Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

– Ба! Откуда мне знать, что в море полно скал, им же место на суше!

Солон по этому поводу так порицающе сказал:

– Нашли над чем шутить. Видимо решили пасть жертвой легковесных поступков сочинителя басен. Давать Эзопу управлять кораблём, всё равно, что совать голову в пасть крокодилу, в надежде узнать, что он будет делать.

Так, в приятной компании беспечного попутчика незаметно пролетело время путешествия. Когда прибыли на Крит, на прощание владелец корабля дружелюбно сказал :

– Конечно, Эзоп, как кормчий и гребец ты никуда не годишься. Но как сочинителю басен тебе нет равных ни среди эллинов, ни среди варваров. Я с большим удовольствием провёл эти дни, слушая басни и беседуя с тобой. Благодарю тебя!

– Это тебе, Солон, спасибо. Во-первых, за то, что доставил меня на Крит. А во-вторых, за то, что способствовал сочинительству басен. Ведь больше половины из рассказанного мною вам – я сочинил прямо на корабле. В иных условиях на это ушли бы годы. А здесь не только душа, но и нужда заставила.

Я ведь, Эзоп, пошутил, – улыбнулся Солон. – Никто не стал бы тебя высаживать с корабля. Просто хотелось помочь тебе сочинить больше хороших басен. Да и скажу честно, приятно было их слушать.

– Я, между прочим, это знал, Солон. Ибо, в противном случае, какой из тебя поэт и мудрец был бы.

На прощание от души посмеялись. Солон крикнул уже уходившему Эзопу:

– Коли что, то на меня и мой корабль можешь рассчитывать!

– А ты – на мои басни! – откликнулся Эзоп. – Впрочем, легче грести на другом корабле, нежели на Солоновом рассказывать басни.

Глядя вслед уходящему Эзопу, Солон подумал:

– Как обманчива внешность. В этом безмятежном, безобразном с виду, убогом человеке обитает могучий дух и изощрённый, проворный разум. И хотя у него нет собственного дома – он нигде не ощущает чужбины, но всюду чувствует себя хозяином. Весь мир станет его домом.

На Крите Солона ожидали печальные вести. Его давнишний приятель – купец Агис погиб вместе с кораблем и экипажем где-то невдалеке от берегов Сицилии, во время разыгравшегося шторма. Как мог Солон утешал вдову и трёх сыновей Агиса, предлагал им всяческую помощь, но те отказались, утверждая, что никакая помощь не может заменить утрату столь дорогого им человека.

– Оно и правда, – поддержал их Солон, – даже двести талантов серебром и златом не стоят жизни достойного человека. Высшая ценность – это сам человек. Всё остальное лишь дополнение к нему.

На Крите долго не задержались, поскольку ни пиршеств, ни торжеств, здесь не было, во всяком случае, Солон не желал этого. Основательно пополнив запасы пищи и воды, корабль афинянина направился в Египет. Предстоял длительный и нелегкий путь без остановок и без Эзопа.

– Да, Эзопа сейчас явно не хватает для поднятия духа, – сожалел Солон. – Впрочем, может оно и к лучшему. Неплохо, после грустных известий побыть наедине с собой, предаться воспоминаниям, размышлениям.

Солон тут же вспомнил, как пятнадцать лет назад, в этом самом месте, где он находился сейчас, на корабль напали пираты. И ещё неизвестно, остался бы он жив, если бы не помощь критянина Агиса. Общими усилиями одолели преступных негодяев. И с тех пор между ними завязалась настоящая дружба. Критянин был человеком большой отваги и чести. Афинянин многое из торговых и морских секретов позаимствовал у него. Не раз вместе, подвергаясь опасностям, бороздили моря, помогая и выручая друг друга. Когда лет восемь назад финикийские пираты сожгли корабль критского купца, афинянин помог ему построить новый. В свою очередь, тот ещё раз выручил Солона, на сей раз от нападок египетских пиратов. Становится очевидным, что нелегко давалась Солону, да и другим купцам, прибыль. Приходилось постоянно сталкиваться с опасной неизвестностью, рисковать здоровьем, а то и жизнью. А многие завидуют купцам. Чему завидовать? Вот и судьба Агиса тому свидетельство. Был человек и нет его. Остались одни воспоминания, благо, что приятные. Жаль, смерть сотоварища – большая потеря. Солону чудилось, что он потерял частицу самого себя. Он никогда не спешил приобретать новых друзей, а приобретённых (за редчайшим исключением) никогда не отвергал.

