Возвращение мессира. Книга 1-я
– Никаких, – растерянно ответил Голицын.
И тут к ним подскочил гаишник из ГИБДД:
Я им свищу, а они как будто и не слышат! Нарушаете граждане. А вы знаете, сколько ДТП происходит на этом участке дороги?
Вас ист дас – ДТП? – поинтересовался Мессир, говоря по-немецки.
Он что, иностранец? – поинтересовался, в свою очередь, офицер из наряда, глядя на Голицына.
Так точно, – ответил Голицын уставным оборотом.
Ваш аус вайс, – обратился офицер уже к иностранцу и выставил перед собой ладонь правой руки.
ТОТ молча достал из заднего кармана брюк паспорт, в позолоченной корочке из мягкой фольги и протянул его офицеру. Но при этом, ОН держал руку с документом так, как подавал руку Папа Римский своим прихожанам, для поцелуя. И только сейчас Голицын увидел на безымянном пальце этой руки огромный перстень. А в перстне том бриллиант, который весело сверкал, то синим, то белым, то красным огнём. Это огненное сверкание пробежало по глазам блюстителей порядка, и они все на мгновение сощурили свои глаза. Милиционер взял у иностранца корочку, раскрыл удостоверяющий документ, и тут же закрыл его, сказав, обращаясь к гаишнику из ГИБДД:
Нам необходимо проследовать в ваш автобус, для выяснения обстоятельств.
Прошу, – ответил тот с готовностью гостеприимного хозяина.
А вы, товарищ, побудьте здесь, с нашими товарищами, – сказал офицер, обратившись к Голицыну. – Геен ин аутобус, – сказал он иностранцу и указал рукой путь к дежурному автобусу ГИБДД, стоящему на противоположной стороне дороги.
И тройка ушла в автобус.
Голицын с напряжением ждал, что оставшиеся с ним два омоновца начнут задавать ему вопросы. Но они молчали, как глухонемые. Буквально через пару минут задержанный вышел из автобуса и вернулся к своему спутнику, спокойно перейдя дорогу.
Свободны, – произнёс прорезавшийся голос одного из омоновцев, лениво поднёсшего руку к козырьку своей камуфляжной кепки.
Спасибо, – сказал Голицын, и быстрым шагом пошёл прочь с этого места, оставив своего спутника, как будто они вовсе и не были знакомы никогда. Он шагал так быстро, что чёрные железные прутья ограды парка имени «Октябрьской Революции» мелькали мимо него, превращаясь в сплошную стену. Эта ограда и огромные жёлтые, а иногда и белые звёзды на ней, сопровождали его всю жизнь, как на фотографиях, хранившихся в его домашнем альбоме, так и в его собственной памяти и вот в таком реальном виде, когда ему приходилось бывать здесь или проезжать мимо.
Куда же вы, маэстро?! – колоколом раздалось над ухом Голицына, ухнуло в здание Управления Северокавказской железной дороги на противоположной стороне улицы, задрожало в прутьях парковой ограды, заполнив баритональным эхо весь этот отрезок улицы, и ударившись о торец здания Волго-Донского пароходства, ринулось, наконец, на широкие просторы Театральной площади.
Куда, куда – кор-р-рмить верблюда, – зло ударил Голицын на последний слог.
Какого верблюда??
З-зелёненького!
Да стойте же вы, наконец!
И Голицын остановился, и стал, как вкопанный. Он разгорячённо дышал, был бледен и насуплен.
Что с вами? Что произошло? – удивлённо спросил покинутый спутник.
Это вы меня спрашиваете??! Да это – я должен спросить у вас – вы что, специально притягиваете к себе всякие неприятности на мою голову?! Мне вот только милиции сейчас и не хватало – для полного счастья!!
А что – вы что-нибудь нарушили или украли, – наивно спросил ТОТ.
Боже сохрани! Я никогда ничего не крал, и красть не собираюсь! С голоду умирать буду, а не украду!
