Иоланта – Принцесса Марса
– «Всё хватить греть мотор – времени край. – Серёга быстро закрывай капоты, убирай к чёрту все эти тулупы, притуши угли костра снегом – готовимся к запуску», – Я отдал такую команду Сергею и «штурману» Генке Козлову соответственно! Генка понял мой приказ по-своему и быстро забрался в кабину стрелка, на отведённое ему там Сергеем место. «Чёрт с ним, пусть там сидит», – чертыхнулся я про себя, а то ещё под винт попадёт ненароком. Сергей все мои команды выполнил изумительно быстро и тоже угнездился в своей потесненной кабине стрелка. Вроде всё в порядке, но риск огромный, сжатого воздуха в системе всего на две, ну максимум на три попытки. Нормально подогреть двигатель и масло с помощью костра на морозе всё равно невозможно – нет времени! Нет, не случайно, мой техник – Толик Потехин, пыжился поставить на «попа» баллон сжатого воздуха – дурной знак? Баллон бы нам сейчас крайне пригодился, но он весит 100 килограмм не меньше, да и куда его было приткнуть в Ил, в перегруженную бомбами машину? Впрочем, можно было подцепить баллон в один бомбодержатель под брюхом – запоздало подумал я, на место одной бомбы «ФАБ», и всё? Все эти запоздалые мысли в голове из-за нервов? Что-то я стал чрезмерно суеверным, но глядя на температуру головок цилиндров едва прогретого мотора, меня охватывала паника: «Попытка не пытка», но если стравлю воздух, то будет не ИЛ – 2, а памятник нам в прямом смысле слова. И под этим памятником, нас и схоронят партизаны! Это я совершенно точно понимал сейчас сидя в пилотской кабине. Никакие оправдания тут естественно не помогут, так что от результата запуска нашего авиационного мотора напрямую зависит жизнь его экипажа. Я даже пока не думал о возможности взлёта с этой импровизированной полосы, пусть этот вопрос останется на совести Сергея – как «начальника» аэродромной команды. Интересно, Сергей хоть понимает, чем для нас грозит неуспешный запуск нашего мотора АШ – 82, думаю, что понимает, но вида не показывает. Ждать больше нечего, температура головок цилиндров застыла на отметке плюс 5 градусов, и это только под контрольной свечой нижнего цилиндра, как раз под жаром кострища, а остальные 13 горшков ещё покрыты инеем. Я послюнявил палец и задрал его, «щупая» явно стихающий ветер, щурясь, вгляделся в выжидательно застывшие пыльно-голубые изломанные вершины деревьев в конце ужасно короткой взлётной полосы. Да ладно, «семь бед, – один ответ»! Я скинул лётный шлем, высунулся по пояс из кабины, огляделся. – Ну? – отозвался из своей кабины Сергей. – Баранки, мать твою гну! Стар-ши-на! Ещё раз взглянул на угли припорошённого снегом костра, надежды на «потепление» ну ни какой и сплюнул через левое плечо и суеверно перекрестился. Тьфу ты черт, я ещё раз суеверно сплюнул и начал сосредоточенно возиться, ёрзая, пристёгиваясь, бесконечно поправляя и регулируя ремни, чашку сиденья, шлемофон, клацая переключателями и проверяя бортовые системы. Партизаны отошли на указанное загодя место и молча наблюдали за суеверным летчиком. Ждал и ветер, он действительно, не вовремя стих. Плохо! Хорошо б ветерок в лоб ровненький такой, средней силы. Ну да ладно, не ждать же лета и погоды. Ну, пора, я вскинул голову, быстро огляделся, как очнувшись, и положил пальцы на вентиль пусковой пневматической системы.
