ПРЕФЕРАНС ТОЛСТОГО – ФАРАОН ШЕКСПИРА
– Оказывается основным спектаклем. – Или нет? Основной спектакль остался за кадром?
Ибо мы-то видим, как мужик, даже сбежав на пару минут с работы вместе со своим газиком-трактором к большой трехлитровой самогонке, спрятанной в капусте, точнее в огурцах, чтобы было настолько просто, как и закуска:
– Тут же, – а на первом плане всё видно:
– Свадьба его была с женой, – которая теперь, практически не хочет с ним жить, так как изменил с Четвертью.
Тянет, следовательно, на ситуацию с Тристаном и Изольдой, что:
– И так хорошо, – втроем с мужем.
Как делала по мнению Анатолия Стреляного Кувырок – Щепкина-Куперник – не только с Чеховым, но и с ним – тоже. А все почему-то были счастливы, и более того, может быть – как думала Александра Коллонтай:
– Именно поэтому, чтобы не только все, но и:
– Почти все со всеми. – Ибо:
– Поэтому и запрещается, что все делают.
В принципе, логику Хэппи-Энда в Ромео и Джульетте Шекспир показал первой смертью, смертью Джульетты, которой поверил Ромео, но зрители были предупреждены:
– Это только она мечтает, – как обычно говорится в советском кино. – Но!
Просто буквально очень логично, что и второй раз:
– Такой же, – но и уже с другой присказкой:
– Милый, мой хороший, догадайся Сам.
И, если они – Ромео и Джульетта – живы, то трактовка фразы:
– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте – меняется и это необходимость им – о, мама мия:
– Уйти из Рая!
Или в более интимном варианте современности, воспользоваться программой:
– Защиты свидетелей.
Кто, спрашивается, не простит им – если что – вероломства?
В чем вероломство? Именно в том, что не захотели быть, как с надеждой – и, точнее, с сожалением спел Владимир Высоцкий:
– До сих пор моя невеста целомудренная!
Получается, все против того, чтобы – нет, не осуществилось – а подтвердилось родство Осириса и Тифона, ибо, что они и так уже братья, старшим в родах было известно, но афишировать:
– Не хотелось.
Вот она Посылка происходящего в этой пьесе Вильяма Шекспира Ромео и Джульетта, вот она эта предыстория, предыстория появления Жизни на Земле:
– Нет повести печальнее на свете, что родись мы, увы, не в Раю!
Нашим дорогим родственничкам-любовничкам, Ромео и Джульетте пришлось оставить своё удобное и уже обжитое поместье.
Пусть кто-нибудь скажет, что это неправда, если это происходит почти в каждом десятом Голливудском фильме:
– Они живут счастливо, но никому неизвестными, – а их могила красуется где-то на краю дороги с надписью погибли в автомобильной катастрофе, – вот так, в одну строку даже, чтобы еще больше ничего не поняли.
Как и в Евгении Онегине – Жизнь, Хэппи-Энд находится в Посылке. В посылке – надо иметь в виду, чтобы не упускать из вида реальности и:
– Художественного произведения, – что значит:
– Ромео и Джульетта – остались живы! – Живы именно в пьесе Шекспира, – как перевел он сам себя на русский – нет, не угрожающий копьем, что, мол, если вы меня неправильно поймете, то ужо вам будет – а, как:
– Лист, в трубу свивающийся, однако, – для перехода на Вторую Скрижаль Завета, которую тоже дотащил Моисей с горы Синай, и как назвал ее Пушкин:
– Поля, я предан вам Душой, ибо всегда я Рад – заметить разность между умершим, или пропавшим в чужом краю Дубровским, и мной!
– Дубровским в роли князя Верейского, живущего в радном Ландоне, где еще не так – как сейчас – много русских, чтобы узнали:
– Это он! – А с другой стороны, как сказал Владимир Высоцкий:
– Да – это я, – или:
– Ну, здравствуй, это Я.
Может быть:
– Нет повести печальнее на свете – это всё-таки расставание с богом.
Вот это самое Путешествие по Земле:
– Блудного сына. – Но:
– Не думаю, что в полной мере, и на сто процентов – это так.