Так чего же вы тогда испугались? У вас в стране есть прекрасный лозунг: «Моя милиция – меня бережёт»!
Значит так, дорогой Мессир, – интимно-заговорчески заговорил Голицын, – у нас здесь своя жизнь – и вам не понять. Так что, прошу соблюдать элементарную этику и советоваться со мной, прежде чем совершать какие-то поступки.
А что я сделал?? Я перешёл улицу, как и принято у вас – где попало. И в этом, как раз таки, я не нарушил вашей этики. А вы, между прочим, шли за мной по пятам. И кричали – вы. И размахивали руками – вы.
Ладно, не будем спорить – «кто виноват».
А что будем делать?
Голицын огляделся по сторонам:
Вы мне скажите, что они у вас спрашивали?
Ничего.
Как? Вообще – ничего?
Ровным счётом – ничего. У меня в паспорте была «заряжена» купюра.
Какая купюра?
Фальшивая, конечно. Вы же знаете, читали. Мне ведь командировочные не платят. Бюджетов мне не утверждают.
Вы с ума сошли, – у Голицына ноги стали ватными, – они же нас искать начнут, когда ваша купюра превратится в пустую бумажку.
Обижаете, маэстро. Они забудут, как мы выглядели. Уже забыли.
Уходим.
И они, не подавая вида, двинулись дальше.
А дальше – перед ними открылась широченная Театральная площадь. Они обогнули вход в подземный переход, и пошли по раздольному тротуару, идущему мимо Театра-трактора. И на этом пути Голицын вновь зашипел на своего спутника:
Учтите! Я твёрдо придерживаюсь правила – «никогда не разговаривать с неизвестными»! И я бы в жизни не заговорил с вами – встретьтесь вы мне на улице! Но вы хитростью вошли в мой дом!
Ни какой хитрости – вы сами впустили меня, – обиженно поправил ОН своего собеседника.
Потому что вы прикинулись Лёхой!
Вы сами обозвали меня этим именем, – снова обиделся Мессир, – и я принял вашу игру, – невинно заключил ОН.
Как вы ещё не додумались, на этот раз, явиться сюда с этим вашим мурлом!
Каким это мурлом, – с недоумением, но и с лёгкой обидой в голосе спросил Мессир.
С каким, с каким – с котом вашим дурацким! И с этим ещё,.. как его,.. с клыком-то… – Азазелло! Вот.
Мм, – понял ТОТ.
«Гусеницы» «Трактора» были в строительных лесах, местами задрапированных прозрачной мелкой сеткой. И вот, из правой от них «гусеницы», стёкла которой были выставлены, а лестница, ведущая наверх в офис Ростовского отделения Союза театральных деятелей, была, естественно, доступна с улицы, выскочил чёрный пушистый кот, с сединой у носа. Он выскочил, затормозил перед Мессиром и его спутником, сделал кульбит, прыгнув выше их голов, нырнул обратно сквозь леса на лестничную площадку СТД, надулся там как шар, и заорал на всю лестницу, как ужаленный: «Ме сси-и-ирр»! И с этим мерзопакостным криком, он пролетел вверх по лесам, прыгнул на драпировку сетки и, разодрав её сверху донизу, метнулся куда-то вглубь, и исчез.
У Голицына ноги вновь стали ватными и даже подкосились. Но он вовремя был поддержан под локоть своим спутником.
Ничего, это пройдёт. Это бывает, – успокаивал ОН Голицына.
Что пройдёт, – тихо стонал тот, – что бывает?
Пойдёмте. Пойдемте, присядем на скамеечку.
Они пошли мимо парадного входа СТД, мимо левой «гусеницы» Театра… И только сейчас Голицын понял, что сегодня суббота, увидев множество свадебных машин,
запрудивших площадь, и толпы нарядно одетых людей, сопровождающих к фонтану и обратно – женихов с невестами.