– От винта! Громко крикнул я через открытый фонарь кабины. Только с первой попытки, на второй уже будет «шлёп-шлёп – п-ш-ш», а уж потом будет для нас «пи-ф-паф – ой-ой-ё-й». Ну, славяне, к запуску? А пневматики колёс маленько приспустились, удлинится разбег? Впрочем, на такой полосе оно и к лучшему… Хотя б смесь из цилиндров амортизаторов при тряске не повыбивало, тогда уж точно им всем… Додумать я не успел. Над головой кто-то тяжко длинно выдохнул. Я даже не успел сообразить. Началось, сжатый воздух устремился в цилиндры. Началось! Густое мощное шипение, возникнув в глубине мотора, тряхнуло застывший в ожидании ледяной воздух и, набирая силу, понеслось над лётным полем. Винт тупо скрипнул, качнулся, и широкие чёрные лопасти, подрагивая, описали в тягучем шипении медленный круг, затем винт глухо гудя уже вращался, уже посвистывал вспарываемый лопастями воздух, и сами лопасти под аккопанемент барабанного перестука поршней и металлической дроби клапанов таяли, расплывались в мигающую завесу. Палец чуть дрожал на лапке магнето, с-по-кой-но, только спокойно… Три, четыре… ни секундой раньше, ни секундой позже… Шесть… Только с одной попытки, восемь… Та-ак… Пора! Магнето в положение 1+2 вправо! Ну? Вспышка зажигания, заслонку дросселя. Регулятор смеси… Сейчас, сейчас… Задрожали педали. Ба-бах! Первая вспышка смеси в пятом цилиндре взрывом ударила по обнажённым нервам. Забрал! И когда в патрубках оглушительно рвануло, и липкий, плевок плотного синего дыма влепился мне в лицо, и я едва не заплакал от счастья! До боли, до вспышек под веками зажмурил глаза, не веря себе, а мотор, оживший мотор уже яростно и освобождённо ревел, трясясь под капотом, грозно сотрясая окрестности, изредка чем-то давясь, и тут же прокашливаясь, стреляя давно холодными свечами и плюясь уже горячими масляными брызгами и всё быстрей и уверенней набирая былую мощь. Согревающийся мотор радостно и нахально орал на всю округу. На взлёт, Всё! Теперь уже отступать некуда. Я порулил до кромки взлётной полосы и, лихо развернувшись на месте, обдал моих наблюдателей – молодых партизан – снежным бураном, и тут же не останавливаясь на исполнительный старт, сразу покатился по взлётной полосе. Ил набирал скорость рывками широко раскачиваясь и трясясь на ухабах – неудержимо наращивая скорость, и летел в стену мрачного леса, в огонь взрыва, и я упрямо ждал… И тогда, я плавно, как учили, чуть отдал ручку управления и, когда самолёт послушно приподнял хвост, решительно взял её на себя! ИЛ напрягся, я слепо видел лишь налетающий поверх капота чёрную стену леса, стену – приговор, – всё, не успеть… Дробный, вибрирующий грохот прыгающих колёс. – Кратчайший перестук измученных амортизаторов. Снарядные удары мерзлых камней в бронированное брюхо. Тугое биение ручки управления в ладони… Надсадный рёв почуявшего погибель мотора… Есть! Чёрная стена тамбовского леса ухнула куда-то под мотор, разом с мгновенно наступившей тишиной. Тишиной?! Да! В мощном рёве мотора пела тишина – могучая, торжествующая тишина освобождённого полёта. Самолёт набирал высоту, ревя полным газом над широко раскачивающимся внизу дремучим лесом, и небо раздвигалось впереди.
