Державы верные сыны

Муса мучительно размышлял, крутил головой. Наконец, согласился при условии, что будет за ними наблюдать издали. Честь сестры, пояснил он с запальчивостью, дороже золота. Леонтий еще раз успокоил ногайца.

После осады не проходила тяжесть в теле, сами собой подрагивали мускулы рук и ног, клонило в сон. А временами окатывал Леонтия безотчетный ледяной страх. Недаром многие из казаков, как оказалось, не мукой были припорошены, а поседели за день. Однако после смертельной опасности мир обрел яркость и неповторимую красоту. И тем радостней было известие, что о нем помнит Мерджан…

Новый хозяин аула Хан-Бек почтительно принял русского офицера. Узнав, зачем он пожаловал, тотчас послал за Якубом-знахарем. Тот принес снадобье в глиняном стаканчике, сделанное на гусином жире.

– Тешеккюр![34 - Благодарю! (татар.).] – кивнул Леонтий, поглядывая на дверь отова: не выйдет ли случайно Мерджан. Сновали другие женщины. Их Ремезов знал плохо и внешне различал с трудом. Задержался он в ауле ненадолго.

Леонтий шел по степи, щурясь от вечернего солнца. Кочевья ютились по южному склону, и здесь было теплей и тише, чем в казачьем лагере, расположенном на холме. Упоительно пахло влажной землей, зеленью, от юрт – дымом. И с каждой минутой волнение Леонтия росло, он боялся, что несговорчивый брат Мерджан нарушит уговор.

На краю балки, где цвели алычи, он присел на пень карагача. По всему, дерево недавно спилили на хозяйские нужды. На подсохшем срезе четко обозначились годовые кольца. Их было много, и Леонтий подумал, что карагач был старше его. Всё в мире в сравнении как бы теряет свое прежнее значение. Непрошено возникали и гасли перед его глазами картины боя, лица крымчаков, с кем рубился. Если бы не убивал он, то убили бы его. То мучительное ощущение, что изведал два дня назад, и сейчас вернулось на мгновенье. Ничего нет дороже, чем счастье жить и любить, – это Леонтий теперь понимал с удивительной силой.

Однако казаки и неприятельские ратники воевали не по своему желанию, а выполняли приказы командиров, которые, в свою очередь, подчинялись правителям. А у тех свои интересы! Леонтий терялся в таких высоких материях. Он воспринимал себя сыном урядника, донским казаком, и был убежден, что долг и назначение его состоят в охране родной земли от набегов неприятеля, – а такие страшные дни не раз случались в детстве! – да в служении богу и матушке-царице, которое сулит чины, деньги и уважение станичников…

Первым он увидел Мусу, а поодаль шла с кувшином на плече Мерджан. Можно было подумать, что она направляется к роднику, откуда бежал ручеек, шумящий по дну балки. К нему аульцами была натоптана тропинка, и ни у кого наверняка не возникло сомнения, для чего покинули кочевье брат и сестра.

Леонтий вышел на тропу. Муса встревоженно оглянулся и сделал знак рукой, чтобы сотник скрылся. А затем ускорил шаги и, подойдя к офицеру, протянул руку. Леонтий, по обычаю, положил свой дорогой кинжал на землю. Парень ловко его подхватил, взглянул и восторженно цокнул языком.

– Жди там! – кивнул Леонтий в сторону родника, где толпились дикие яблоньки. Ногаец, не сводя глаз с кубачинского кинжала и восторженно цокая языком, удалился.

Мерджан подошла и опустила свои прекрасные глаза, в затеньи ресниц. Плавно поставила кувшин на край тропинки. На ней было шерстяное, мешковатое красное платье, а поверху надета черная каракулевая курточка.

– Как я хотел повидаться с тобой! – воскликнул Леонтий, подступая ближе и улыбаясь. – Ты теперь одна?

Девушка смотрела чуть исподлобья, уголки губ ее дрогнули, но во вспыхнувшем взгляде открылась затаенная радость.

– Я боялась тогда, что турки тебя найдут. Они убили мужа… – Мерджан вздохнула. – Было страшно!

Леонтий едва сдержался, чтобы не обнять девушку, склонившую голову. Помолчав, с грустью проговорил:

– А теперь? Ты должна стать женой его брата?

– У Хан-Бека четыре жены. Он сказал, что за калым отдаст меня своему старому дядьке.

– Ты сможешь полюбить старика? – выкрикнул Леонтий, схватив девушку за руку. – Лучше выходи за меня! Взяла ты меня за душу, не знаю как! Я увезу тебя к нам, в Черкасский. Будем жить по добру и любви!

Мерджан тревожно выдернула руку и оглянулась. Нежно прозвенели сережки-висюльки с разноцветными камешками.

– Нельзя, нет. Я веры другой.