Мне же сегодня к Светлане Николаевне надо, – вспомнил он.
Не надо, – успокоил Мессир, – сегодня она вас не ждёт. Вы же договорились —
сегодня у неё дела,.. потом, стирка.
Да?
Конечно. Граждане, – обратился Мессир к сидящим, на первой попавшейся лавочке, за клумбой красных барбарисок, и любующимся фонтаном и свадьбами, – уступите одно местечко, человеку плохо.
Граждане глянули на просящего. И не сразу, а поочерёдно и молча, покинули насиженные места. Спутники присели.
А в прежние времена, облаяли бы, – сказал Мессир, пытаясь отвлечь своего спутника от грустных мыслей, – а вы говорите, что нет перемен к лучшему.
Фонтан шумно струился, и от него повеяло влажной свежестью. Голицын закурил, глубоко затягиваясь дымом и облегчённо выдыхая его из себя».
@ @ @
Виталий оторвал глаза от текста и тоже закурил. Потом он встал, повертел головой в стороны, вверх, вниз. Размял шею. Пошёл на кухню, поставил чай. Заглянул в комнату матери, та лёжа читала какой-то очередной «бицелир». Эти бестселлеры поставляла ей соседка из дома напротив – запойная женщина, которой тоже кто-то давал почитать эти книги, когда запой её кончался до следующей пенсии. Виталий раскрыл двери пошире, вошёл и тогда только постучал, для вида:
Можно?
Стучишь, когда уже вошёл. Попробовала б я к тебе так, так ты бы уже заорал на меня.
Я так понял, что у тебя телефон работает?
У меня – работает. А он и работал.
Виталий подошёл к её старинному, ещё заводскому, чёрному телефонному аппарату, снял трубку, послушал – нормальный гудок.
Ма, надо бы Жорика позвать, – просительно проговорил он, кладя трубку на место.
Жорик был телефонным мастером и являлся родственником её близкого друга.
Ой, да неудобно уже – без конца Жорика зовём. Ладно, вечером позвоню ему домой.
Виталий вышел на кухню, заварил в чашке чай, поставил дымящуюся чашку на подоконник, собираясь попить чаю у раскрытого окна. Погода была хороша: хоть небо и
было покрыто тяжёлыми облаками, но солнышко часто выглядывало, играя лучами между листьями старых высоких тополей. Раздался надрывный рёв реактивного ТУ, упорно отрывающегося от земли.
Значит, ветер всё-таки дует – западный. «Морячка дует», сказал бы я прежде или «низовка». Да, уже и забыл, когда был на рыбалке. Блин! – он с силой ударил кулаком по подоконнику! – Но как же у меня всё это там получилось??!
Он схватил блюдце с чашкой и пошёл к себе.
Виталий сел за стол, и обжигая губы и горло горячим чаем, стал читать дальше:
4. Фонтан
@ @ @
«Голицын закурил, глубоко затягиваясь дымом, и облегчённо выдыхая его из себя.
Так он курил долго и молча, постепенно успокаиваясь, и безучастно глядя на всю эту пёструю панораму у фонтана, скульптура которого состояла из четырёх атлетов, держащих на своих руках вазу, из которой, собственно, и бил фонтан.
Первым заговорил Мессир:
Ну, что за архитектура, – указал ОН тростью на Театр-трактор и очертил его по воздуху.
Хо! – включился Голицын, – копия макета этого здания стоит в Англии, в каком-то
там музее мировой архитектуры.
В Англии, может, и стоит – копия. Смотрите, чтоб не рухнул у вас – оригинал.
Что вы, типун вам на язык.
Да хоть – десять типунов. А я – предупредил.
Он и так, уже горел. В Великую Отечественную войну, немцы на него бомбу сбросили. Кстати, Мессир, а кто должен ответить за ту войну??
Так уж ответили.
Кто?? – изумился Голицын.