Я плакал качая головой, и бешенные слёзы сдувало ураганным ветром, в густом рёве рвущимся во всё ещё открытую кабину, и слёзы текли, нет мчались по опалённой морозом коже. А руки, тренированные руки лётчика, сами привычно регулировали поступление смеси, подбирали шаг винта, убирали и контрили шасси. – Как мне жить теперь, как жить… Эх Тоня – Тоня – Тонечка, теперь ты уже не дождёшься меня после полёта, – прощай – Любовь Моя, – Бони М!!! А сзади чем-то давно уже колотил в бронестекло-перегородку меж двух кабин, призывая командира борт-стрелок. Я обернулся. На меня в упор, глаза в глаза глядел старшина и на глазах его блестели слёзы. Но, он пальцами показывал мне что-то и стучал по своей голове. Ах да, подключить фишку шлемофона к радиостанции и «СПУ». Я продохнул воздух, рывком отвернулся, махом надвинул над головой фонарь, и наконец одел кожаный шлем и подключил фишку к радиостанции. – Вот сволочь, а? Гад. Подонок, втянул меня боевого офицера в эту авантюру. Подумать только – в гражданскую войну… И я нажал кнопку «СПУ». – Серёга, ты живой? Не заложило ещё уши. Ах да прости, прости, я совсем забыл, что у тебя изнурительный насморк, надеюсь, не забыл, как надо продувать уши? Зажал ноздри пальцами и дунул в нос, пока не щёлкнет в ухе – орал я в «СПУ». – Чего орёшь в эфир, перепонки аж заболели, лучше следи за курсом, опять заблудишься, бензина ведь жалко Б – 95/130, где его здесь раздобудешь? Конец связи! – насморочно прогундосил в наушниках Сергей жизнерадостным голосом, также весело торжествуя в душе маленький праздник – цена которому Жизнь! Я как всегда, быстро огляделся в поисках противника – инстинкт полёта, сросся с инстинктом поиска врага, и поняв это я рыкнул, и поставил закрытый фонарь на стопор. – «Сволочь! Убийца! Предатель»! – заорал я на всю кабину и с размаху ударил себя кулаком в щёку. Самолёт мотнуло влево и он ухнул на крыло. Я сморщился от боли, как от зубной боли, замотал башкой и уже в «СПУ» прорычал: – Вот теперь точно всё! Вот теперь мы победим! И отключившись тихо простонал: Эх Тоня, Тоня – (Бони М) – где в каких краях встретимся с тобою… И я бережно достал из нагрудного кармана фотографию моей любимой, но почему-то маленькой девочки с огромным подкрашенным краской красным бантом на голове и дико и неудержимо рассмеялся. Благо никто не услышал мой гомерический хохот Одиссея, который увидел в первый раз свою любимую Пенелопу – двадцать лет спустя после Троянской Войны… Перевалив кромку леса я снизился до бреющего полёта гоня перед собой мощную волну рёва и свиста – как соловей – разбойник. Откуда-то спереди сбоку под крыло вынесся неподвижно застывший на бело-сером снегу, здоровенный жёлто-коричневый лось, задравший вверх свои огромные рога. Перепуганный неслыханным громом, он метнулся в сторону и понёсся, сшибая всё на своём пути, как угорелый, вдоль лесного массива. Я засмеялся глядя через борт. В наушниках зазвучал гнусавый голос: – Дай время пролёта траверса Осиновки! – Расчётное время? – я коротко взглянул на бортовые часы – «Три с четвертью минуты».
– Понял тебя 3: 15 минуты. Подставишь мне цель левым бортом, так мне будет сподручнее работать, – да и Генка – собака мешает. – Хорошо. Принято, – левым бортом! Сдуваемый ледяным ветром из невидимых щелей кабины, по лбу и переносице ползли, мелко дрожа капли пота. Я смахнул ладонью лицо и приник к прицелу, не глядя врубил эл. питание «стрельбы». Впереди серым пятном наплывала деревня Осиновка – осиное гнездо! – я хохотнул и бросил взгляд на «кроки» целей и полётную карту. Сразу увидел обе цели: – «оба незамаскированных дивизиона миномётчиков» – всё точно изобразил Петрович! – Что же вы даже маскировочную сетку не накинули? Глупо попались! – прошептал я вслух. Они, точно они, но нужно рассмотреть поближе, на втором круге и начнём работу. Рука сама зло толкнула вперёд сектор газа, ИЛ с густым рёвом пришпоренного мотора под-взмыл, и мгновенно, ошеломительно, распахнулась вся панорама боя. – Выходим на цель, глядеть в оба и не стрелять без моей команды! – Понял, Алексий, не стреляю! – загремел в наушниках Серьгий. ИЛ мчался в