Так ли печален Рассказ Евгения Онегина, как Ромео и Джульетта? – в принципе, сравнить можно.
Ромео и Джульетту уже настолько накрутили, что мы уже заранее рассматриваем ее, как трагедию, вот сейчас специально проверил, что это:
– Драма или Трагедия – уже пишут сразу:
– Трагедия, – и объясняется даже, т.к.:
– Ее главные действующие лица, отличаясь максимальной для человека силой воли и чувства, нарушают некий общеобязательный и неодолимый закон – закон вражды, – добавлено. – Этот ответ И. Р. Махраковой выделен, как лучший ответ на вопрос-предложение:
– Докажите, что Ромео и Джульетта – это трагедия.
Но Шекспир и Пушкин, а также Евангелие всё-таки хотят заставить Человека думать, что, мил херц:
– Это только драма, – и будем надеяться, что это не только присказка – сказка будет впереди.
Мол:
– Трагедии вы ишшо не видели.
Да, трагедия, может быть, но только не та, которая видна сразу на сцене большинству людей.
П. С. – И повторю, что Ромео и Джульетта, – как художественное произведение – имеет Хэппи-Энд.
И художественное произведение – это не просто приспособление для токарного станка для более удобного выделывания из полена скалок и вязалок, – а:
– Таково устройство Реальности.
Несмотря на то, что здесь выдумали:
– Только научная Статья обладает такой возможностью:
– Рассказать о реальности. – Но!
Ошибка в этой установке очевидна:
– Форма – отрицается полностью, – и рассматривает только содержание.
Разница такая большая, что даже до смерти или жизни, Борис Годунов:
Григорий:
– Тут не сказано повесить.
Пристав:
– Врешь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и повесить.
Следовательно, очень уж боялись Ромео и Джульетта, что пошли на такие крайние меры:
– Притворились, что умерли – как это сначала популярно объяснила Джульетта прямым текстом В СТРОКУ – а потом:
– Извинились, может быть только из будущего, а реально, чтобы люди имели возможность поплакать:
– Ушли по-английски – не прощаясь.
Надолго, – ибо, как тоже сказал Владимир Высоцкий:
– Здравствуйте, дорогие мои.
23.02.18
Приятно ложится на душу текст Толстого, похоже, что это пишу я сам. Сейчас хочет показать тайну разоблачения Исиды в виде приведенных им фрагментов восхваления Короля Лира разными выдающимися личностями, в частности был упомянут Виктор Гюго.
Но, говорит Лев Толстой, чего он только ни читал и:
– Короля Лира, Ромео и Юлию, Гамлета, Макбета, – я:
– Не только не испытал наслаждения, но и почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение, – и далее по тексту, вплоть до упоминания – уже который раз:
– Этого образованного мира, который приписывает произведениям Шекспира верх совершенства.
Хорошо пишет, делая – не мудрствуя лукаво – переход от этих почти проклятий к самому себе, как к старцу в келье Пушкина в Борисе Годунове:
– Сейчас, перед писанием этой статьи, 75-летним стариком, желая проверить себя, я вновь прочел всего Шекспира от Лира, Гамлета, Отелло до хроник Генрихов, и т. д. – Интересно здесь узнать, ставил ли сам Толстой кавычки, добавляя их к названиям пьес Шекспира, если не ставил, то удивительно, что он дальше ничего не понял, а вот если ставил, то, значит, не заметил, что:
– Сама форма письма имеет не только значение, – но оно:
– Решающее, – решающее как раз весь этот спор о понимании, вынимании и остальном недопонимании.
Следовательно, от себя он ничего не скрывает, и выходит-таки:
– Не всё заметил!
Разбираться с Л. Н. Толстым удивительно легко и приятно, как:
– С самим собой.
Абсолютно нет дурогонства. Тогда как обычно оно не только есть, но почти всегда и:
– Сознательное, – мол, нас так учили, а значит, и весь мир таков – если он так обучен – какой смысл находить, как назвал это Пушкин в Воображаемом Разговоре с Александром 1:
– Правду личную даже в царе.
