Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях

Ничего лучше не придумав, как её не обидеть, я стал наливать, мешая водку с вином: «Ну, давай, Светуля, ещё раз за тебя, такую красивую. А сейчас выпьем за мои двадцать пять и до дна, до дна. Светка быстро скисла и, упав на кровать, еле прошептала: «А теперь делай со мной, что хочешь». И сразу уснула сном младенца. А в это время, в другой комнате Серёга «трудился» в поте, и не только лица, это отлично было слышно сквозь фанерную перегородку, а я прилёг на свободную кровать и тоже моментально уснул.

Утром в дверь забарабанили и велели быть готовыми. От того грохота только задремавший Серёга тоже вскочил, и они с Ириной, одевшись, зашли к нам в комнату. «Ну всё, девоньки, спасибо вам за всё, за привет да ласку, собирайте свою посуду, и пока на улице ещё ночь, идите по домам досыпать, а коли будет у нас случай, то мы обязательно вас навестим». Светка, по прежнему пьяная, никак не может понять, где она, и почему пьяная: «Меня же батяня убьёт за то, что я в таком виде, вот, блин, влипла». То, что она ничего не помнит – это и лучшему, отоспится у Иришки и заявится домой в нормальном состоянии, а я всё мучаюсь сомнениями и полон сожаления за упущенную возможность провести ночь с женщиной, предоставленную мне самой судьбой. Но, увы!

Уже наступил серый день, когда подошла машина, и опять тот же самый бортовой «Газон», который вёз нас из Магадана. В кабину сел прораб, который должен был нас устроить с жильём и показать фронт работ, а мы, грубая рабсила, полезли в кузов. С нами в кузове ехал и один островной абориген, который весьма красочно описал нам, как три года назад четыре грузовика, уже ехавшие с острова с рыбой, ухнули один за другим в трещину, раздвинувшегося ледяного поля, которое под действием ветра и течений, почти сразу сдвинулось:

«Это случилось ночью, на уставленной вешкам, накатанной и сто раз проверенной дороге, и такое может опять случиться в любом месте и в любое время, так что особо не расслабляйтесь. А вон там, на горизонте, уже отрытое море и чистая вода, но на фарватер в любое время может нагнать тяжёлых льдов и небольших айсбергов. А вот там, смотрите, мимо вашего острова, проходит судовой ход в бухту Нагаева, в Магадан, видите, ледоколы проводят суда в морской порт?

Ехали мы почти по береговому припаю, трясясь на мелких торосах, а когда почти возле лососёвой речки Оксы взяли курс прямо на остров, лёд стал как асфальт. Но вот и он, наш остров Недоразумения, и мы дома.

Нас поселили в один из двух пустующих в ожидании путины и приезда «верботы,» бараков. Хохлы, как и положено, набились по четверо в комнату, хотя общага была практически пустой, а мы с Серым заняли комнату на двоих, и нам это было по душе. Единственный недостаток наших «покоев» – это был гвалт за стенкой, где устроились наши «украинские коллеги», и иной раз требовалось запустить табуретом в тонкую переборку смежного отсека, после чего, боясь нашего справедливого гнева, они мгновенно умолкали и делили сало, доругивались шепотком. Дружеских отношений между нами не возникало, и общались мы только на работе. После Армани они нас почему-то стали боятся, хотя сала мы у них не забирали, да и так будто бы не давали повода.

Время шло, мы давно приступили к работе и стали получать довольно не «хилую» по тем временам зарплату, которая после месяцев неопределённости и недель полного безденежья казалась нам манной небесной. У нас с Серёгой была своя жизнь: ни копеек, ни рублей мы не считали, продукты, пиво и вино брали в местном «мини-маркете» всегда с запасом и не от жадности, а просто из-за собственной лени.

Мы начали работу в конце марта, а как наступил апрель, мы за хлопотами и не заметили, просто однажды я поднял голову вверх и увидел, что береговые скалы, то есть «птичьи базары» давно усеяны всякими морскими водоплавающими, а сама гора острова зазеленела кедровым стлаником, полярной берёзкой, кустами каких-то ягод и голубым оленьим мхом.