пологом наборе, выходя на позицию атаки, примеряясь. – Смотри слева твоя цель – группа всадников, моя цель миномёты! – отдал я команду по «СПУ», уже возбуждённым срывающимся голосом. – Спустись пониже свеча-раз! Посмотрим на шапки и на звёзды, как бы не спутать ненароком со своими. – Откуда здесь свои! – что бинокли не видишь – рассердился я не на шутку, ещё один круг – а бензин? – Ладно, держитесь больные по зрению! Я убрал газ, облегчил винт, закрыл заслонку маслорадиатора, отдал ручку чуть от себя и резко вправо и одновременно дал левую педаль: получился – «Эмельман» с резким снижением. Машина со скольжением устремилась к земле. Высота стремительно падала. Заложило уши. У самой земли выровнял ИЛ и выполнил боевой разворот. Так теперь пройдём над головами – кто тут Тухачевский, где здесь латыши – наёмники, это я прилетел к вам «соловей разбойник» и вам хана, всем хана – «газы» понюхайте сами! Высота 15 метров, мелькнула группа, очумелых всадников – приветственно махающая руками и папахами (ах да, ведь на крыльях у нас красные звёзды). – Ну что просёк свою цель – концевой? – спросил я, плавно вытягивая ручку на себя и выполняя горку с переворотом. До-ворот! Так! – Выхожу на цель! Боевой курс! Внимание Атака! – хрипло кричу в «СПУ» – пришло наше вр-ре-мя – до-ре-ми-фа-соль! – закладывая глубокий вираж. А вот и мои дивизионы миномётчиков – прямо по курсу и я завороженно потянулся вперёд, впиваясь взглядом в невероятно быстро растущую цель «осиное гнездо». Палец на гашетке, высота 300. Капли пота катились по щекам, как слёзы, дёргал кожу под защёлкой шлемофона то ли желвак, то ли рвущийся нерв, губы беззвучно шевелились в ровном рёве мотора. Я впился в прицел, и чуть отдал штурвал. Ощерившись, вогнал гашетку в ручку: – А н-н-на!!! Воздух лопнул, в рваном грохоте ввинтился в горящие шнуры и трассы, как строчки швейной машинки «Подольск»,
и с ювелирной точностью взорвал я первое «осиное гнездо» минометчиков, и спустя 30 секунд на до-вороте, превратил в «АД» второе «осиное гнездо» и резко с перегрузкой рванул вверх, чтобы не хлебануть «горчичный газ» – Фосген (он тяжелее воздуха и стелется как туман). – «Что не ожидали сучары» – злорадно язвил я в горячке боя. А теперь по штабу, пока не опомнились и по складам – что же вы суки противогазы то не взяли? Даже Гитлер не применял газы – а ведь мог! Крутой до-ворот с набором высоты, крен 90 градусов. Земля наклонилась – закрыв небо. – Серёга лупи, мать твою за ногу – рычу я как зверь в «СПУ», – в наушниках нечленораздельное мычание и обрывки слов: – Держи вираж, левую ногу дожми, доверни ещё, ещё круче, та-ак! Машина вся затряслась, крупнокалиберные пули воющим градом хлестанули по сборищу генералов, полковников и прочим штабным крысам, срезая как косой, их строй под корень. Так! Так! Ручка на себя, полный газ, восходящая горка с переворотом и снова пикирую на цель, плавно входя в крутой вираж. Снова оглушительно заработал «УБТ», перегрузка вжимало моё тело в чашку сиденья, позвоночник скручивался в жгут, трещали кости, темнело в глазах, но это ещё не предел – терпимо! Чуть, чуть ослабил ручку, главное сейчас не мешать Сергею… Через мерцающий полукруг винта увидел на миг результат своей Атаки! Пор-рядок! Отметило сознание, ощущение праздника подкатило к горлу. Ага-а! рванули, тарраканы! Поздно служивые, всё поздно, мы уже тут, и вам хана! Из озарённой белым пляшущим пламенем ствола бортового пулемёта потянулась пологая дуга трассирующих крупнокалиберных пуль, предельно точно, с расчётом, ювелирно прошивая удирающих аллюром всадников, сшибая их с сёдел, срывая головы, разрывая на части тела. Дикий животный ужас увидел я на миг на лицах всадников, проносясь чёрной смертью в 10 метрах над ними. Послушный моей руке ИЛ снова взмыл в ослепительную высоту, золотым сверкающим дождём за нами сыпались стрелянные гильзы. – Давай опять левым! Курс 80 – хриплый лай Сергея в наушниках, и далее несуразное: – Ага, удирать собрался сучара! Тащи его сюда! Тащи его сюда! И я понимая его желания, выжимал из машины всё на что она способны, на что я способен! Я слился с ней воедино, я