Даже смешно, буквально пишет, как Сальери у Пушкина в гостях:
– Я всегда чувствовал красоты поэзии во всех ее формах, почему же, – и далее:
– Почему же, проверив Шекспира во всех видах: на разных языках и даже в переводе Шлегеля, как ему советовали, читал по нескольку раз и драмы, и комедии, и хроники и безошибочно испытывал:
– Можно сказать для краткости, – не только недоумение, чтобы не приводить лишний раз апелляцию Льва Толстого к себе, как критерию истины.
И, скорее всего, в этом ошибка, ибо как Пушкин исповедался перед читателями:
– Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился.
Пока шестикрылый серафим не явился на перепутье. Ибо и все загадки и разгадки Шекспира находятся на уровне Библии:
– Евангелия, – не только из-за того, что там сказано, но главное, как это сделано.
КОРОЛЬ ЛИР
Начинает разбирать подробно Короля Лира, как лучшую – по мнению критиков драму Шекспира.
Не знаю, стоит ли связываться с Корделией, которая понравилась Виктору Гюго, что кормила в темнице отца своей грудью. Толстой начинает с этого замечания. Если так пойдет, то канители тут не оберешься. Ему не нравятся слова героя Глостера, сказанные про своего внебрачного сына. Вот не хрен было делать в 75-лет, чтобы к этому цепляться!
Дело в том, что найти объяснение всем этим и подобным контекстам очень непросто – надо искать Посылку конкретного – кажется – просто так, походя, брошенного красного словца. А я хотел более-менее по-быстрому разобраться.
Написано:
– Было очень забавно, когда его делали – этого внебрачного сына, – что из этого следует – абсолютно непонятно.
Говорится о пошлости речей Глостера – Толстым, имеется в виду, но что он сказал пошлого, назвав своего незаконно рожденного сына выблядком? – непонятно, тем более, что далее добавил, что любит его, как и второго законного.
– Он же ж, мил херц, – не статью в Ведомости пишет.
Вообще, придется обращаться к Льву Толстому, как к живому, что чувствую в нем свою реинкарнацию, но вот именно, как выблядка – внебрачного сына, которого можно любить, именно потому, что он мой, хотя:
– Гением не вышел в люди, – и не знаю про мать, но жену за сокращение рукописей своих сочинений бил лапой по жопе, как говорится:
– Правильно, да, правильно, – как сказал Шарапов про местный справедливый суд, который обязательно выпустит Кирпича на свободу за украденный, но не доказанный чинно и благородно – по науке:
– Кошелек, коселек.
Глостер по мнению Толстого не должен был так говорить, и даже, видимо, не надо было говорить, что этот сын раньше времени выскочил, а сообщить об этом как более:
– Чинно и благородно. – Но:
– Не говоря уже о том, что таков вообще стиль Шекспира: говорить правду – я бы сказал – не так, как говорит народ, если делать за ним буквально хронологическую запись, но именно так, как об этом народе говорит Голливуд, например, в фильме с Леонардо ДиКаприо и Дэниелом Дэй-Льюисом:
– Банды Нью-Йорка.
Тут уж вообще Толстой предполагает иметь плюсом себе натуральную ходульность, которой, увы для него:
– И в России – тоже не бывает, несмотря на то, что здесь часто педалируют:
– Все люди разные, одни любят астраханские арбузы, а другие, наоборот, поросят, чтобы визжали подольше, пока и повезут на базар продавать в разобранном виде, а до этих пор имеют честь экономить на их еде:
– Пусть едет опилки, по которым бехгают в огороде.
Нет ничего не видел, или Толстой никогда не слышал, что в России и людям также иногда – если лезут не вовремя и под руку – сообщают чинно и благородно:
– Нечего кушать – ешьте, блядь, траву, сукины дети.
Толстой прав, что слова Глостера сказаны не для того, чтобы показать презрение людей к незаконнорожденному Эдмунду, – как думают некоторые критики, ибо Глостер говорит их именно:
– В забавном виде, – как заметил Толстой, – но, почему-то не понял, что это и значит:
– Любя, – а то, что собеседник Глостера, Кент, может понять это его, Глостера отношение к Эдмунду, как презрительное, как тоже презрительное – не выходит, ибо:
– Шекспир сразу и сообщает:
– Друзья хорошие, зрители почти благородные, имейте, мать вашу, в виду, что перед вами не дураки, и наоборот:
– Люди.