Ветер и течение отрывали громадные ледяные поля, унося их в океан. Иногда наоборот, всё пространство вокруг острова, кажется, от самого горизонта вплоть до входа в бухту «Нагаева», забивало льдом и небольшими айсбергами. Но менялся ветер, и всё это белое месиво опять, повинуясь ветрам и течениям, исчезало в морской дали, оставляя по берегам острова и материкового берега нагромождения торосов, которые потом прилив снимет с мели и тоже отправит в дальнее плаванье, пока они не растают совсем.

Мы облазили островок вдоль и поперёк, хотя для кого-то на нём, кроме величественных скал и хилой полярной растительности, казалось бы, мало было интересного. Но чего стоил один вид с этих скал: свинцовая даль Охотского моря с маленькими силуэтами кораблей, видневшихся на горизонте, сопки и горы материкового берега, лососёвая речка Окса, будто карабкающаяся вверх, к самой Колымской трассе, потом она поднырнёт под дорогу и устремится куда-то вверх, будто указывая дорогу к месту нереста горбуши. И поневоле создаётся впечатление, что река, нарушая все законы всемирного тяготения, течёт не сверху вниз, а совсем наоборот. Этот эффект пропадает, когда во время хода лосося вблизи видишь, как он, подымаясь, бьётся в перекатах, стремясь преодолеть последнюю в своей жизни преграду.

Мне жаль тех людей, кто не замечает окружающей их красоты природы, ведь красота во всём, а человек в своей гонке по жизни проходит, пробегает мимо того, что помогает ему в этой гонке. В Японии, в каком-то городе есть сад камней, где человек сидит часами, созерцая какой-нибудь валун, любуясь изяществом, совершенством форм, созданных природой. Он проходит обряд самоочищения, обретая при этом спокойствие и черпая уверенность и мудрость. Камней в саду много, много и разных мыслей, с каждым камнем нужно поговорить, спросить совета, потому что камни, как и вода, несут информацию, накопленную веками, они мудры, и если ты научишься их понимать, и если сильно захотеть, то они подскажут тебе истину, которой ты поделишься с другими.

Мне повезло, что я оказался на этом острове, и всё остальное уже не имело никакого значения, ведь у меня были горы, скалы, были даже стоящие ногами в море два утёса, два «мальчика», как их здесь называли, были и громадные, обкатанные волной валуны, которые во время шторма швыряло как песчинки, и они создавали при этом ужасный грохот.

Птичьи «базары» пестрели всеми цветами радуги, и всё это птичье царство орало, пищало, каркало и свистело, торопясь отложить на каменных полках и в любой ямке свои яйца, чтобы к осени новое поколение молодых птиц, окрепнув и научившись летать, улетело в новые места, указанные им природой и инстинктом. Они вернутся сюда, чтобы выполнить свой долг продления рода.

Я часами сидел на скалах, любуясь морем, скалами, наблюдая за птичьей жизнью, и удивлялся, насколько сильна в них родительская привязанность и чувство долга. Иногда, когда стоишь на высокой скале, возниает ощущение что весь мир вокруг неподвижен, он застыл а наш остров корабль плывёт в мировом океане раздвигая море, громадные льдины, и саму вселенную. Это ощущение какой-то странной нереальности мира и себя в нём, неописуемо а временами и жутковато.

На проклятом острове нет календаря? Ну и не надо, не нужен он здесь, а время измеряется только ходом рыбы, селёдочной путиной, клешнёвкой краба, нерестом лосося да нашествием «цунами» из уйка, когда он серебром покрывает километры песчаного берега. Так что, море и наш барометр и наши часы, самые точные в мире.