стал её частью, одухотворённой частью кипевшей яростью боя! И наш пулемёт извергал крупнокалиберные трассирующие пули, воющим градом всё круша и прошивая на своём пути. Чадящим факелом запылала прошитая насквозь изба сельского клуба – штаб и склады Тухачевского. Там что-то рвалось и горящая балка – прощальным салютом, с быстротой летящей биты, как сорванный пропеллер помчалась за нашим Илом. Но, куда там – отстала, превратилась в горящую спичку и в миг исчезла… А за спиной непрерывно грохочет «УБТ», старшина зажав в упоры трясущиеся в отдаче плечи, перекидывает с борта на борт раскалившийся на ледяном, воющем ветру пляшущий ствол. Полу-ослеплённый жгучим весь распроклятый мир бешенным факелом, рвущийся из обезумевшего пулемёта, он отчаянно сечёт как мечом, как косой, как плетью, беззвучно молясь и матерясь. Успеть выйти на цель, вырвать миг, что бы всем телом, душой навести не самолёт-себя навести! – и не промахнуться.
Но всюду смертные тени, размазанные скоростью, в мелькающие в диких ракурсах и отсветах боя… ЭЭЭХ —ЭХ не дообедал нынче Тухачевский, зря «горчицу» приготовил. Чёрной тенью в блеске винта проносится наш ИЛ в почётном круге на крутом вираже! Небо снизу, земля сверху, как серпантин сматывается в ленту поле нашего боя. Это наша война! Это наша личная война, которую рок любезно разрешил нам провести, что бы исправить несправедливость в этом Мире. – Такие мысли переполняли меня в эти минуты, в эти мгновения. – Всё Сергей уходим! Порядок! Отличная работа! Небо и земля опять поменялись местами. – Тебе спасибо командир! Красиво разрисовал пейзаж – натюрморт, с гвоздикой!
Металлом блеснула узенькая речушка, покрытая блестящим как ртуть льдом. До-ворот на обратный курс. Остаток топлива – хорошо! Ещё на один такой вылет хватит… Набор высоты до 1200 метров и пологое планирование с мотором на малом газе, пускай мотор немного отдохнёт (хороший 14-ти цилиндровый мотор сконструировал Швецов). Наконец увидел проплешину нашего аэродрома с высоты птичьего полёта. Чуть довернул, что бы вписаться на прямую посадку. Как здесь ветерок работает? Ага, понятно! Гася скорость, выпустил закрылки по всем правилам. Кран выпуска шасси – сдвоенный толчок, шасси встали на замки, зелёные горят. Слева у самой консоли, пролетели изломанные косые контуры величественных кедров, навстречу наплывает белесая лента взлётной полосы. Мотор прерывисто прохлопывает на малых оборотах – «тарарах – трах – тарарах»… Я вытягивая шею, держал «хитрый газ» и ждал, ждал… Полоса! Ручку вперёд и на себя, газ убран, ИЛ просел. Ручку на себя всю, та-ак. Касание! Стоп-кран мотору. Сдвоено, бахнули колёса, крякающий удар амортизаторов, по плоскостям дробный грохот мёрзлого грунта, комья снега, вылетающие из-под подпрыгивающих колёс. Педалями – правей, левей, опять правей, ещё! И все ладонью красную скобу тормозов – мягко, но до упора! Дёргаясь, трясясь, дребезжа обшивкой, штурмовик несся вихляя по полосе и наконец, встал. Замер. В тишине. Оглушительной, звенящей, уму непостижимой тишине. Я медленно стираю сочащуюся из губы кровь, тупо гляжу вперёд, где метрах в двадцати зловеще чернела стена леса. Белея лицом, Сергей Орлов, зажмурившись, лежал затылком на бронеспинке. Горе – штурман Генка Козлов, сидел на полу у его ног, привалившись спиной к ногам Сергея, и ничего этого не понимал (это его счастье) – это был его первый боевой полёт. Если не удлинить полосу, метров на 20, то садиться и взлетать так, – смерти подобно, так думал я. Повезло, что практически пустые без бомбовой нагрузки, и с мизерным остатком топлива. Нужны топоры, пилы, раскорчёвка пней, уйма работы и авиационный высокооктановый бензин Б – 95/130, ведь остаток бензина всего на 1 час полёта. Я рывком открыл фонарь кабины, свежий морозный воздух, пропитанный густым запахом хвои освежил как пульверизатором моё мокрое от пота лицо. Я расстегнул привязные ремни, и вылез из кабины. Свинцовая усталость сковала моё тело, а нам надо ещё топать до зимовья. Но, делать нечего, перекинув через плечо ремни планшетов, экипаж, в составе трёх человек – направился домой, по утоптанной тропе.