Вот с такими грустными мыслями афинский купец плыл на своём корабле по Внутреннему морю к берегам древнейшей загадочной страны. Дни сменялись ночами, а ночи днями. Радость и веселье первой части пути сменилась горечью и грустью второй. Ну что ж, такова жизнь. Радость и горечь соседствуют друг с другом, жизнь и смерть – ближайшие соседи, и от этого никуда не уйдёшь, не уплывёшь и не убежишь; с этим приходится мириться. Слишком хрупкое существо человек, чтобы противиться воле богов, воле Судьбы. Да что там человек, сами боги подвержены Судьбе. Даже нить их жизни прядут, тянут и обрывают Мойры – Клото, Лахесис и Антропос. Боги также подвержены страданиям, мучениям и несчастной участи. А человек тем более беззащитен и зависим. Его участь покрыта тайной. Остаётся только надеяться, что Судьба благосклонна к Солону, к его трудам и делам.

В суете житейских забот человеку бывает некогда поразмышлять над своими делами и поступками. Потом, вдруг, опомнился, оглянулся, а жизнь прошла и ничего уже не изменишь. А как бы хотелось. Впрочем, Солон, в отличие от большинства, часто размышлял над прошлым и настоящим, благо морские путешествия способствовали этому. О будущем он думал меньше, почти не строил длительных планов. Солон жил настоящим, хотя, конечно, настоящее есть мимолетное промежуточное звено в цепи прошлого и будущего.

– Ах ты, бесконечная цепь времени, – с грустью размышлял афинянин, – как ты тяжела и неустойчива, как ты больно сжимаешь человеческое горло. Порою ты кажешься золотой цепочкой, украшающей шею, но чаще всего рабской цепью, сковывающей человеческое тело. Разорвать тебя и сбросить в вечность не удаётся никому, и тяжким бременем ты лежишь на теле и душе. И не многим, очень немногим удаётся облегчить это бремя и хотя бы ненадолго возвыситься над пространством и временем, воспарить над бренностью, предаться великому и прекрасному делу. А что, в сущности, есть великое и прекрасное? Сама жизнь? Этот необъятный мир? Возможно. Но прекрасны ли они? – вот в чём вопрос. И убедительного ответа на него пока не дал никто. И даст ли?

Нет, Солон видел прекрасное и возвышенное во всём – в природе, в человеке. Но как часто это прекрасное, возвышенное становилось низменным и уродливым, буквально на глазах меняя свой облик, свою суть на противоположную.

– А может быть любовь составляет суть прекрасного и великого? Может быть, может быть, – отвечал афинянин самому себе. – Но где она, эта любовь, в чём она собственно проявляется? В почитании отечества, в страсти к женщине, в нежной привязанности к детям и родителям, в преданных чувствах к друзьям? Не исключено, не исключено, – снова давал он себе ответ. – Но как часто жизнь опровергает это. Любовь к отечеству поворачивается тем, что оно отвергает или изгоняет тебя. Любовь к женщине часто сменяется на гнев и ненависть. Любовь к родителям и детям – на безрассудные действия по отношению к ним. Дружба, даже великая, порой превращается во вражду, а то и в предательство. Как всё непонятно и неустойчиво в этом мире, как сложен, скрытен и непостижим человек. В нём загадка всего сущего, от него исходят все радости и беды. Тому, кому удастся разгадать тайну человека, суть и смысл его жизни, тому будут подвластны многие другие тайны. А теперь только по явному можно догадываться о неведомом. Как мало мы знаем…

Так, примерно, размышлял обо всём этом Солон. Размышляя, погрузился в сон. И вновь ему явилась Елена – дочь Лисия. Она будто бы в одиночку быстро плыла на лодке мимо корабля Солона. Завидев её, купец радостно помахал рукой, а она, сойдя с лодки, и став на гребень волны в ответ прокричала ему всего лишь несколько слов:

– Солон, не задерживайся на чужбине слишком долго. В Афинах тебя ждут великие дела и непроложенные пути!

