Возвращение мессира. Книга 1-я

Часа в четыре они сели обедать. Стол накрыли во дворе, за флигелем, в маленьком фруктовом саду, под вишней. Здесь была тень и отсюда, с высоты, хорошо был виден Дон с его низким пологим левым берегом. Козырным блюдом стола был парующий в тарелках, со своим специфическим домашним ароматом, борщ. Огромная эмалированная чашка салата из нарезанных свежих помидоров, огурцов, зелёного лука, присыпанного свежим укропом и петрушкой, и заправленного пахучим подсолнечным маслом, стояла в центре стола. Рядом, лежало блюдо, с горой красных сваренных с высушенным укропом, раков. А с другого края, стояла большущая сковорода полная жаренной румяной картошки, рядом с которой, была такая же большая тарелка с мелкой хорошо прожаренной разнорыбицей. И ко всему этому, хозяйка принесла запотевшую – из холодильника бутылку «Московской» водки, и поставила её в самый центр стола. Бутылку распечатал боцман, который и наполнил стоявшие на столе гранёные стопки. Он же и произнёс первый тост

Ну, за хорошее знакомство и со свиданьицем!

Все чокнулись стопками, и выпили. Кроме Голицына.

А вы, всё также – не пьёте? – спросила Зоя, севшая рядом с Голицыным.

Не пью, – скучно ответил тот.

А ваш борщ – из мозговой косточки? – поинтересовался Мессир.

Точно, – ответила хозяйка, взглянув на капитана, – а вы, видать, разбираетесь в борщах, чего по вам не скажешь.

Приходится, – пожаловался капитан, – по долгу службы.

А-а, ну, да, – согласилась Зоя. – А что это вы всё в очках, больные, что ли? – ещё одним обстоятельством поинтересовалась она.

Что ли, – подтвердил её догадку капитан.

Боцман «рубал» борщ, не отрываясь ни на миг от своей тарелки, втягивая его из ложки в рот, таким громким звуковым сопровождением, что переговаривающиеся, в это время, за столом, с трудом слышали друг друга.

А Голицын, посматривал, то на красных раков, то на Зою, искоса. Эти раки изображены на его картине «ХУТОРОК». Они рассыпаны там по полу, поскольку, стол был перевёрнут, и эти красные раки выполняли у него роль крови, которую он не хотел рисовать. И ещё там был расколотый и растоптанный ногами красный арбуз.

Эх, жаль, что арбузы ещё не подошли! – громко воскликнул капитан.

Голицын вздрогнул.

Да, – отозвалась хозяйка, – арбузы ещё не поспели. Рано им ещё.

Голицын посмотрел на налитую ему стопку. Слегка наклонился над ней, но так, чтобы никто не заметил этого, и понюхал её содержимое. Пахло знакомым запахом водки. «А что» – подумал он – «Что если развязать себе руки? Вот, рядом сидит та самая Зоя. Значит, это судьба меня ведёт? Подарки мне преподносит, а я».

И тут, в голове его ударили глухие литавры, всё, реально окружающее его, исчезло. Голова наполнилась тускло красными точечками. Из них выплыла живая картина двора перед жёлто-грязным трёхэтажным домом. Во дворе стоит машина «скорой помощи». Из углового подъезда этого дома выходит он – Голицын, а за ним два санитара, в белых халатах. Он заходит в кузов «скорой помощи», а рядом с ним женщина. Но она уже не рядом, как ему кажется, она уже около – она, просто, сопровождает его. В нос ему ударил противный, ещё не совсем обозначившийся, незнакомый запах незнакомой больницы. Но вот, в голове его что-то щёлкнуло, картина с красными точечками рассеялась, перед лицом его была рука Мессира, с золотым перстнем на безымянном пальце, со сверкающим бриллиантом внутри. Рука щёлкнула средним пальцем о большой палец и удалилась.

Мессир стоял, возвышаясь над столом, и говорил, обращаясь к хозяйке:

Зоя, но хоть вы на него повлияйте! Водку не пьёт, женщин любить перестал, а в результате – перестал любить жизнь. Ну, что это за жизнь?!

И Голицын заметил, что лицо Мессира страшно напряжено, оно стало белым, как мел. Он, явно, с чем-то или с кем-то невидимым боролся. И, видимо, проигрывал, потому что от

него сквозило злом. Но ОН быстро оправился, заметив оцепенение окружающих, улыбнулся, лицо – из белого сделалось томно-бледным, ОН взял одного большого рака за клешню, и сел на своё место.

Господи, – нарушила нелепую тишину Зоя, – ну, не пьёт и не надо. Не пьёт и хорошо.