Только в землянке, выпив целый чайник ароматного чая с лимонником, свинцовая усталость отступила, сменившись на эйфорию. Разложив полётные карты на столе, я нудно начался «разбор полётов» – обязательное правило! Сейчас перед нами стояли сложные задачи и одна самая главная – что дальше делать? Нам нужна подходящая поляна – «запасной аэродром», в районе «Осиновки», там есть железнодорожная ветка, на которой стояло несколько вагонов. – Эх надо было сделать круг и осмотреть всё сразу – с досадой думал я. – Что же ты штурман не подсказал? – укоризненно покачал головой, Сергей толкнул локтем Генку. Генка Козлов, оторвав свой нос от карты, которую он тщательно изучал, и округлив глаза недоумённо посмотрел на наши серьёзные лица: – Я? – подсказать? – А то кто же? Чья это обязанность в экипаже? – Стукнул ладонью по столу Сергей. Кто должен думать в полёте о погоде; о магнитном склонении; о девиации; об изогонах; об остатке топлива; о запасных аэродромах – наконец. Кроме этого делать расчёт на посадку, расчёт безопасной высоты, подсказывать обратный курс – борт-стрелок что ли? И вообще? Что ты делал в полёте? Катался как мячик у меня под ногами! И чуть было не вылетел из кабины – если бы, я тебя не схватил за шиворот. Так бы и улетел за место бомбы Тухачевскому на голову, – была бы хоть какая польза от тебя – полусерьёзно горячился Сергей. Генка как сова хлопал своими белесыми ресницами и тупо водил головой глядя то на меня, то на Сергея. А Сергей, уже, вошёл в штопор и кажется, перешёл грань и злился на Генку всерьёз, зашипел сузив глаза: —Ты думаешь я забыл как ты меня на мушку брал там при встрече на лётном поле! – А ну хватит! – стукнул я кулаком по столу, – нашли время – ссорится, – мне только мысли сбиваете пустой болтовнёй – закончил я эту нелепую дискуссию. – В общем, диспозиция такая. – Ты Генка, достаёшь лошадь, а лучше две, и с Сергеем шпарите в Осиновку и ищите там отличную площадка для взлёта и посадки, да ещё бензин и масло для нашей «лошадки» (машины ведь у них на чём-то ездят, да и видел я там одну машину). И что бы никаких обид и ссор в экипаже – а то устрою вам обоим трибунал! А я сам, тем делом, вырубаю пару самых длинных сосен в конце полосы, да и кустарник подрублю, что бы, не угробиться при взлёте и посадке, – мне всего то, два метра не хватает высоты, что бы, не цепляться колёсами за ветки. После этой моей пламенной речи, – голубые глаза нашего горе-штурмана мигом просохли от слёз, которые вмиг заструились после нравоучений «отца» Сергия. – В общем, Москва слезам не верит, хватит вам хныкать, «тяжело в ученье» но зато легко в бою, – закончил я этот нелепый «разбор полётов». – Ничего, ничего, больше поплачет – меньше пописает – не унимался Сергей. Ну, находит на Сергея такая блажь, что даже мне приходится его иногда перевоспитывать. Корчит из себя, иногда «Великого Учёного». Да! Закончил он до Войны «МГУ» (кто не знает – что это, «Московский Государственный Университет» имени Ломоносова), причём самый трудный факультет «Физ-Мат», в голове у него одни дифференциалы, да криволинейные интегралы, но правда физику знает неплохо!