Сон был мимолётным. Скорее всего, афинянин в раздумьях задремал. Открыв глаза, он обнаружил, что никакой Елены нет и в помине, что за бортом корабля на много стадиев вокруг виднеется вода и только вода. В этот час с купцом всего лишь соседствовало тихо плескающееся, и журчащее море.

«С чего бы это Елена снова явилась во сне? – спросил себя купец. – Возможно она мой гений, мой счастливый вестник, или я влюбился в неё? А может она влюбилась в меня? Да нет же! Елена годиться мне в дочери, она мой близкий друг, можно сказать – родной человек. А что касается влюблённости, то она действительно имеет место. Я боготворю её как все прекрасные творенья. Люблю её так, как люблю море, люблю как красивый цветущий сад, зеленеющей лес, колосящиеся поля, как люблю голубое небо, чистый воздух, солнце, луну, звёзды. Но то особый род любви, выходящий за пределы межчеловеческих отношений. В нём есть особый смысл. Все эти сны, с участием дочери Лисия, тоже ведь ещё одна загадка», – продолжал удивляться Солон. Долго и много размышлял афинский купец. Порой разговаривал с Харетом о вещах незаметных, малозначащих, затем любовался морем, небом, потом снова спал, снова размышлял, иногда, ради удовольствия, помогал экипажу грести. Наконец впереди замаячили очертания египетских берегов. Сразу же у всех улучшилось настроение. Путь от Крита к Египту преодолели без лишних тягот и тревог. Ни погода, ни пираты на сей раз не беспокоили афинян, что было хорошей приметой. Помимо торговых дел у Солона имелись намерения и чисто духовного содержания. Год тому назад два жреца, один из Саиса, другой из Фив, побывали в Афинах. Солон не только имел с ними возвышенные беседы, но и принимал их как почётных гостей у себя дома. Те искренне благодарили афинянина за гостеприимство и пригласили посетить их знаменитые храмы. При этом был дан намёк, что Солон может узнать о том, о чём неизвестно ни одному данайцу – так называли эллинов египтяне. Вначале Солон не придал этим словам существенного значения, но впоследствии его не раз донимало любопытство. О чём же это таком сокровенном, собирались поведать ему жрецы храмов Нейт и Амона?

За многие путешествия в Египет Солон выработал для себя наиболее приемлемые маршруты. Первым делом он останавливался в Навкратисе – этой эллинской ионической колонии, основанной милетянами в дельте Нила. Навкратяне имели большое влияние в Египте. Многие из них служили наёмниками в войске фараона, являлись советниками и деловыми наставниками в государственных делах. Купцы Навкратиса держали в своих руках едва ли не все торговые нити Египта. Они перекупали товары приезжих торговцев, снабжали их египетскими товарами, обеспечивали им безопасность продвижения в самые отдалённые уголки этой загадочной страны. Здесь у Солона имелось много друзей, приятелей, деловых партнёров, просто хороших знакомых, с которыми он, прибывая сюда, непременно встречался. Затем афинский купец, по установившейся традиции, в сопровождении навкратян, отравлялся в Саис – молодую столицу Египта, где, во всю, кипела бурная жизнь, а, уж потом, по Нилу, добирался до Гелиополя, Мемфиса, Ахетатона, Фив и других городов, которые интересовали его. Но, на сей раз, Солон надумал изменить маршрут. Решено было в Навкратис не заходить, поскольку существовала опасность задержаться здесь надолго. Навкратяне знали о саламинском успехе афинян, и, разумеется, длительных торжеств и празднеств по этому случаю избежать было невозможно. Поэтому корабль Солона первым делом причалил к пристани Гелиополя, пополнился свежими припасами и, не задерживаясь ни на день, взял курс на Фиваиду, расположенную в верховьях Нила.

~2~

Фивы встретили Солона спокойно, даже равнодушно. Эллины здесь были не очень частыми гостями, в этих местах в основном усердствовали финикийские и сирийские торговцы. Разумеется, и в Фивах у Солона были знакомые, но встречами с ними он надумал себя пока не обременять.

Решив большую часть торговых дел, а остальные препоручив Харету, Солон отправился в сопровождении четырёх дюжих афинян к старому храму Амона в Карнаке, на поиски жреца Менхофра.

