Голод

– И давно это?

– Недели две уже.

– Тебе нужно понять, с чего это началось. Встреча, мысль, новость. Вспомни день накануне того, когда тебе это приснилось.

Дима замялся, вжавшись в студийное кресло, как в электрический стул.

– Мне можешь не говорить, – успокоил его Ваня. – Сам повспоминай. Опрокинуть стакан – значит потерять на что-то надежду.

– Главное не утратить голод.

– Как знаешь. Пишем?

Дима зашел внутрь студийной будки и надел наушники. Микрофон казался горячим. Его учили, что чем бы ты ни занимался, будь готов там же и умереть – перед микрофоном, за письменным столом или на сцене. Только это якобы освобождает. Проверять, сможет ли это освободить, не хотелось.

Дима закрыл глаза, вдохнул воздуха. Сигналом к началу записи должен был послужить щелчок пальцами, но Дима не спешил. Кровь стучала в висках, а за закрытыми веками опрокидывался пустой стакан. Еще один вдох. С каждым разом вдохи становились все глубже, пока стакан не исчез, а пульс не успокоился. Хладнокровие.

– Я рожден для этого, и я могу это исполнить, – прошептал он.

Щелчок. В "мониторах" тихо заиграла мелодия.

***

Прошел уже быть может год, но погода стояла точно такая же, как и в тот день, когда Дима писал свой альбом в метро, не найдя куда поехать. Зал небольшого московского клуба. Небольшого по московским меркам, а в провинции такой клуб легко сошел бы за прекрасную площадку. Сцена пуста, а танцпол полон.

В гримерке сидят несколько человек – организаторы и знакомые нам Дима и Ваня. Последний метил в профессиональные звукорежиссеры, а первый – в артисты. Многое зависело именно от сегодняшнего дня. Пойдут слухи, музыка будет играть дальше и дольше. Слухи – как раковая опухоль общества. Подобно тому, как нарушается процесс регенерации в одной клетке, и это запускает процесс самоуничтожения органа, так и слух, нарушающий палитру вкусов одного отдельно взятого индивидуума, нарушает палитры окружающих, а дальше неудержимая цепная реакция. Пусть кому-то это и не понравится, но твое имя станет звучать – и это будет эту реакцию поддерживать.

– Ванька, ты помнишь, как я ночевал на кухне, а через стенку была студия. Вы меня постоянно будили, – смеялся Дима.

– А еще лучше я помню, как мы с тобой, едва начав запись, повисли с твоим голосом на целую неделю. В конце концов он у тебя сел.

– Три минуты до выхода, – в помещение вошел менеджер клуба. – Все готовы? Иван, тебе пора за пульт.

– А бар уже много продал? – поинтересовался Дима. – Чем больше они выпьют, тем я смелее. Внимание, перед вами выступает…

Дима взмахнул рукой, пытаясь изобразить искреннюю экспрессию. Стакан с водой опрокинулся, отправив свое содержимое через весь стол прямо на колени Ване. Повисла секундная пауза. Все засмеялись, кроме двух человек. Дима впал в немой ступор, глядя на этот стакан. Ему вспомнились далекие сны голодного паренька, которого теперь уже нет.

И неожиданно, как раскат грома ранней весной, вспомнилось то, зачем он все это начинал. Почему он чувствовал голод? Ведь и среди Богов-то уже бессмертных нет. Зачем ему какая-то миссия? Не только же жажда улучшить свое положение толкала его? Физический голод лишь последствие неправильного выбора в прошлом. Но что именно?

***

Волгоград. Быть может пять или шесть лет назад. Теплый салон старого автомобиля. Белые волосы и зеленые глаза. Девушка аккуратная, словно была слеплена давным-давно на Олимпе и заточена там на тысячи лет, а теперь отправлена отбывать наказание на берега Волги.

– Знаешь, mon cher, я не могу тебе сказать того же, что говоришь мне ты. Даже если подумаю очень хорошо или не подумаю вовсе.

– Мне не нужен ответ прямо сейчас, – твердил Дима.

– А его никогда не будет. Извини. Я просто не могу. Ты не мой человек. У тебя нет мечты.

– А мечта обязательно нужна?

– Всегда. Это единственное, что у тебя невозможно отобрать, пока ты сам этого не выбросил. Мы разные, пойми.

– Нет, не понимаю, дорогая.

– Mon cher, но как ami, – видимо красавицу рассмешила рифма к своей предыдущей фразе.

Девушка попрощалась и вышла, а Дима еще около часа сидел и смотрел на руль. Справа ее дом, слева какой-то забор. Хотелось биться головой о торпедо. Пусть физическая боль глушит душевную.

– Но это выбор слабых, – говорил он сам себе.

Капли застучали по капоту. Шел третий час ночи. Ключ повернулся в замке зажигания.

***

– Все, Ваня, пошли, – подгонял "звукача" менеджер.

Что-то вдруг заставило Диму улыбнуться. Он поднял взгляд и увидел, как в гримерку заглядывает девушка – белые волосы и зеленые глаза. Они вытолкнули его из пучины раздумий. Надежда исчезает не только, когда она погибает, но и когда оправдывается. А голод? Голод лишь внешнее ее проявление.

– Не хотела беспокоить тебя, но не сдержалась, – сверкнула идеальная белоснежная улыбка.

– А вот и Столетняя война моя, – Дима щелкнул крышкой короба с микрофоном.

– Если бы я не стала твоей Жанной д'Арк, то тебе не к чему было бы стремиться.