Говорят, что наш островок открыл Витус Беринг. С выбором названия у него возникли затруднения, так как во время отлива обнажалась подводная гряда, значит, это полуостров! Но во время прилива она уходила под воду, значит, это остров? В общем, одно недоразумение. Вот так и стал островок в Охотском море с давно потухшим вулканом на макушке Недоразумением. Благодаря кратеру с озерцом внутри остров круглый год снабжался чистейшей питьевой водой, которая не замерзает и зимой. Видно, вулкан подогревает этот источник жизни. Так я думал, когда в первый раз приехал в это благословенное место, хотя многое оказалось не совсем так, вернее сосем не так, но об этом потом.

В Охотском море вода горько-соленая, но в скважине пробуренной когда-то, она кристально чистая, насыщенная какими-то минералами и очень вкусная. Самой подводной гряды давно уже нет – ушла под воду навсегда. От острова до Магадана, если верить аборигенам, всего двадцать шесть км. До материкового берега и лососевой речушки Оксы лишь около трёх км. Сейчас передо мной фото острова, сделанное с вершины вулкана в 1974 году, и фото, сделанное из космоса, взятое из Интернета. То же море, тот же остров, только мёртво всё там, и это хорошо видно даже из космоса.

Когда-то там, в поселке Рыбачьем солили и закатывали в бочки вкуснейшую охотскую селедочку. Для себя люди промышляли и королевского краба, кету с горбушей, камбалу размером с хороший таз, морского окуня, треску, мелкого лосося «мальму». Сейчас там проваленные крыши засольных цехов, здание, бывшее ранее электростанцией, стоит без окон и дверей, даже мыс серпом, уходящий в море, в сторону берега, выглядит сиротливо и мрачно. На материковом берегу ничего не изменилось, потому что там ничего и не было, кроме устья речушки Оксы, куда, как и тысячи лет назад, идёт на нерест лосось.

Сейчас на островной полоске берега, у подножия горы, где был поселок Рыбачий, мёртво и мертвее не бывает. Когда-то здесь жили люди, кипела жизнь, правда, бурлила она здесь во время путины, а в остальное время текла мирно, что было очень хорошо. Для нас шабашников-строителей всё здесь было ново, непривычно и немного дико. Мы с опаской глазели на гору якобы вулкана, потухшего тысячи лет назад с опаской, а вдруг он просто дремлет, но однажды плюнет лавой, пеплом как когда-то, и все эти ручьи, водопадики превратятся в пар и мы тоже. Но сейчас мы понимаем, что это просто наше воображение, страшилка и не более того.

По склону горы стелился кедровый стланик с большими шишками, росли уродливые елки, с не менее уродливыми «Каменными берёзами» поражающие причудливость форм, на этих же склонах рос можжевельник и карликовые полярные березки. На птичьих базарах, на береговых отвесных скалах, гнездились тысячи пернатых обитателей моря: топорков, гагар, глупышей, мартынов, альбатросов, бакланов и т. д.

Вся эта водоплавающая пернатая банда, орала, пищала, кричала, пикировало на тебя и старалось обгадить, причем довольно метко. Они защищали свои гнёзда, а нас черт понёс на птичий базар, как на колхозный рынок. Ну и поделом нам! Обойдемся без экзотической яичницы.

Полоса берега, где находится поселок, устлана крупными валунами, которые во время шторма швыряет волной, как песчинки, тогда грохот стоит сильнейший. Когда шторм утихнет, можно взять ведерко, пойти по берегу и насобирать оглушенной рыбы, а то и крабов. Но этим здесь занимаются ребятишки да старики, которых здесь и нет почти. Мужикам не солидно, мужик здесь добытчик, а не собиратель. Даровой кормёжке ещё рады свиньи Ивана Филиппыча, кошки да собаки, они на берег ходят, как в столовую.

Красота острова своеобразная, а природа и всё это вместе взятое поражает своей законченностью. Творец на славу потрудился, ничего не прибавить и не убавить. Все совершенно! Морской воздух с запахом морской капусты, устилающей берег, рыбы, крабов, и нельзя этим солёным воздухом надышаться. Это был какой-то воздушный коктейль, который можно было пить. Если был или есть «Эдэм», то для меня это место и есть этот сад, и он всегда был здесь. Среди всей этой природной «лепоты» мы и стали жить, со всеми нашими грехами, злобой, радостью, счастьем и добротой – со всем тем, что присуще Гомо Сапиенс, человеку разумному.