Фивы были одним из самых древних городов мира, и следует заметить, многоликих городов. Находясь здесь, Солон всегда испытывал какой-то благоговейний внутренний трепет. Старинная столица Египта была для него чем-то вроде глубокого колодца, в недрах которого скрывались родники древнейший знаний, а также секреты жизни людей и жизни звёзд. Подобные секреты держались под семью замками, и доступ к ним имели только избранные жрецы. Тайком и шёпотом люди поговаривали, что жрецы храмов знают о таком, что недоступно даже фараонам.

Солон не спеша шёл по фиванским улицам, и ему казалось, что из многих каменных зданий сквозь толщу тысячелетий на него взирают те, кто здесь когда-то жил, трудился, правил, бездельничал, радовался, страдал и умирал. Гигантский храмовый комплекс, к которому направился афинянин, располагался в верхней части города, у подножия гор. Храм ежедневно посещали тысячи людей. Одни желали пообщаться с Богом, принести ему пожертвования и доверить свои помыслы, другие шли ради праздного любопытства, третьи – по традиции.

Во дворике для гостей Солону встретился молодой египтянин, а возможно, и сириец – судя по всему храмовый раб.

– Могу ли я видеть жреца по имени Менхофра? – обратился к нему афинский паломник.

Казалось, молодой раб с толикой тревоги и недоверия посмотрел на Солона, а затем в нерешительности стал говорить:

– Об этом, он, то есть я, должен слушать, то есть говорить, лучше всего спросить у него, как его – жреца Уртакиатта или.

Солон и его сопровождающие, вытаращив глаза, пытались понять, о чём собственно говорит храмовый раб. Он заикался, картавил, шепелявил, произносил совершенно невнятно какие-то чуждые слова. Трудно было понять, о ком и о чём он, собственно, пытается сказать пришельцам. Солон не выдержал и разъяснил своим соотечественникам:

– Не иначе как логопатия у этого раба. И как таковых только держат в храме? Впрочем, с подобным я сталкиваюсь не впервые. Видимо египетские боги испытывают наше терпение, а заодно и проверяют, насколько велик наш интерес к ним.

Затем он чётко и внятно сказал рабу-логопату:

– Доложи ему, что Солон-афинянин прибыл по приглашению Менхофра. Если он, конечно, ещё не раздумал меня принимать.

Раб мгновенно исчез за храмовыми колоннами, а через некоторое время к афинским визитёрам вышел молодой жрец, которого звали Уртакиатта. Он вежливо кивнул Солону и пригласил его в храмовое помещение. Солон вместе с сопровождавшими афинянами прошёл через несколько залов и остановился у огромной двери, сделанной из чёрного дерева и красиво расписанной диковинным орнаментом.

– Вы останетесь со мной, – обратился провожатый к спутникам Солона, – а ты, мудрец, входи, – сказал он вежливо афинянину и сам открыл массивную дверь.

Солон вошёл в полумрачную залу и увидел стоявшее прямо напротив двери большое кресло из слоновой кости, на котором словно царь восседал Менхофра. Лишь только Солон сделал три шага, Менхофра встал с кресла и шагнул навстречу афинскому купцу. На расстоянии двух шагов они остановились, приязненно посмотрели друг другу в глаза и Солон первым, на египетском языке, произнёс:

– Сердечно приветствую тебя, достойнейший жрец величественного храма Амона. Следуя твоему приглашению, я решил навестить тебя, а заодно и воздать должное вашему великому Богу.

Жрец вежливо кивнул головой, слегка улыбнулся, хотя улыбаться жрецам и не полагалось, а затем на ломанном ионийском наречии ответил:

– И я приветствую тебя, о первый среди данайцев, в храме великого Амона. Да ниспошлёт он тебе многих лет жизни во благо богам и людям.

Солон даже смутился от столь высокопарных и лестных слов жреца и чтобы как-то смягчить их, скромно возразил:

– Ты излишне льстишь мне, Менхофра. У нас эллинов говорят так только о людях, великая судьба которых подтверждена историей или начертана оракулом.

– Я сужу не только по начертанному, но и по облику, и взору твоему. Твоё первенство не в прошлом, а в настоящем и в будущем, – произнёс Менхофра, с глубоко спрятанной доброжелательной улыбкой на устах, улыбкой, какая может быть только у жреца. – Наш оракул, раньше вашего оракула возвестил о твоём предначертании.