Мессир вновь побелел лицом, но уже не так явно. ОН, с хрустом, выломал клешню у рака, и стал грызть её своими мраморно-белыми зубами.

Что сидим-то, как у тёщи на блинах, – не выдержал боцман и, взяв рукой бутылку, наполнил стопки, – давайте-ка – по второй.

Вот, это правильно, – весело поддержала его хозяйка.

И они чокнулись, и выпили, не обращая внимания на двух насупившихся мужчин, за столом. После чего, она залепетала, адресуясь, почему-то к капитану:

Масло анисовое принимать в пище надо. Это придаёт мужчинам и женщинам желание к соединению. И любовь горячит, согревая всё нужное. А ещё трава «косая железнянка» – ростом в локоть, собой красновата, цвет жёлтый или

багровый, листочки ёлочкой, а растёт по брусничникам вдоль земли. Хороша та трава: у кого кутак не стоит, пей в вине и хлебай в молоке – станет, даже если десять дней не стоял.

Боцман расхохотался. Капитан улыбнулся. А их единственный пассажир заёрзал на своём табурете, угнув голову.

Чего вы хохочете, это в «травнике домостроевском» сказано. У Сельвестра-то.

Лицо хозяйки сделалось пунцовым, глаза её заблестели, губы стали пухленькими, а над верхней губой, у самой её кромки, прорисовалась испариной женская щетинка.

Хозяйка, а хозяйка, – обратился к ней боцман, отхохотавшись, – а где же твой хозяин?

Утоп, царство ему небесное.

Как утоп? – остолбенел от неожиданности боцман.

Так вот. Очень даже просто. Покончил с собой.

Да ты что, – ещё больше изумился боцман.

Ох, – вздохнула она и на мгновение задумалась, – давно это было, ещё в «послеперестроичные» времена. Ревновал он меня страшно. К каждому столбу

ревновал. А я, в те времена-то, в «челночную» жизнь ударилась. В Ростов за товаром ездила. А то и в Москву. И даже в Турцию мне протеже делали. Да. А что

было делать? Надо было как-то выживать, в те времена-то, вы вспомните. Как-то все всё сразу забыли. А вы – вспомните! Тогда и осуждайте.

И у неё на глаза навернулись слёзы. Но, проглотив, так внезапно возникший в горле горький комок, она перевела дух и продолжила:

Фу. Был у нас тогда баркас. Так он с этого баркаса. Только крикнул людям на берегу: «Скажите моей суки, что я её любил!». И всё. А я в Турции была – грешница, – по-казачьи ударила она первую букву последнего слова.

Зоя посмотрела в сторону Дона, подперев правую щеку руками, и, облокотившись на стол, сказала, – Наливай, выпьем третью, не чокаясь, за хозяина.

Боцман наполнил стопки, и они выпили, не чокаясь.

Стало быть, вы – молодая вдова. Как в той песне.

Да-а, как в той песне.

И снова глядя в сторону Дона, она вдруг запела протяжную, доставшуюся по наследству, песню: «Ой, да разродемая моя, да и сторонка, ой да неувежу больше я ж и, да и тебя…»

Голицын, к его удовольствию, знал эту песню, и подпел ей. А она, не ждавшая такого, явно обрадовалась, и при этакой голосовой поддержке, даже задишканила, в нужных местах этой песни: «Ой, да не увежу, голоса, да и не вслышу, в саду вот и соловья…»

Песня у них хорошо выходила: голоса гармонично сливались и, даже, иногда возникал тот удивительный звон, который дорогого стоит.

Боцман заслушался. А Мессир, вроде улыбнулся, и отбросил, изгрызанную им, раковую клешню, к чёртовой матери.

Песня кончилась.

Ну, Пётр, уважили. Никак не ждала от вас. Жили у меня тогда, со своей-то, тише воды-ниже травы, – проговорила она, оглядывая его лицо, и добавила, посмотрев

ему прямо в глаза, и приглушив свой голос, – хотя, от вас – много чего можно ждать.

И на этой её фразе, они оба замерли, глядя в глаза друг другу.

А я вот здесь, под этой вишней, подсак свой чинил, – проговорил Голицын, не отводя своих глаз от глаз Зои, – подсак мой разболтался, так я нашёл у вас в сарае хорошую толстую алюминиевую проволоку, плоскогубцы, и укрепил его как следует, на рукоятке.

Правда? А я и не знала, – тихо обрадовалась Зоя.

