухи из грубо выделанной кожи.

Ещё крестьяне и небогатые горожане носили вотолу (или волоту) – кусок толстой посконной материи или грубой шерстяной ткани, который накидывали на плечи в сырую и холодную погоду. Длина вотолы была до колен или икр. Она застегивалась или завязывалась у шеи и иногда имела капюшон. В таком наряде пойти на церковный обряд было, конечно, неудобно, но вот собирать в ней яблоки в дождливый октябрьский день – самое уместное (см. «Русскую семёрку», russian7).

Как видим, историческое жилище русского человека вполне сопрягается с его одеянием, в соответствии с бытовыми традициями и сезонными условиями, но изба представляет более универсальное явление, стилистически укоренённое и потому постоянное. Кроме того, вид жилища в суровых климатических условиях наиболее полно демонстрирует трудовую этику хозяина, полностью вовлекая его в социально-трудовой процесс, и тем самым в восприятие окружающего мира. Устройство жизни у восточных славян породило и богатую лексику, и самобытный фольклор, и образ мышления, которые стали не всем ясными и необходимыми. Например, большой словарь названий из быта крестьян и мастеровых в ЖХКЗ, определяющий мир труда и вселенной, ушёл из употребления.

Ныне такая гармония уже утрачена. Но готовы ли мы подобную гармонию понимать?