На доблесть и на славу

– Чес-стное слово! Не брешу… Опосля подъезжает на большой машине мордатый немец, какой в газете….

– Корреспондент, что ли, – подсказала Варя.

– В аккурат – он! Слоняется по хате, по двору. Встрамил глазюки – и всё! «Ой, – думаю, – голодный мужик. Надо удирать, а то на старости лет ссильничает, позора не оберешься». Вон, Тонечку, Варину сестру, сказнили румыняки!

– Душа болит – не могу, – заволновалась Таисия, качая головой. – Иной раз приснится дорогая кумушка, так ясно, как живая.

– Царство ей небесное! Все там будем, – вздохнула Торбиха и, взяв щепотку семечек, помолчала, скорбно стянув губы. – И только я вознамерилась в калитку рыпнутъся, как энтот самый из газеты требует с недоговором: надобно пропечатать фотокарточку донской казачки. Ты, дескать, обличьем подходишь по всем статьям. «Ни боже мой! – отказываюсь. – Завтра вас ищи-свищи, а наши придут, найдут в газетке моё физиономие – в лагеря сошлют!» Доказывает, мол, газета германская и доступу к ней нет. «Я тебе, матка, – уговаривает, – выдам две банки концервов и шоколаду. Соглашайся, прославишь и себя, и Тихий Дон в разных странах».

– Да послала бы подальше! – выкрикнула Лидия.

– Боязнь одолела. «Ну, давай, мол. Щелкай». Он, холера, обращается к немцу-коннику, а тот лыбится и зачинает раздеваться. «Ну, – думаю, – пропала! Будут амором сильничать!» И к двери! А мурлан загородил дорогу и успокаивает: «Не боись. Мы тебя обмундируем. Чтоб была воинственной!»

– Ох, вляпалась! – крутнула головой Антонина.

– Влезла я абы-абы в галифе, гимнастерку дают. Опосля того – сапоги и ремень. Кубанку позычили и саблю. В обчем, опугалась не хуже атамана. Вывели на крылъцо. Мурлан аппаратом прицелялся, прицелялся и требует на коняку залезать. А я кобыл смалочку боюсь! Молю пощадить – не слухаются. Втроем закинули в седло, дали поводок. А коняка на дыбки! «Упаду, – думаю, – косточек не соберут». А мурлан бегает, щелкает. Сжалился казак усатенький, осадил кобылу. Сполозила я наземь. Разделась. А немчуган заверяет: «Так и в газетке пропишу под фотокарточкой: “Лихая казачка Мотя защищает Дон”». А концервы, мордоплюй, зажилил.

Женщины заулыбались. Варя откинулась назад и захохотала:

– Ой, представила тебя, тетка Матрена, в штанах!

– И верно, стыдобище, – согласилась рассказчица. – Была б я цыбатая[9 - Цыбатая (южн. диал.) – худая.] – так-сяк, а тута… Коровяка в галифе. Надо было больной прикинуться…

Заливистый лай Жульки призвал Лидию к окну. Двое военных в форменных шапках, с темно-синими петлицами на воротниках шинелей, с кобурами на поясах, шли по двору вслед за Прокопием Колядовым. Сердце дрогнуло! Подруги, увидев незнакомцев, догадались, как и Лидия, что пожаловали они неспроста. Тетка Матрена, побледнев, мигом подскочила с лавки, вместе с ней засобиралисъ домой Антонина и Варя. Лишь Таисия сохраняла спокойствие.

Пришедшие без стука завалили в горницу. Прокопий, сдвинув рыжие брови, ткнул рукой:

– Вот это и есть Шаганова Лидия, – и повелительно бросил: – Прошу очистить помещение! Товарищи офицеры при исполнении обязанностей.

– А я – соседка. Могу остаться? – изогнув бровь, не без кокетства спросила Таисия.

– Когда понадобитесь, гражданки, – вызовем, – небрежно ответил приземистый лейтенант, стоящий рядом с Прокопием. – До свиданья!

Жар окатил Лидию с головы до ног. Она проводила взглядом помрачневших, сочувственно вздыхающих подруг, без суеты предложила:

– Садитесь. В ногах правды нет.

Высокий и худой, как сенина, молоденький офицер глянул исподлобья и поправил:

– Не садитесь, а присаживайтесь. Разницу надо понимать.

Лидия опустилась на край кровати, сцепила ладони на коленях. Чекисты зашныряли глазами по стенам, увидели в рамочке портрет Степана Тихоновича. Офицерик обернулся к Прокопию:

– Это кто?

– Самый предатель Родины.

– Снять! Другие снимки еще имеются? – повышая голос, обратился он теперь к хозяйке.

– Осталась только эта, – не отводя взгляда, ответила Лидия.

Коренастый перекинул через голову ремешок полевой сумки, положил ее на стол, медленно расстегнул пуговицы шинели. Но снимать не стал, придвинул табурет и сел за стол одетым. Сдернул шапку и приткнул на сундук, пригладил двумя руками зачесанные назад смоляные волосы. Наблюдая, как напарник убирает пожелтевший фотопортрет в большой трофейный портфель, приказал:

– Начинайте обыск. А мы потолкуем. И не мешать!

Оставшись наедине с хозяйкой, лейтенант закурил папиросу. Дружески спросил:

– Одна живешь?

– С сынишкой.

– Играет?

– С друзьями на речку пошел. Щук острогой колет.

Энкавэдист, зажав в уголке рта папиросу, вынул из сумки толстую тетрадь и двухсторонний красно-синий карандаш. Потом покопался, достал и перочинный ножичек, стал на столешнице затачивать грифельные кончики. Он был очень симпатичен, этот случайный гость, – смуглокож, глазаст, чернобров, и, безусловно, нравился женщинам. И зная об этом, вовсе не спешил, держался с молодой хуторянкой раскрепощенно, наслаждаясь своей властью.

– А где же муж? – подняв голову, вдруг поинтересовался красавец.

– Точно не знаю. Наверно, у партизан. Он ушел к ним в конце ноября.

– Ой, Лидия, сочиняешь, – лукаво упрекнул энкавэдист. И эта ухмылочка мигом отрезвила, – прикидывается участливым, ищет доверия.

– Я говорю правду.

– Лжешь. Я же по глазам твоим вижу, – нахмурился офицер, бросив окурок в чугунок с геранью, стоящий на подоконнике. – Твой муженек дезертировал из Красной Армии. Помогал отцу-старосте. А потом вступил в казачью сотню. Сейчас у фашистов.

Черные глаза лейтенанта расширились, загорелись ненавистью.

– Он еще хуже, чем его папаша мерзавец. Он, лампасник, убивает наших бойцов!

– Не верю. Яков у партизан.

– Предупреждаю в первый и последний раз, – отчеканил энкавэдист. – Привлеку к уголовной ответственности за ложные показания. Отвечать быстро и точно. Какие поручения староста давал лично тебе?

– Выгребать у коровы навоз. Наносить ведрами воды…

– Ты! Сучка! Еще раз состришь, – застрелю на месте! – в полную грудь крикнул следователь, кося бешеными глазами. – Я – оперуполномоченный НКВД Особой комендатуры фронта. И при необходимости имею полномочия применять оружие.

– Я вам отвечала без умысла.

– Не прикидывайся дурочкой! Ты понимаешь, о чем речь. Что тебе известно о немецкой агентуре?

– Ничего.

– Напомню. Незадолго до отступления оккупантов к вам приезжал связной. По приказу немецкой разведки твои родственники сбежали, а тебе поручено вести наблюдение за передвижением наших войск и заниматься вредительством. Кто входит в твою группу?

– У меня нет группы.