Да, – подтвердил Голицын, – я всегда беру с собой подсак. Рыбаки смеются, мол – на крупную рыбу нацелился. А я говорю словами Пантелея Прокофьевича: «не заважит». Потому что, были у меня случаи, когда я приходил на рыбалку без подсака и, как назло, попадалась на крючок хорошая рыба, и уходила, как только я подтаскивал её к берегу. Вот тогда-то и кусаешь себе локти, да достать не можешь.

И Зоя с Голицыным снова замерли, глядя, друг другу в глаза.

Но тут, со своего места поднялся капитан, и громко сказал, – Ну, спасибо хозяйке за такое царское угощение!.. Засиделись мы. А ей, после нашего столь сытного обеда, ещё и убираться надо.

Да что вы, – всполошилась хозяйка, – сидите! В кои-то веки.

Боцман, – снова оборвал её капитан, окликнув боцмана.

Слушаю, – боцман встал.

А Мессир потянулся рукой к красным папкам, положенным ИМ, перед обедом, на перевёрнутое ведро в саду.

Мы с Петром Григорьевичем сейчас пойдём по своим делам. А вы здесь, во флигеле, устроите себе послеобеденный отдых. Ещё вздремнёте. Я думаю – возражений нет, – направил он свои зеркальные очки на боцмана.

Никак нет, – довольно ответил тот.

А вот это, – и ОН достал из папки экземпляр какой-то пьесы, – когда проснётесь, прочтёте, – и ОН вручил боцману этот самый экземпляр, как какой-нибудь важный пакет с донесением.

Что это?? – прочитав заглавие, недоуменно и дрогнувшим голосом, спросил боцман.

Это пьеса нашего друга, – указал Мессир своей тростью на Голицына.

«Каракуба», кажется, знаю, – рассуждал боцман, – где-то, по-моему, на Донбассе – станция была такая.

И ещё, Каракуба переводится как «чёрный город», – пояснил ему капитан.

А что такое «трибадия», – произнёс по слогам боцман, – не знаю.

Это, когда женщина любит женщину, – старательно объяснил капитан.

А зачем это мне?? – недоумевая, пробасил боцман.

Это мне надо, – настоятельно сказал Мессир, – я хочу, чтобы вы прочитали это. Вам ясно?

Так точно, капитан, – вымолвил боцман, с подозрительным прищуром.

Выполняйте.

Ой, и я хочу прочитать это, – сказала хозяйка низким голосом.

А вам это не надо, – по инерции, командирским тоном, ответил ей капитан. А затем, переменив этот тон, на загадочно доверительный, и сделав лёгкий реверанс в её сторону, сказал, – А вы, мадам, готовьтесь к вечернему «Бал-маскараду», куда мы и приглашаем вас, с Петром Григоричем. Готовьтесь, он зайдёт за вами. – И, обращаясь к онемевшему автору, сказал, – Пойдёмте, Петр Григорьевич, нам пора, – и вручил ему в руки одну из его красных папок с пьесами.

«Куда пора? Зачем пора?» – думал Голицын, и ничего не понимал. И вот так, ничего не понимая, и обняв рукой свою папку, он двинулся с места, увлекаемый Мессиром, и пошёл за ним.

И они вышли из калитки, и пошли по городу, двигаясь вверх от Дона. Путь их пролегал не по пешеходным тротуарам, которые здесь были местом перед частными домами, а по дорогам, которые здесь были широки и мощены по-разному: где какая-то мелкая чёрная тырса, где жужалка, где просто – земля, а где и булыжные мостовые. Когда они вышли на асфальт, то поняли, что это центр города. Они уже прошли местный универмаг, с высоченными ступеньками, когда Мессир вдруг резко остановился, и сказал: «Стоп». ЕГО взгляд привлекла небольшая группа людей, собравшихся у какой—то афиши приклеенной к стеклу витрины. Мессир, а за ним и Голицын, подошли поближе к этой разновозрастной людской группе. И тут, Голицын увидел эту афишу, выполненную на

глянцевой фирменной бумаге, где на чёрном фоне, красно-золотым изысканным шрифтом было написано следующее:

сегодня и больше никогда, проездом в Амстердам

диджей

КОТ-ШОП-БОЙЗ

даёт

Б А Л – М А С К А Р А Д

НА ЯХТЕ

суперкласса

шикарные маски даются бесплатно и насовсем!!!

начало в 22.00. часов. Билеты продаются у местного причала, цена – 50р.

В КОНЦЕ БАЛА – ПРАЗДНИЧНЫЙ ФЕЙЕРВЕРК

Что это? – тихо спросил Голицын, обернувшись к Мессиру.

Работа, – холодно ответил тот.

Какая ещё работа?! – с паническим злом произнёс Голицын.