Можно подумать, что уже тогда Толстой был политработником Ле. Или именно за это иногда – и даже иногда часто – бил жену, что она вот именно так интерпретировала и переправила его нормальные слова.
Господи помилуй, Толстой полез в разборки логичности высказываний героев! Недаром писал книги томами сороковыми. Но про Корделию решение должно быть интересным:
– За то, что она будет любить и мужа еще, кроме отца, – Король Лир пропагандирует:
– Варвар, скиф или тот, кто делает свое потомство трапезой для удовлетворения своего аппетита, будет столь же близок мне, встретит такую же жалость и помощь, как ты, некогда моя дочь.
Здесь Толстой ошибается потому, что уже априори решил:
– Шекспир не гений и поэтому искать посылок высказываний его героев – нет смысла – всё и так уже более, чем определенно сказано.
Здесь надо тогда заранее предположить, что не только Шекспир дурак, но и Корделия – тоже.
По мнению Толстого Корделия говорит неуместно, как будто нарочно, чтобы разозлить отца, а это верх глупости при дележе наследства, но совершенно даже не думает, что для этого обязательно! должна быть причина, что и называется:
– Посылка.
Одна и из причин может быть, например, что ей нагадали:
– Мужа у нее никогда не будет, а она очень хочет, чтобы был, – и вот этими словами, что:
– Буду любить и мужа, – обращается к господу:
– Дай-те, пожалуйста, и мне мужа, хотя и не положено почему-то, – раз.
В любом случае она хочет перевести разговор в разряд реальности, а не трафаретного ритуала:
– Мяу-мяу, – мы пошли дальше.
И ответ Короля Лира логичен, ибо:
– Не просто так Корделии не положен муж, а:
– Такую судьбу ей спряли на небесах боги, – и именно им она воспротивилась, за что ее ждут большие несчастья, как воинов Одиссея на острове Тринакрия, где они съели быков Гелиоса, – поэтому и ругает ее, что уж тогда, да, никакое наследство ей, собственно, и не требуется.
Это вообще логика ошибок человека, что они, как сказал Иисус Христос:
– Не очень-то и не всегда любят друг друга, – что значит не хотят понять, почему другой – против, а сразу:
– Осел! – в результате дуэль – смерть.
Здесь слишком ясное противоречие, Толстой именно таким его и замечает, но, похоже, не собирается объяснять хоть как-то. Можно было просто поставить знак вопроса в уме, на что именно и рассчитывал Шекспир. И чтобы это понять достаточно только одного:
– Верить Шекспиру и любить его, – ибо не заметить противоречия в поведения Корделии зрители не смогут, оно очевидно и прямо подчеркнуто.
Получается, что Толстой и не собирается разобраться в Шекспире, как обещал, а хочет заранее обличить его, как профессор с кафедры студента, не имеющего возможности возразить. Как проповедник, точнее, осмелившегося открыть пасть вольного слушателя.
Но посмотрим.
А так выходит Ле не зря призвал Толстого в свои ряды, как, однако:
– Уже добровольца, – ибо у нас:
– У нас никаких Китов-Слонов, держащих на себе Землю, – узе:
– Не бывает-т.
Не бывает причин поступков, а только и сразу надо говорить, без рассуждений:
– За! – ибо само рассуждение – уже криминал.
И именно это мы сейчас наблюдаем.
Толстой, да, рассуждает, но только в одну степь, чтобы:
– Всё и сразу, логика:
– Нет, ну, значит и быть не может.
Удивляюсь я революционерам 17-го года и не перестаю это делать:
– Значит они не просто так, по случаю, взяли власть, а именно по:
– Фундаментальной идеологии, – только и оказавшейся понятной – если не большинству, то – многим.
Узас-с.
Дальше идет справедливое замечание Толстого, что непонятно, как Король Лир мог поверить двум другим дочерям, которых должен был знать, как плохих и льстивых, но мог почему-то не поверить любимой дочери.
Но дело в том, что это сделано так намеренно Шекспиром и очевидно, что и все зрители не могут не заметить этого противоречия, но противоречия, как обычного детективного, что дальше и будем:
– Ждать разоблачения. – На этом основано, собственно, и всё кино-домино.