Её жертвы, – холодно произнёс ТОТ.
Ка-ак?!
Так. А у вас есть другая валюта для таких платежей?
Голицын замолчал. Его передёрнула холодная дрожь. Он о чём-то глубоко задумался.
Мессир же – запел последний куплет вертинской песенки:
«Куда же вы ушли, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как духи, как песенка без слов».
А когда ОН перестал петь, то спросил наивным манером:
Но как театр может быть трактором, спрашиваю я вас?
Может, – не выходя из угрюмой задумчивости, проговорил Голицын. – Задавил он много – создал мало. И вообще, это же Советская архитектура тридцатых годов двадцатого столетия. Коллективизация и всё такое.
И в это время Голицын поднял глаза, и увидел следующую картину: у бьющего струями фонтана, в окружении толпы зевак и свадебных процессий, ходил огромный кот, с сединой у носа, и выкрикивал голосом ярмарочных зазывал:
А вот кто ещё хочет сфотографироваться с настоящим котом гигантских размеров, занесённого, в пятницу тринадцатого, в книгу мировых рекордов Гиннесса – на счастье долгое и на вечную память! Плата по таксе – договорная, но деньги вперёд!
У Голицына выпучились глаза и с такими глазами, он повернул голову на Мессира, и, потеряв дар речи, долго смотрел на НЕГО с немым укором!
Мессир же, в свою очередь, улыбнулся ему во всю широту своей обаятельнейшей улыбки и по-дружески спросил:
Вы что, не помните своего любимого кота по имени Седя, которого вы похоронили, за домом, где когда-то счастливо жили со своей бывшей теперь уже, женой Любой и дочерью Анной, которая и дала имя этому замечательному коту. Но мы его зовём просто – Седой. Не обессудьте.
А до Седи, у нас ещё была, такая же чёрная, одноглазая хулиганка по имени Хунта, она там же похоронена – за домом, вы её сюда не привели? – смотря, скорей, на своё отражение в зеркальных очках Мессира, чем непосредственно на НЕГО, проговорил, как загипнотизированный, Голицын.
Нет. Хунту не привели. Женщин не берём.
Голицын, приходя в себя, стал наблюдать картину, разворачивающуюся у фонтана: кота окружили фотографы, которые «рвали его на части», суя ему в лапу бумажные купюры. От желающих сфотографироваться с таким правдоподобным котом не было отбоя.
Особенно отличалась в этом – слабая половина пола. Но были и групповые пожелания – кота ставили в центр компании или просили его лечь у их ног. И тогда он ложился, и возлежал, как хозяин положения, подперев морду передней лапой.
Не отрывая глаз от происходящего, Голицын воскликнул, обращаясь к Мессиру:
Да ведь они принимают его за артиста, напялившего на себя такую искусно-сработанную шкуру и маску! Сейчас по Ростову много таких разных кукол ходит!
Но дальше события развивались следующим образом: одна из участниц очередной свадебной процессии, по-видимому, чья-то кума – у неё через плечо была красная
перевязь, обняв нашего кота, разгорячённо, и очень громко просила своего, видимо мужа, заплатить деньги фотографу, чтобы сняться с котом. Она без конца повторяла своим базарным голосом: «Коля-а, ну, я хочу! Слышишь?! Я хочу! Ну, заплати им, Коля-а! Я хочу. Ко-ля-а!» Коля же бурчал что-то вроде: «Иди на. Отстань. Отстань, говорю, иди на».