Хз, «удивительный вопрос – почему я водовоз», – иронично процитировал Мессир слова из советской песни. – Вы же сами пожелали, чтобы мы расплатились с Зоей настоящими российскими рублями. А где я их возьму как не у граждан этого же городка.

Лихо работаете.

А как же. Пойдёмте дальше посмотрим, – и ОН зашагал через площадь, к какому-то кафе, где стояла толпа поболее.

А я думаю, куда это кот запропастился, даже на обед не остался, – говорил Голицын, едва поспевая за Мессиром.

Молодец Седой, оперативно сработал. А главное, со знанием дела.

Они подошли к этой толпе, которая состояла в основном из молодёжи, и которая тоже собралась у котовской афиши приклеенной на стене, у входа в кафе. Молодые люди обсуждали информацию, свалившуюся на них со страницы афиши.

Та нет, это какие-то прогоны, – сказал один из них, нараспев и в нос, но не по-французски.

Какие прогоны, – залепетала девушка, лет шестнадцати, – ты прикинь какая отпадная реклама!

Да, тут одна бумага чего стоит, – поддержал её юноша в диоптрических очках и светлых шортах.

Да вон, Шабалиха видала эту яхту. В хлебном, бабам рассказывала. А мне мать сказала, – вмешался в спор паренёк в чёрной майке с английской надписью.

Ну, и чо она рассказывала? – спросил тот, что нараспев.

Говорит, что таких! ещё в жизни не видала. Крутая яхта.

Вы как хотите, а я пойду на бал, – выпалила девушка лет шестнадцати.

Ты что – пятьдесят целковых, – грубо пробасила длинная барышня в очень короткой юбке, делая ударение на первый слог последнего слова.

Ха, что ж это тебе – мороженое в этой кайфушке лопать. Это супер-яхта. Прикинь, как там всё. Пойдём, Гнилой, – обратилась шестнадцатилетняя к тому, что нараспев.

Надо Малахаю сказать, – пропел тот, – пусть он с ними разберётся, а потом уже прикидывать, что к чему.

Да что им твой Малахай, – сказал юноша в очках.

Не скажи, – возразил тот, – под Малахаем вся ментовка ходит.

Мессир посмотрел на Голицына и, оценив его состояние, сказал:

Веселей, господин художник! Вся жизнь – игра! Хотите мороженого, я угощаю. – И он обратился к тому, что нараспев: – Гнилой, тебя как зовут?

А что? – насторожился тот, оглядывая капитана с ног до головы.

Дело есть, – коротко пояснил капитан.

Ну, Вася, – прогундосил Гнилой.

Ну вот. Ты Вася, а я хозяин яхты. Найди, Вася, Малахая, и скажи, что хозяин мороженое кушает, и его дожидается. Всё понял?

Да.

Выполняй. – И обратился к Голицыну, – пойдёмте, маэстро, мороженое кушать.

И они вошли в маленькое неуютное помещение «кафе-мороженое». Сели за столик. Заказали по двести пломбира с фруктовым наполнителем, и стали потихоньку, чайными ложечками, есть его. Но не успели наши посетители съесть и половины порции, как в кафе вломилась целая братия горячо дышащих молодцов, во главе с чёрномаечником, лет тридцати, с позолоченным крестом на груди и золотой цепкой на шее.

И кто же здесь «хозяин»? – спросил он, оглядывая заезжих гостей.

Я хозяин, – ответил Мессир, продолжая вкушать мороженое из чайной ложки. – А я с кем имею честь? – не отрываясь от мороженого, поинтересовался ОН.

Малахая звали? – в свою очередь поинтересовался тот.

Звали, – ответил Мессир.

Так я – Малахай, – сказал Малахай так, как будто он был самим дьяволом. Правда, белки его глаз были и в самом деле красны, а зрачки бегали как угорелые.

Малахай? – не глядя на него, спросил Мессир, и тут же предложил, – присаживайся. Мороженое будешь?

На кой оно мне, – ответил, присаживаясь к столу, Малахай, выказав свой нервный тик – невидимой шеей и огромной, налысо стриженой башкой.

Спрашиваю конкретно, – сказал Мессир без разгона, – какие ваши базары?

Повисла пауза. Малахай снова повёл шеей вместе с башкой, глянул на свою голодную стаю «волков» и бросил им:

Идить туда. Все. Тама ждить.

И стая, медленно, но верно, выполнила его команду «идить туда», и вышла за двери кафе. Женщина – продавец и девочка официантка – сами скрылись с глаз, без особой команды.

Базар такой, – сказал он, дождавшись очистки помещения, – десять тысяч баксов.