Толстой же говорит только, что зритель не может поверить таким словам Короля Лира – таких глупых не только королей, вообще людей не бывает.
Остальные люди потому и верили Шекспиру, потому и любили его, что, хотя и не рассуждали так подробно о происходящем, как Лев Толстой, но именно и шли за этим на спектакль:
– Что он будет спектаклем, – что и значит, будет разматываться клубок противоречий.
Похоже Детектив был напрочь не естествен по Толстому, потому и зря, выходит, я искал – не очень уж давно – посылку Анны Карениной, почему она бросилась под поезд:
– Это было для Толстого, как облако сверху, как рифма, пришедшая раньше того, что будет с ней рифмоваться, и он весь роман пытался – не то, что даже понять ее, как он выразился, кажется:
– То ли тошнотворность, то ли противность, – а просто дописать эту Анну Каренину до конца. – И:
– Избавиться.
Если Толстой сам противопоставляет себе чуть ли не всё человечество, которое любит Шекспира, то тут вряд, что можно найти в его непонимании Шекспира, кроме чисто повествовательного описания, принимаемого им за:
– Жизнь, – и никаких Яго за ширмой подслушивающих только для того, как получилось, чтобы быть:
– Убитыми.
В жизни мы детектива не видим, то и писать так – ошибка разума, – вот вся, получается песня – Посылка Льва Толстого. Как грится, чистый:
– Анти-Голливуд, – почти Анти-Дюринг Ле.
Дело в том, чтобы создать мир – надо рассказать о нем. И Толстой, похоже, даже не знал, что при этом возникает Двойная Спираль. Мир Сцены и мир за ней наблюдающего Зрительного Зала. Это очевидно, и также написано Евангелие, как пьесы Шекспира, а это не просто повествование.
Толстой, похоже, как всё советское литературоведение, принимает Зрительный Зал за:
– Артефакт местного грешного мира.
Но! Толстой выступает со своей точкой зрения против Шекспира, – а:
– Выступать здесь против Соцреализма – запрещено!
Запрещено было, однако, вместе с запретом Веры в Бога.
Толстой же предполагает свою критику Шекспира, дозволяющей любые возражения, по его мнению, логичных возражений не найдется.
Посмотрим, что будет дальше. Но, думаю, увы, разгадывать будет нечего. Зеркало русской революции почти налицо:
– Человек Играющий – липа.
Человек – раб – это, да, по Толстому, похоже на правду.
Он и прямо упрекает Шекспира в:
– Игре, – мол, а смысл?
Смысл тут один:
– Развитие мира идет, однако, в обратном направлении, чем привыкли думать многие, – а именно:
– Созданный богом мир на этом не кончился, а совершенствуется очень удивительным и прекрасным путем:
– Ошибки Прошлого, – исправляются:
– Будущим. – Ибо зачем еще пришел Иисус Христос, чтобы исправить ошибки Отца, как им же, Отцом и задуманное.
Развитие мира не такое прямолинейное, как предположил Лев Толстой, что:
– Умер Максим и хрен с ним, – имеется в виду Адам, который съел яблоко и тю-тю, уже нет возможности его спасти, нельзя – по Толстому – подать ему руку помощи из Будущего.
Но вот именно, что Бог сделал мир таким, что можно. Для чего и послал Своего Сына:
– Пробить Дыру в Демаркационной Стене, отделившей людей от Бога, после создания мира и до такой степени, что многие начали почти верить:
– Киты, держащие Землю на плаву, – кончились в 17-м году.
И партия и правительство здесь это подтвердили своими постановлениями и лекциями о международном положении, начиная уже с первого класса школы.
Толстой, получается, пишет роман, как научную статью, излагающую факты исследования, и форма этой статьи только одна:
– Правописание, – но! не замечается того, что – очевидно – пишет в 2-х временах, принимая, видимо, одно из них:
– Или слова Автора, или слова Героя просто строительными лесами, которые:
– Там, где чисто и светло – уже убираются!
Так сказать:
– А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало – и тишина. И – не в счет, а оно:
– Не согласная-я Я! – ибо уже была, как связь между людьми и богом.