– У нас, в Черкасском, кого не найдешь! Турчанки, персиянки и вашей ногайской сестры богато. Аллах и Христос на небе. А мы на Земле. Если гож я тебе, значит, вместе должны находиться!

– Моя бабка была русинкой из Галиции. Поляки привезли ее в Бахчисарай как пленницу. А я привыкла к такой кочевой жизни… Я не смогу без аула!

– Детишков нарожаешь и забудется! Люба ты мне, Мерджаночка… Дюже люба! – Леонтий снова взял за руку смущенно улыбнувшуюся девушку. – Ну, поскорей сказывай. Пойдешь за меня?

– Я замужней была. Тебя родители осудят… Бросишь меня, а куда мне потом?

Между деревьев, на тропе, показался Муса. Посерьезнев, гибкотелая Мерджан подняла и установила кувшин на плече. Глядя потеплевшими, взволнованными глазами, прошептала:

– Я подумаю… Я завтра на закате обязательно приду сюда.

Муса, по всему, не расслышал ее последних слов. Не выпуская кинжала из рук, он попрощался с Леонтием и пропустил сестру вперед, будто прикрывая от посторонних.

Перед отбоем Ремезов отозвал ординарца в балочку, признался, что решил Мерджан выкрасть. Тайком от командиров отвезти на Дон. Сделать это следует завтрашним вечером или ночью, ибо через день полки снимутся.

– Знатное дельце! – загорелся Иван. – А как будем красть?

Ремезов объяснил, что девушка обещала прийти к роднику. Перетолковали. И сошлись во мнении, что будут действовать по ситуации. Одно дело, коли она добровольно согласится, а ежель воспротивится – совсем иное…

– Утащим бабенку, никуды не денется, – заключил Плёткин, на ходу набивая трубку табачком. – Погано только, – накажут вас за побег. Может, ударить челом Платову? Нехай отпустит в отпуск по ранению. Какой из вас зараз рубака?

– А ежель воспретит?

– Ваше благородие, доверьте мне отвезти зазнобу. Я ее в обиду не дам. Во мне сумлеваться грех, – вместе шашками крестились. Ну, всыплют плетей, выпорют. Вытерплю. Абы вас не тронули!

Ремезову невзначай вспомнилось, что и ординарец, когда жили в ауле, заглядывался на Мерджан. И хотел было отказаться, но казак наложил крестное знамение:

– Худого не подумайте. Я не ведал, что Мерджанка вам по нраву. Теперича она – невеста ваша…

Осуществить задуманное оказалось далеко не просто.

Плёткина привлекли к починке фур, и казак явился к командиру лишь под вечер. А Ремезова держал при себе есаул, выбиравший для сотни лошадей из отбитого татарского косяка. И Леонтий, обеспокоенный тем, что опаздывает на свидание, освободился только в сумерки.

Иван отогнал в балку двух лошадей, – гнедого диковатого маштака для себя и чудом уцелевшую каурую – для Мерджан. А Леонтий снова петлял между ногайскими арбами и отовами, прежде чем пробрался к условленному месту. Уже начинало смеркаться, и ярче пылали в становище костры. Подле них собирались аульцы после намаза.

Мерджан не шла.

Плёткин, дежуривший у лошадей, подал свист, предупреждая, что неподалеку. Минул час. Однако тропа оставалась безлюдной, скрадывалась темнотой, и с каждой минутой надежда на встречу с любимой у Леонтия таяла.

«Значит, не смогла ускользнуть, – грустно рассуждал он, не спуская глаз с ногайского становища, откуда доносились голоса. – Или просто не захотела? Не нужен я ей…»

Обида бередила душу. Ждать было некогда, да и бессмысленно. И Ремезов, не боясь подозрений аульцев, решил разыскать Мерджан. Пусть все выяснится в этот вечер!

У шатра аул-бея ярился костер, вокруг которого сидели мужчины, возбужденно перекрикивающие друг друга. Появление русского офицера, знакомого многим, вызвало оживление. Хан-Бек, улыбаясь, пригласил его сесть рядом, разделить праздничное застолье.

Сотник благодарно поклонился, замечая кувшины с бузой и куски жареного мяса на блюдах.

– Что за праздник? – спросил он у Мусы, на поясе которого уже висел кубачинский кинжал.

– Хан-Бек калым получил, и меня не обидел, денег дал. Мерджан новый муж увез. Калым-байрам!

– Куда увез? – вздрогнув от неожиданности, спросил Леонтий.

– В свой аул, на Кубань-реку.

«Я догоню ее! На подводах далеко не уедут! – лихорадочно заметались мысли. – Как я раньше не догадался!»

Он вскоре попрощался с хозяином и зашагал в сторону балки, где ожидал Плёткин. Надо было, пожалуй, предупредить есаула. За самовольные отлучки в полку строго наказывали. Но это отняло бы полчаса, а надо было спешить!