Каникулы

– Да дома и насекомые строят: пчёлы или муравьи. Бобры те же…

– А может, отличие в том, что люди живут сообществом?

– Ха, сказал! У муравьёв сообщество покруче иного государства будет. Там тебе и рабочие муравьи, и армия с солдатами, и строители, и няньки, и свой микадо имеется. А, главное, никаких тебе революций. Живут себе единым счастливым коллективом.

– Ничего не понимаю, – сказал я. – Что ж это выходит – мы ничем от скотины не отличаемся?

– Выходит, если и отличаемся, то совсем немного. Сам посуди. Человек рождается – дурак дураком. Не зря говорят: «дитё неразумное». Если его не воспитывать да в школе не учить – он дураком и останется. Читал про маугли? Да не про того, который у Киплинга, а про тех, которых в натуре животные вырастили. Так они, если лет до двенадцати к людям не попали, – так и остаются животными. Даже говорить не могут научиться.

– Так вон оно что! Человеком становятся, если вовремя получают воспитание и образование! Пока люди не воспитывались да в школе не учились – были дикие и от животных почти ничем не отличались. Разве что чуть посмышлёней были. Ну и вели себя соответственно.

– Да, наверное, Серёга так себя и ведёт?

– Слушай, а зачем вдруг людям понадобились воспитание и образование и прочие там книжки? Вот жили себе, жили на земле – как и все прочие существа – и вдруг на тебе, подавай им книжки и воспитание. Как-то скотина и без этого обходится.

– На то она и скотина! Я вот только сейчас и догадался, что книжки и есть основное отличие человека от скотины! Человек жил скотиной сотни тысяч лет и делал всё, что только ему захочется, ни в чём себе не отказывая. А тут вдруг какие-то жалкие шесть-десять тысяч лет назад он стал объединяться с другими. А с другими надо считаться, а природа его миллионы лет создавала, чтобы он ни с кем не считался. Как ему, бедному, быть? Все его внутренние органы формировались для дикой жизни. У него и гормоны соответственно выделяются. Раньше он хотел самку – и тут же мог её иметь, если она попадала в поле его видимости. А сейчас нельзя – она чья-то жена. Хотел есть – убивал всё, что двигалось вокруг него. А теперь нельзя – свинка соседская, а на гастроном ещё заработать надо. Вот в книгах человечество и накапливает опыт: как жить, считаясь с другими. А считаться с другими, наверное, и есть культура.

– Так выходит что?! Культура – это когда с другими считайся, а себя ограничивай?

– Ну да. Этим надо платить за комфортную жизнь в цивилизации, а кроме того, в книжках накапливаются знания и опыт и передаются другим поколениям.

– Но львица или кошка тоже чему-то учат своих котят!

– Однако этот опыт не могут усвоить другие котята, оставшиеся без мамы, а тем более другие животные. А люди могут, прочитав книгу.

– Слушай, – сказал Женька. – А куда ты денешь искусство, музыку, стихи… Это ведь тоже культура. А физкультура?!

– Э, надо подумать! Куда всё это засунуть?

– Ну ладно. Вот ты и подумай, а мне уже спать пора. На вахту скоро.

– Да, и мне пора. Брат, наверное, беспокоится: куда я делся? Подумает ещё, что я всю ночь обнажённых женщин рисую, смеяться начнёт.

Когда я вернулся к каюте брата, дверь, почему-то, оказалась заперта.

– Ни фига себе! – подумал я. – Куда же это мой братец подевался среди ночи? Наверное, случилась какая-то поломка в машинном отделении и брата срочно позвали её устранять.

На всякий случай я всё-таки постучал в дверь. За дверью послышалась какая-то возня, и минуты через две дверь приоткрылась. Показалось встревоженно-недовольное лицо брата:

– Ты вот что, погуляй пока. У меня тут срочные секретные переговоры с капитаном. Тебе присутствовать нельзя.

Нельзя так нельзя. Мало ли что неожиданное может произойти в рейсе? Может, какая-нибудь срочная секретная радиограмма поступила?