Прости нас, Господи, за то, что влезли мы в этот чистый твой мир, теперь он стал и нашим, и мы обязательно здесь нагадим, потому что по-другому не можем, не обучены. Очень жаль, что эти мои слова оказались пророческими.

На острове в то время проживало человек сто, это старики, дети, и остальные, вместе взятые. Работоспособного населения процентов семьдесят. Был здесь и клуб, где проводили собрания и иногда крутили кино. Была своя пекарня, которая славилась вкуснейшим и пышнейшим хлебом, что даже Магаданцы к частенько наведывались к нам за хлебом. Командовала здесь парадом вкусная и пышная Манефа, а мужик её работал «Чубайсом» на электростанции. Был и свой медпункт, где «министром» здравоохранения была «фершалка» – маленькая, худая женщина с остреньким птичьим носиком, которой в сильный, шквальный ветер на улицу нельзя было выходить, унесет в море ледяное, и ищи-свищи потом.

Как и в любой, мало-мальски приличной, деревне был у нас и свой торговый центр, где директором была тетя Поля, а «замом» её муж, дядя Саша. В одном углу магазина сама директор отвешивала бабам муку, сахар, конфеты, а жаждущих отоваривала вином, водкой. В другом углу дядя Саша отмеряя аршином материал на наволочки, простыни, портянки, с тоской глядел в тот угол, где на полках блестели пока недоступные для него ликеро-водочные изделия.

Нужно сказать, справедливости ради, что Магаданское снабжение было достаточно разнообразным и щедрым. Были в лавке и хорошие тряпки, и ковры, дорожки, мебель, холодильники – все то, что на материке было дефицитом. Были и хорошие вина, коньяки, завозили и пиво. В ассортименте много было шоколадных конфет, и на развес, и в коробках. На это грех жаловаться, где-то о таком изобилии только мечтают. Это было небольшое отступление, ну а пока…

Дядя Саша из своего угла с мануфактурой просит господа бога, чтобы жена хоть ненадолго исчезла из магазина, и в который раз кричит ей: «Да не выключила ты утюг, не выключила! Дом уже, поди, горит уже, сбегай, глянь». Баба с усмешкой отвечает ему: «Да не гладила я, не гладила, и отвяжись ты от меня». Она видит его насквозь, а он «вгорячах» просит бога, чтобы жену понос прошиб, но тот его не слышит. Блаженная минута наступала лишь тогда, когда пора уже было закрывать лавку. Но в другой раз, бывало, припрутся бабы под закрытие, и магазин становится «базаром». Пока всем косточки не перемоют, всех не обсудят, домой никто не уйдет, иначе день, прожитый без сплетен, это зря прожитый день.

Верховодила здесь и не только здесь баба Даша, это она была председателем «домостроя» и её мощный бас всегда перекрывал остальные голоса и голосишки. Её уважали и боялись, а иначе беды не оберешься. Она рассуждала так: если уважают, значит, боятся, а если боятся, значит, уважают. Ну а как иначе!? У бабы Даши было высокое давление, но она как с ярым врагом боролась с зеленым змием. Она его уничтожала одним, только ей доступным, способом – заливала вовнутрь. Бабка жила в нашем бараке, только в другом крыле, и если кто-то из нас, зарядившись спиртным, шел в барак, и даже если эта бутылка будет спрятана в задницу, это еще не значило, что баба Даша этого не засекла, не унюхала.