Но та никак не отставала. И тогда Коля не выдержал и заорал во всё своё горло: «Да ты сама драная кошка, зачем тебе ещё и этот драный кот?! Дура!». И тут не выдержал кот. Он ловко высвободился из-под руки кумы, размахнулся правой лапой и влепил Коле такую оплеуху, что тот рухнул на руки окружающих. И тут, кто-то щёлкнул фотоаппаратом и
вспышка запечатлела классическую немую сцену из бессмертной комедии Гоголя «Ревизор». Первой, у кого прорезался голос, была сама кума. Она вдруг заорала истерическим голосом: «Ах, ты котяра с протухшими яйцами!.. Да я тебе за моего Николая – пасть твою поганую порву»! Но кот, не долго думая, развернулся и дал такую же оплеуху своей фотомодели. Тут уж выдохнула вся толпа, и кто-то крикнул: «Бей его, ребята»! А другой зычный голос добавил: «На казака Гниловской станицы руку подымать»! И толпа, с рёвом, кинулась на кота. Но не тут-то было – кот увернулся и побежал в ту сторону, где сидели Мессир с Голицыным. По пути, он оборачивался, дразня догонявших его, вызывающе крутя задом, и виляя хвостом. Этого толпа не могла перенести, среди неё отрезвели те, кто был под мухой, и она, рявкнув, с новой силой, бросилась вдогонку за котом, всерьёз. Кот прибавил в скорости, пробежал мимо своих хозяев, обдав их горячим ветром и самым настоящим кошачьим запахом, и побежал дальше – по свадебным авто, проломив своим нарочитым топотом – пару, тройку крыш самых крутых «тачек», в окнах, которых, треснули и посыпались стёкла. После чего он побежал дальше – через Театральную площадь. Разъярённая толпа не отставала.
Мессир резко встал и сказал Голицыну:
Бежим. Нам нельзя упускать его из виду. Он укажет нам дорогу.
Какую дорогу?! Куда бежим?! – но увлечённый своим спутником, он уже мчался среди пёстрой и разноликой толпы, среди перемешанных запахов духов, одеколонов, пота и перегара.
Но увлечён погоней был не только Голицын. Погоней было увлечено всё, что было в округе. Опустели: парк имени «Октябрьской Революции», сквер у фонтана, парк имени «Вити Черевичкина»; остановились машины, автобусы, троллейбусы, проезжавшие по площади, из них выскакивал народ, охваченный непонятным им самим весёлым любопытством, и тоже бежал в след бежавшим. Давно уже так спонтанно не оживлялся город. А главное, что всем было от чего-то – весело!
Толпа ринулась через Театральную площадь, и достигла противоположной её стороны, откуда открывалась широченная панорама низкобережного задонья, в голубой дымке летнего марева. Но прямо перед их глазами и ногами разлёгся и вырос бело-выложенный
комплекс – памятник, с высоченным монументом «Ники» – победительницы-освободительницы. К этой «Нике» вели ступеньки, по которым и сбежал злосчастный кот.
И тем, которые бежали непосредственно за ним, повезло. Но те же, кто не вписывался в центральную колонну бегущих, и бежал в боковых колоннах, думая, что ступеньки предусмотрены на всю ширину комплекса – со всего маха падали в каменную его пропасть, разбивая свои колени, локти; стёсывая животы и бока, и что там ещё?!
Голицын даже приостановился и оглянулся – на глухо падающие звуки со страшными воплями и многоэтажной матерщиной. Но ничего толком не увидев, он глянул перед собой, и понял, что стоит рядом с постаментом. Он резко поднял голову, увидел сияющую позолотой «Нику» в юбке, как бы летящую к Дону, на игле своего высоченного пьедестала, и ему стало не по себе. Ему показалось, что «Ника» довольно прилично качается, на фоне бездонного неба. Голова его закружилась, и он стал искать глазами фигуру Мессира.
Но ни что уже не могло остановить увлечённую бегом толпу.
И если бы кто взглянул сверху на это зрелище, то увидел бы пёстрое море людей, движущееся в сторону легендарной реки Дон. Но поскольку на пути этого движения стояла преграда в виде забора стального цвета, то море потекло вправо – по трамвайным путям. Затем, влево и опять вправо, следуя, почему-то, именно трамвайным рельсам. На встречу морю шёл красненький трамвай 1-го маршрута.