Но и я «не лыком шит», за два года до Войны, я закончил «Политехнический Институт» по специальности – «Энергетика». Это не мёртвая наука, – а Наука движения, почти живого организма. Котлы. Турбины. Пар. Тепловые машины – «Термодинамика», те же дифференциальные уравнения, точнее критерии подобия, а – это всё жизнь, точнее – подобие жизни! Так что с Сергеем мы были в теории на равных, вот почему и попали в один экипаж. Все мои знания, полученные в «Поли-техе», пригодились мне в лётном училище, куда я поступил, после защиты диплома. В воздухе уже пахло Войной, а в авиацию я был, как девушка влюблён с 16 лет, когда первый раз увидел самолёт. Так вот, закончив лётное училище, по сокращённой программе, я в 42-м уже прибыл в действую часть, и горечью 25-ти летнего парня осознал, что собьют меня на 10-м, ну 12-м вылете. Такова была фронтовая статистика тех дней! Теорию Вероятности я изучил в Вузе неплохо! Что делать, как выжить в этой мясорубке, не нарушая устав и «наставления по производству полётов», да ещё успешно громить фашистов? Когда прошел мой 5-й боевой вылет, и смерть явно заглянула в мою кабину, я понял, что так, как рекомендуют командиры и «НПП», летать нельзя, – статистика – упрямая наука! Тут и пригодилась мне высшая математика и теоретическая механика, точнее её раздел – «динамика». Вместо того, что бы принимать за ужином, свои фронтовые 100 грамм – технического спирта, я сидел в учебном классе и штудировал тактику боя! И находил огромные золотые жилы! Когда поделился своими идеями с командирами, то столкнулся с полным непониманием – точнее с глухой стеной. Меня сержанта – «желто-ротика», во-первых обсмеяли, а во-вторых сказали, что за эти «фокусы», я мигом попаду под трибунал или, что хуже в «штрафбат», а там вероятность быть сбитым 100-процентная! Тогда я разработал личную тактику боя, обходящую как «трибунал», так и вероятность быть сбитым. Это как боксёр придумывает свои финты, в пределах правил, но между тем позволяющие ему выигрывать поединки на ринге у профессионалов. Правила мне выдавал «Устав» и «Наставления по производству полётов». А «профессионалами» были немецкие «Асы» – «Эксперты» по «ихнему», да ещё немецкие зенитчики. Вначале меня поносили на разборах полётов командиры звеньев, да майор – «особняк», и единственным моим адвокатом – была моя результативность! Когда первый раз «особняк» вызвал меня и прищурив глаз спросил: «Почему ты бросил строй»?, я не моргнув глазом ответил: – Чтобы спасти жизнь командиру полка и срезать е его хвоста БФ – 109 (мессера). Эту победу, уже записали в мою лётную книжку. Особняк, хмыкнул – Ты чо, истребитель или штурмовик? – И то и другое – ответил я потупив очи. Особняк поперхнулся дымом и судорожно закашлялся и махнул рукой – иди, мол, пока погуляй! Так что – пронесло! На втором «собеседовании» с майором, оправдание было покруче. – Что бы разбомбить мост, по которому промазал весь полк и заодно «завалить» «фоккера»! – Ты что прикажешь награждать за твои фокусы и нарушения устава!? Я опустил голову, но тут, без стука, зашёл командир полка «Батя» и протянул телеграмму от Генерала Конева – наградить «Звездой Героя», за взорванный мост, Ил – 2 с моим номером, и ему доложить лично!