Лохов разводишь? – спокойно спросил капитан.

Какие лохи?! Яхта крутая. Воды наши. Причал тожить – наш. Прикинь.

Причалу этому – сто лет в субботу было. Вода – от Создателя. А я – людям Праздник привёз.

Ха, я же тоже – не лох, – скривил он что-то вроде улыбки, отвесив нижнюю губу.

А я тебя и не лохую. Прикинь конкретно: цена билета – 50 р. Так? Так. Охотников найдётся человек сто, да и яхта больше не вместит. Считаем: пятьдесят на сто?. И выходит грязью – пять тысяч рублей. Крокодиловы слёзы. Значит, если я даже отдам тебе половину, это будет – две тысячи пятьсот рублей. Вот такая выходит конкретика. На напитках – такие же копейки. А у меня бесплатные маски, аппаратура, диджей, эксклюзивная музыка. Плюс – баснословной цены фейерверк, для меня. А для твоих земляков – красота на халяву.

Ха. А – эта!

Кто – «эта»? – не понял капитан.

Кто, кто, с – прищуром проговорил Малахай, – травка!

А что, есть клиенты? – поинтересовался капитан.

А что ж мы, на Марсе живём, – с патриотической обидой ответил тот.

Нет, травкой не занимаемся. И вообще, всё это – не мой бизнес. Это так – хобби, во время трудового отпуска, – обрезал тему капитан. – Значит, мой базар такой: тысячу баксов, за услуги по безопасности мероприятия. Но в эту сумму замазываются все ваши городские, естественно – бюрократические, структуры.

Ха-а, – задрав башку, произнёс партнёр по безопасности, – это будет – две тысячи!

Ладно. На этом базаре и остановимся. Но смотри, чтобы меня больше никто не доставал: ни менты, ни пожарники, ни санэпедики – никто! За своё слово отвечаешь.

Отвечу, – сказал тот, поводя башкой в сторону

Маэстро, – обратился Мессир к Голицыну, – подайте-ка мне папку.

Тот подал Мессиру свою красную папку. Мессир, приоткрыл её, и извлёк оттуда две новеньких купюры, и отдал их, открывшему рот, Малахаю.

Нет базаров? – спросил Мессир.

Базаров нет, – ответил тот, вставая, и засовывая в карман чёрных фирменных штанов, полученные деньги. – Отдыхайте, – добавил он, и вышел из кафе.

Расплатившись в «кафе-мороженое», из настоящей целенькой сотни рублей Голицына, хранимую им для покупки сигарет, спутники направились к причалу. Там их поджидал ещё один сюрприз – от кота. В конце причала, на фоне шикарной белой яхты с мачтами, под симпатичным красно-белым тентом-зонтом, на фигурном фирменном стуле от яхты, сидела девица с высокой причёской, с завитушками-висюльками и чёлкой из ярко-рыжих волос; в маячке серебряно-золотыми разводами, на тоненьких бретельках, и с глубоким декольте спереди и сзади, и в очень коротенькой светло-салатной юбочке.. На столике лежал вахтенный журнал, в который были заложены билеты на «Бал-маскарад», выглядывавшие оттуда своими кончиками. Девица вызывающе курила сигарету «Мальборо», пачка которой лежала на столике, рядом со сверкающей золотом, зажигалкой кота.

Здравствуйте, милая барышня, – приветствовал её капитан.

Привет, – ответила та, играя серебряно-золотистой босоножкой на своей раскачивающейся соблазнительной ножке, – а вы, я вижу, капитан этой яхты?

Видите правильно. А откуда ж вы такая взялись, среди этой деревенской декорации?

А я к бабушке приехала, из Ростова.

Землячка, – сказал капитан, обращаясь к Голицыну.

А я, между прочим, так и подумал, – с некоторой гордостью ответил тот, и внутри у него что-то ёкнуло.

А кто же вас нанял на столь ответственную работу? – поинтересовался, зачем-то, капитан.

Ваш диджей, – невозмутимо ответила она, и делово добавила, – он уже весь прикинутый – в маске, в шкуре.

Молодец диджей. А, кстати, как он с вами обходился, не хамил ли?

Нет, он очень даже хорошо обходился, – сказала она, загадочно улыбаясь и, подводя глаза под веки, – он даже мне понравился.

Так он же в маске, говорите! – удивился Мессир.

Ну и что, а внутри-то – мужчина. Я его интуитивно прочувствовала, – томно произнесла она и, расставив руки и, согнув их в локтях, она потянулась телом, хрустнув застоявшимися косточками и, выгнув свою грудь в сторону яхты.