Но вот мы и дома. Вздыхаем с облегчением (проскочили вроде), разливаем, чокаемся, но до ртов не успеваем донести. Открывается без стука дверь (так принято), и вот оно – явление Христа народу! Бабы Даши басок: «Ой, да вы здесь бухаете, а я и не знала»! Вот, возьмите тарелочку пирожков с лососем, а я пошла: давление у меня зашкаливает, полежу, однако, маленько, может, оклемаюсь». А мы в ответ: «Баб Даш, а, может, примешь грамм сто от давления?» Бабка расцветает: «Бляди, спаиваете старуху, ан ладно! Пляскай!»

Бабка краем глаза косит сколько «булек» уже в стакане, где водки уже почти полный стакан, по самый «маруськин поясок», только тогда баба Даша орёт: «Хва-хва!», надавливая при этом пальцем на горлышко бутылки. Когда водка уже льется через край, она опять орёт дурным голосом: «Ты что, б..дь, краев не видишь!? Гля, сколь пролил, гад!»

Она хватает своей лапищей двухсотграммовый стакан, который в её ладони похож на маленького стограммчика: «Ну, будем толстенькими! (от автора: куда, уж!) Дети, дети, куда вас на хер, дети! (от автора: это её любимая поговорка) Не пьем, а лечимся, не пьянки ради, здоровья для!»

Всё это она выпалила скороговоркой, потому что горло у неё уже сводит судорогой от желания, скорее его промочить. Водка исчезает в её пасти мгновенно, в один глоток (двести пятьдесят грамм!), потом бабка застывает и стоит столбиком, блаженно закрыв глаза и прислушиваясь к своей утробе. Потом гладит себя по необъятной требухе, лыбится во весь с редкими зубами рот и молвит: «Как Христос-батюшка босиком прошелся по кишкам, благодать на меня снизошла Божья, я в раю!»

После этой, как молитва, речи, бабка шествует на крыльцо барака, становится в позу Наполеона: одна нога впереди, одна рука за спиной, другой машет, загребает, как веслом, она готова в бой с «Айболитом», которая «сука такая не дает таблеток» ей от давления! Пока баба Даша орёт в сторону дома лекарши просто так, для разминки, не по злобе. Но вот на её окошке дрогнула занавеска, потом появились «перископы», то есть очки целительницы. Оценив обстановку на поле боя, то есть позу бабы Даши и её боевой клич, а также количеств зрителей, и просто случайных зевак, она тоже появляется на крыльце, занимая исходную позицию, приняв «фронтовые» грамм двадцать-тридцать для бодрости и отваги, а дури у неё и своей хватит.

Сейчас уже перед вами не фельдшер острова Недоразумения, а, по крайней мере, Кутузов. Если против тебя сам Наполеон, то почему бы не быть и Кутузову!? «Битва» идет по давно написанному сценарию. После взаимных упреков и обвинений в адрес друг друга происходит перемирие и «братание» двух фронтов, им становится стыдно (вот дуры старые потешили народ), ладно, хоть за волосья не потаскались. Они удаляются в чей-нибудь стан в обнимку и с песнями. «Медицина», головой под мышкой у бабы Даши, ручонка обнимает за «талию» только наполовину, больше не хватает руки. Сейчас они подпишут пакт о ненападении и скрепят подписи бутылочкой вина. Потом они несколько дней не будут выходить в свет, переживая, что скажут люди.

Но жить надо, и всё опять становится на круги своя. Баба Даша опять идет к любимой, заклятой подруге мерить давление и просить таблеток, и та не помня зла, меряет подруге давление и даёт лекарство. Пройдет немного времени, и мы опять услышим басок бабки: «Дети, дети, куда вас на хер, дети?!»

Неожиданно умер дядя Саша. Всю ночь старый вояка куролесил у нас в общаге. Шла путина, и поэтому на острове был переизбыток работящих на «передок», вербованных женщин. И не зря говорят в народе: «Седина в бороду, бес в ребро». И старый перец всю ночь блажил среди этих «давалок», готовых за стакан водки и пачку сигарет «осчастливить» любого, кто пожелает. Вваливался дядя Саша несколько раз и к нам с Серым: «Айда со мной, партизаны, мы сейчас их всех перетрахаем. А-а, не хотите или не можете!? Я с вами в разведку не пойду! Что я, один их должен трахать?»

