Мастер и Путь. Слепок с эпохи

Нарком

Вымирает Россия, огромны потери.
Истребляют державу двуногие звери.
СССР волочет на себе, на горбу
Тех, которым плевать на любое табу.
Вот они и командуют страшным обрядом.
И с вождем геноцида находится рядом
Каганович! Держава – его каганат.
Меч кагану вручил захребетник-примат.
Ни одна из наук не коснулась кагана.
Образован не лучше любого барана.
Но в его беспощадные руки попал
Также мир, сотворенный из рельсов и шпал.
Ездит он в персональном громоздком вагоне
И однажды застрял на глухом перегоне.
Волокут машиниста, и тот говорит:
– Вас в тоннель не пускает его габарит…
Каганович забегал по стенкам салона,
Чуть не выкипел яростью в окна вагона.
– В том числе, я железный нарком, а не-не…
Габарита схватить и доставить ко мне!..
В кабинете, что ваза и фрукты обжили,
Он дерзает в продвинутом ленинском стиле.
В Смольном крылась за ширмой простая кровать.
Здесь же bedroom – и Хилтону не устоять!
Как неясыть неслышно снимается с ветки,
Так нарком по ночам приступает к разведке.
Поднимает звонками низы наугад.
Демократ собирает к утру компромат.
Самодурство гнездится на собранных крохах.
Новый день зачумлён на железных дорогах.
По селекторной связи устроен разнос,
Инженеры слетают с постов под откос.
Каганович работает ради забавы.
Театрально себе преподносит расправы.
Этот мелкий нерон, от ЦК иерей,
Кабинет обратил в небольшой Колизей.
Командиры, без мысли молить о пощаде,
На ковер
прибывают при полном параде.
Унижая их нагло, позорит свой сан,
Корни рода. Заводит себя как шаман.
И крест-накрест шеренгу, на выбор и в целом,
Авторучка черкает по кителям белым.
Что есть силы, наносит железный нарком
Свой коронный удар по столу кулаком.
Он разносит стекло вдрызг – на твердые брызги.
Сквозь осколки видны репрессивные списки.
Безнадежно стеклянный рассыпчатый звон
Заглушается хамским напутствием:
– Вон!..
Два бюро машинисток сидят наготове.
Документы второго потребуют крови.
Ждут команды, но с ней не спешит комиссар,
В черном кресле смакует эффектный удар.
Сам себе Станиславский и автор. Не так ли?
Не на сцене, а в жизни он ставит спектакли.
Исполняет искусством завещанный долг –
До заклания кадров железных дорог.
– Высоко залетел, а мозгов маловато, –
Возмущался неслышно завхоз наркомата. –
Кладезь девственной дури! Опять рассадил
На столе дефицитный стеклянный настил.
Коммунист, а повадки заправского хана.
Превышает лимит пятилетнего плана.
Так стекла листового я не напасусь.
Далеко не Америка Красная Русь…
И завхоз без приказа, в защиту запаса,
Пригласил за бутылку столярного аса.
Деревянных дел мастер был тоже не трус.
Жестко крышку стола приспособил на брус.
Результат диверсанты восприняли с жаром:
Не пружинила плоскость стола под ударом!
Не могли отвести они полностью зло,
Но хотя бы останется целым стекло.
Каганович не ждал в кабинете подвоха.
Повторялся спектакль, получалось неплохо.
Приближался финал, боевой эпизод.
А за ним – машбюро и двоякий исход.
Был удар, но стекло, доверяясь опоре,
Безмятежно мерцало как Мертвое море.
Завертелся нарком – от стола и к столу.
Сам в себе заподозрил живую юлу.
Кисть руки трепетала болезненно, ибо
Пострадала она у него от ушиба.
Гибла сцена удара, неведомо как.
На стекло он вторично обрушил кулак.
Бесполезным был натиск упрямства и воли.
Каганович едва не скончался от боли.
Просветление выдал в зрачках кофеин.
Грохнул под ноги жертвам казенный графин!
– Бьет посуду нарком как скандальная баба, –
Усмехнулся завхоз паровозного штаба. –
Жаль, что губит паркет, прочит плесень стене.
А стандартных графинов хватает в стране…
От наркома, аскета в глуши кабинета,
Удирало по графику красное лето.
Не считалось, троцкистское, как ни крути,
С грандиозным объемом ремонта пути.