К Женьке возвращаться было поздно. Он, наверное, уже уснул. Ведь ему с утра на вахту заступать. Я прошёл в конец коридорчика, где была каюта брата, и присел на корточки, опершись спиной о переборку. Подожду здесь. Как только капитан выйдет – я и вернусь в каюту.

Было предрассветное утро. Все спали. По коридору никто не ходил, и я даже слегка придремнул.

Вдруг раздался щелчок дверного замка, дверь каюты брата открылась, и из неё быстренькими шажками прошмыгнула и скрылась за поворотом женская фигурка. Я спросонья даже не успел заметить – кто из славных женщин нашего экипажа это был.

«Странно, – подумал я. – Секретные переговоры – а при чём тут женщина? Наверное, нужно было протокол стенографировать».

Обычно все важные переговоры для протокола стенографирует какая-нибудь симпатичная девушка. Я это видел раньше в каких-то фильмах. А где же капитан? Что-то не выходит. Наверное, переговоры стали ещё более секретными, что даже стенографистку отправили. Ну ладно, подожду ещё.

Я уселся на пол поудобнее и вообще отключился. Разбудили меня довольно бесцеремонные толчки в плечо.

– Вставай. Иди ложись в каюте? – услышал я голос брата. – Шляешься по ночам неизвестно где, а потом спишь, как бич какой-то, на палубе.

– А, что? Капитан уже ушёл?

– Ушёл, ушёл, давно уже.

– А женщина была зачем?

– Какая женщина?

– Как какая? Я ведь видел!

– Видел – ну и что?! Не было никакой женщины. Приснилось тебе. ПОНЯЛ?

Последнее слово было произнесено со знакомой уже мне по недавнему разговору с палубным матросом недвусмысленной интонацией, которая непроизвольно заставляет верить во что угодно вопреки очевидному.

Мы вернулись в каюту, я расположился на ставшем уже моим уютном диванчике, а брат отправился на вахту исполнять свои прямые служебные обязанности.

Разбужен я был братом в полдень с доставившим мне несказанное удовольствие приглашением пройти в кают-компанию – отобедать.

До чего ж чудесно я пристроился! Не успел проснуться, а тебя уже кормят, да ещё как! Как в ресторане. Не то что в общаге – проснёшься и думаешь: где бы у кого на халяву чаем с куском хлеба разжиться. Вот житуха! Устроились же люди!

– Да, кстати, капитан просил напомнить, что пора бы красочки, что тебе куплены, отработать, – сказал брат. – Надо пейзажик в кают-компании подправить. А то краски неизвестно на что изводишь, а обещанное не делаешь.

Действительно, я в эйфории от свалившегося на меня великолепного богатства в виде кистей, красок и прочего совсем уже забыл о своём обещании дорисовать на упомянутом пейзаже парусный кораблик.

После, как обычно, великолепного обеда мне было дозволено снять с переборки в кают-компании вообще-то довольно неплохо написанный морской пейзаж и унести его в каюту брата для дальнейших с ним манипуляций.

Я уточнил, какой вид парусника капитану хотелось бы видеть на картине.

– Ну, ты же художник, – сказал капитан. – Сам решай. Главное, чтобы было поромантичней.

«Да… – подумал я. – Какое мне доверие, а я даже толком и не знаю ничего о парусных кораблях. Нарисую какую-нибудь какашку – весь экипаж смеяться будет. Брата опозорю. Спросить надо у Женьки. Он всё-таки в мореходке учится – морем с детства бредит. Наверняка парусниками интересовался…»

Дождавшись вечера, когда заканчивается дневная вахта, я направился в каюту моего приятеля.

Женька, уже переодевшись в какие-то короткие детские штаны и футболку с нарисованной на груди смешной уткой, лежал на своей койке, рассматривая большую яркую книгу.

– Привет! – сказал я. – А что за фиговина нарисована у тебя на пузе? Где ты такую зацепил?

– Это… ещё в Сингапуре возле порта барахолка была. Вот, у каких-то китайцев и купил.

– А что это за утка такая?