Чистая хлеборезка:
– Белый только по блату, точнее, положен только блатным, – а:
– Всем остальным нашим людям – Пикассо не нужен! – Или:
– Бог, да, есть, – но, увы:
– Не для всех.
Как грится:
– Так бывает?
24.02.18
Нет, я так никогда не думал, а наоборот всегда восхищался, ужасался и весь превращался во внимание от таких и подобных заявлений, как это в пьесе Вильяма Шекспира, когда, как восхищается и Владимир Высоцкий:
– Ни с того, ни сего: приме-ет он смерть от коня своего, – здесь Лир ни с того, ни с сего проклинает свою любимую дочь Корделию, и тайны мира становятся близки не только Апостолам, сопровождавшим Иисуса Христа по дебрям Палестины, но нам всем, и:
– Вот так получается, кроме Льва Толстого и явившегося вслед за ним:
– Соцреализма. – Одно радует:
– Он обращает внимание на факты, противоречащие Одномерному – без Полей – миру, на том и спасибо.
Следовательно, Лев Толстой – это не моя реинкарнация, ибо волхвы-то сказали с:
– Того, и с Сего, – а не только с:
– Этого.
Недаром Толстой почти не использует слов автора, обычно это:
– Он сказал, он сказал, он сказал.
Надо заметить, тем не менее, интересную позицию Корделии:
– Несмотря на то, что она знает, что по фундаменту: жена да прилепится к мужу, могла не говорить этого в решающий момент деления наследства – тем более, что:
– Его еще и не было на самом деле, а только предполагалось, что так будет!
Обычно так не делается, ибо:
– Об этом потом поговорим.
Но и сам Король Лир лезет в амбицию на пустом месте:
– Дочь и должна уйти от него к мужу – если будет.
Вряд ли он возмутился именно потому, что Корделия полезла с этим возможным мужем раньше времени – могла и помолчать. Но именно в этот момент присутствия бога на этом разделе имущества, она и воспользовалась случаем попросить себе мужа именно у:
– Бога.
Вмешательство богов и других потусторонних сил – обязательно у Шекспира, как подача материала именно в 2-х временах:
– От Героя и от Автора.
Толстой делает также, так как иначе не получится, но сознательно принять не хочет, что не один он здесь распоряжается, даже в своем художественном произведении.
И кстати Король Лир сразу выигрывает для своей любимой дочери Корделии, которая только что отказала ему в единоличной любви – жениха, именно:
– По его любви, – ибо герцог Бургундский отказывается взять Корделию без приданого, а король французский берет ее – значит любит.
Ибо иначе получается, что человек:
– И так, без участия в суете Жизни, знает, что и как, и ему не надо применять конкретику жизни, что для даже:
– Угадывания правды, – ибо, как узнать, кто любит? Если не только так, как сделал Король Лир:
– Кто возьмет ее без всего, – как и во всех классических сказках.
Толстой, значит, считал, что можно и так просто ляпнуть:
– Их либэ дих, – ибо всё равно мы никого по-настоящему не любим, кроме, как в азарте проиграть свою усадьбу.
Получается, что именно Толстой, а не Шекспир, принимает Жизнь только за:
– Игру Теней, – однако.
Шекспир своими перспективами же указывает:
– Не один медведь здесь, на Земле, хозяин, и именно Жизнь нужна для того, чтобы разобраться:
– Как быть дальше, – думать, не гадая, в берлоге – не получится ничего.
Хотя Толстой, возможно, и думает:
– А ничего нового после бога и придумать нельзя. – Это явная ошибка, ибо человека бог создал не просто так, а как инструмент дальнейшего осуществления своих замыслов.
Толстой осуждает напыщенный язык Короля Лира, но не принимает во внимание, почему он такой:
– Король – это именно тот, кто только то и делает, что вещает:
– Вещает, однако, слова бога. – Он только трансформатор, и этой напыщенностью объясняет:
– Не я, а бог это пропел, так, что, да, можете, – но только:
– Аплодировать.
Весь Шекспир замешан именно на Вере в бога, а не только, как Толстой:
– На религии, – да, бог, но только тот, кто во мне.
Не только, – ибо:
– Бог – на Небе. – Где, если ошибаются, то редко, и главное, могут Будущим исправить ошибку Прошлого.