Уже утром этот старый трахальщик подался домой, просить у жены похмелиться: «Что-то хреново стало, сердце давит, дай, баба, чего-нибудь, ведь есть дома». Та отвечает: «Хрен тебе, блядун старый, иди магазин, открывай, вон и люди уже стоят со сранья, такие же алкаши, как и ты!»

В лавке дядя Саша всё равно подлечился бы, но не судьба, видно, Бог рассудил иначе. Дошел он до своего сельпо, вставил ключ в замок и осел, повалился на бок. И всё! Не стало дядя Саши, старого вояки. Вот тебе и северная пенсия, и обеспеченная старость. Похмеляться вовремя нужно. Мир праху твоему, ты спел напоследок песню свою.

Зимой начинаются шквальные ветра, им негде остановиться, вокруг небо и лед. Они обрушиваются на наш островок, срывая крыши и унося далеко в море все, что можно, отрывая ледяные поля десятками километров, громоздя торосы и размалывая их в ледяную кашу. В такое ненастье сидеть лучше дома, какать в ведро, потому что не дойдешь до сортира, да и как потом выяснилось, его унесло в море километра за три. Что интересно, это то, что ни одна дощечка не оторвана, а двери аккуратно «застегнуты» на все «пуговицы», то есть закрыты на вертушки. Чудеса! Но свое «дерьмо» никто не понесет за три километра в тот гальюн, поэтому чекернули тросом, притащили и опять взгромоздили этот мавзолей на пять толчков на старое место, до следующего шторма.

Сидим как-то, бухаем, на улице морозяка, шторм стих, ветра нет. Серый бренчит на гитаре, дым в комнате коромыслом, гвалт. У нас в гостях был абориген из числа тех, кто любит выпить, «да денег нет». Чтоб как-то отблагодарить нас за пойло и заслужить право на дальнейшую попойку, он предлагает смотаться по льду на его «Урале» километров за пять за остров на краболовки. Они там у него давно стоят и наверняка забиты королевским крабом под завязку. Мы представили полное эмалированное ведро одних клешней размером с человеческую руку (ну приврал маленько), крабовое мясо под водочку, налили ему за его благое намерение стакан и благословили на промысел. У меня же, как всегда, шило в заднице сидит, и я кричу: «Погодь, я с тобой!» Вдвоем, конечно, сподручнее, что и говорить, завели мы «Урал» и погнали по шероховатому льду Охотского моря.

Ехали, орали песни, как чукчи, что видим, о том и поем, выписывали кренделя, пытаясь пустить мотоцикл юзом. В луче фары я увидел впереди темную, почти черную полосу. Пока я «въезжал», чтобы это значило, абориген резко взял руль вправо, в сторону коляски, а я от неожиданности кувыркнулся на лед и затормозил костями и своей мордой у кромки льда. Впереди, насколько можно было видеть, была открытая вода. Во время шторма ветром оторвало ледяное поле, и луч фары освещал только ледяную свинцовую воду Охотского моря с мелкими барашками волн. Представив, какая смерть ждала нас в той пучине, у меня пошел мороз по шкуре и малахай приподнялся на башке.

Назад домчались быстро, боясь, что может ещё кусок льда оторваться, но уже вместе с нами. Я повторюсь если напомню уже про, уже не первый трагический случай, но: – За несколько лет до нас таким образом под лед ушли четыре машины. Они ехали на остров по промеренной ледовой дороге и вдоль ее вешки стояли. Выгрузив продукты и еще там чего-то, загрузив бочки с селедкой, они двинулись в обратный путь. Под действием течений и ветра вокруг острова образовались громадные трещины – туда и ушли грузовики один за другим. Лед опять сомкнулся, капкан захлопнулся. Никогда и никому море не прощало ошибок. Его можно любить или ненавидеть, но его нужно понимать и остерегаться. Только идиот, кретин ничего не боится.