Голицын настиг своего спутника, и бешено дыша, спросил его:
Мессир, что-то вы давеча кличали меня – «маэстро»,.. вы не на «Берлиоза» намекали? Вот мы и по рельсам трамвайным бежим. А вон трамвайчик – навстречу.
А Аннушка – масло уже разлила?
Не каркайте, следите за котом.
Но за котом следила зорче всех всё та же кума. Она прямо вперила свои налитые кровью глаза, в его виляющий зад. И вообще – женский пол был впереди.
А кот всё бежал, играя в поддавки, пока перед ним не вырос, застывший в шоке, трамвай. Из трамвая же, уже успел выскочить мужчина-водитель, бросившийся, на всякий случай, наутёк от надвигающейся толпы, возглавляемой непонятным огромным чёрным
существом, крича при этом: «Помогите-е»! Пассажиры же трамвая ничего не успели предпринять, они обречённо замерли и ждали своей участи.
А кот, поравнявшись с трамваем, бахнул задней лапой в правый бок кабины, оставив на память приличную вмятину и, как бы, по инерции удара, свернул влево – в переулок, круто ведущий вниз – опять же – к Дону.
Поток догоняющих, так же круто изменил своё русло и побежал по переулку вниз. Но теперь, в этот бурный поток влился и ручеёк трамвайных пассажиров, воспрянувший чувством отмщения за свой напрасный и постыдный страх. Это же чувство настигло и убегающего водителя, шокированного и теперь уже физически оскорбленного трамвая!
Не останавливая своего бега, он развернулся на месте и помчался в след убегающему потоку, заключая собой массовое действо.
А там – в авангарде, на глазах у изумлённой кумы и других «боевых подруг», и некоторых «лыцарей», догоняемый ими объект, вдруг, сдулся, прямо на ходу, и превратился в обычного чёрного кота. Кот продолжительно мяукнул, фыркнул, юркнул в первую попавшуюся щель забора и скрылся с глаз. Толпа стала тормозить. Куме стало плохо А остальным стало непонятно.
Мессир придержал своего спутника и сказал:
Теперь можно не спешить
А что случилось, – спросил тот, перейдя на «бег на месте», тяжело дыша и несколько в зашоре.
Не знаю. Зададим этот вопрос даме, с алой лентой чемпиона на грудях.
И действительно – кумовская перевязь, в результате пылкого марафона, вся целиком переместилась на её разгорячённую грудь. Ей и, правда, было плохо – не по себе. Её взяли под руки и усадили на какой-то бордюр, в проулке.
Мессир пошёл сквозь толпу, дежурно проговаривая препятствующим:
Врача-психолога пропустите к больной. Пропустите психолога к пострадавшей. Дайте дорогу врачу. Дорогу доктору.
Голицын молча пробирался за НИМ. Мессир достиг бордюра с побледневшей кумой.
Что с нами сталось? – спросил ОН, беря её руку и щупая пульс.
Та посмотрела на НЕГО, как на Спасителя, и произнесла: «Он – кот».
А кто же он ещё? – сказал «доктор», тут же отпустив её руку. – Конечно – кот. А вы не обращайте на него внимания, и всё пройдёт. Была гроза, потом – солнце. Теперь, вот – свадьба. А вы как думали? Перегрузки. Сто пятьдесят грамм водки – и всё, как рукой снимет! – сказал «психолог», обращаясь к ней и ко всем окружающим.
Толпа весело оживилась. В её недрах раздался бутылочный звон и перед Мессиром возник стакан до верху наполненный водкой. Стакан держал тот самый Коля, умоляя «доктора» выпить за здоровье его жены.
Спасибо, не могу, – ответил «доктор», положа руку на сердце, – мне ещё работать.
И ОН двинулся обратно сквозь говорливую толпу народа, увлекая за собой молчаливого Голицына.
Когда они вышли из народа, Мессир, со знанием дела, сказал Голицыну, – нам сюда, – и указал тростью направление дальнейшего их движения.
Голицын же, в свою очередь, со знанием дела, поспешил разочаровать его, – там тупик.
Как – тупик?
Там – Дон.
А говорите – тупик. Дезинформируете. А Седой своё дело знает. У него – нюх. А что это за благословенный переулок такой, – стал ОН крутить головой, ища на домах и заборах табличку с названием переулка.
Да, Мессир, это действительно переулок – «Державинский» называется, – всё же проявив свои знания, сказал Голицын..
О! Это тот самый, как это: «… старик Державин нас заметил, и в гроб, сходя, благословил»?
О! Вы и это знаете?
А как же.
Но вряд ли это в честь того – пушкинского Державина. А впрочем – чем чёрт не шутит.
Мессир промолчал, и широко зашагал, изящно переставляя свою трость и стуча каблуками туфель по асфальтово-булыжной мостовой, ведущей к Дону. Голицын пожал плечами, глянул на непривычно-голубое небо, и последовал за своим непредсказуемым гостем».
@ @ @
5. Москва – Беслан
В тот день, на этом месте текста, Виталий выключил компьютер. Ему вновь стало не по себе. Он собрал стол, всё расставил по местам. Долго слонялся по квартире – из комнаты в кухню и обратно, и снова, и не находил себе места. И, поскольку, погода вроде распогодилась, решил поехать к своей, как теперь говорят, «гражданской жене», а заодно,
и пройтись по городу. Переодевшись, и помолясь на маленькую иконку Пресвятой Богородицы, он вышел в прихожую, надел туфли, и крикнул матери, что уходит.
Мать засуетилась, вышла из своей комнаты и спросила:
Куда?
Да что же ты всё кудакаешь! – взбеленился Виталий, – сколько ж можно тебе говорить?! Как учили ваши же родители – «далеко ли идёшь» или ещё как!
Фу, да ладно! Умничаешь!
Я к Ларисе.
Тю! А она разве не в школе – не на работе сейчас?
Ну и что, у меня же ключи есть.
Ну, езжай, я что. Ты ж её ещё не видел, как она с моря приехала.
Виталий доехал на маршрутке до центра города. Там пошёл пешком. Город жил: шли загоревшие барышни, уже вернувшиеся с курортов, и держащие у своих ушек – мобильники, шли такие же дамы, не желающие ни в чём уступать этим барышням; работали магазины и аптеки, размножившиеся, как кролики; кое-где появились био-туалеты, что для этого города было большим достижением. Стало больше кафе и ресторанов, много было столиков прямо на улице, был свой «Макдоналдс» – всё было. И всё это радовало его. Но всё это было чужим. Он не жил в этом – он наблюдал это.
«А вот и ещё один «алкающий в пустыне» – подумал Виталий, видя, как ему наперерез, от остановки на улице «Семашко», ринулся местный поэт – Грунько.
Привет, старик, – обрадовано произнёс тот на ходу, протягивая Виталию свою руку.
Привет, – ответил, улыбаясь, Виталий, и здороваясь с ним за руку.
Грунько, как всегда, был несвеже одет, и лицо его было несвеже. Таким он был до «Перестройки», во время неё и после. Так что Виталию нечему было удивляться. Но надо сказать, что Саша Грунько был знаменитый поэт. Его выделяли даже его коллеги поэты. В коммунистические времена – его, конечно же, не печатали. Нет, у него не было прямых антисоветских стихов, но то о чём он писал, и каков он был сам – не влезало ни в какие официальные рамки. Но во времена «Перестройки» кто-то издал сборник его стихов, о нём сделали фильм, по-моему – Петербургское телевидение, но теперь – о нём все забыли. О нём просто негде было помнить. Теперь – совсем не стало тех мест, где бы могли помнить поэтов.