Стометровка

– Посмертными записками Пиквикского Клуба. – Да, друзья мои, мое участие здесь незначительно.

Итак, бармен пригласил Чарли Чаплина… Еще раз:

– Итак, бармен это большого ресторана пригласил сына Аркадия Райкина на мертвого поросенка, зажаренного в духовке. Это было уже после закрытия, когда актер уже отыграл свои роли. Туда же зашел и здоровый парень, которого звали… впрочем, это уже не важно, ибо актер на полуночном банкете дал ему кличку, которая прилипла к этому парню навсегда. А именно:

– Нерон. – И совсем не потому, что парень был кровожадным, как Нерон. Кого тут убивать-то? Просто поросенок был довольно противным. Вы ели молочного поросенка? Не ели. И не надо. Мяса мало, а жир такой мягкий, непривычно противный. Но Нерон жрал его, как будто это был его любимый шашлык из свинины. Я люблю из говядины. Пусть он жестче, но лучше. Так вот этот Нерон никак не мог запомнить имени актера. В конце концов, тот обиделся, и сказал:

– Ты как Нерон, ничего не помнишь.

– А чего не помнил Нерон? – спросил парень.

– Он никогда не запоминал, кто сжег Рим. Ему говорили:

– Да ты, блядь, и сжег! – А он отвечал, так это подумав для приличия сначала:

– Нет, вот что хочешь делайте:

– Не помню.

Кончилось тем, что Нерон назвал актера ебаным Чарли Чаплиным. Первое слово забылось, а два других так и закрепились за Райкиным в этом городе.

До прихода поезда оставалось всего десять минут, и Оловянный и Та начали дрожать. Так бывает. Человек долго не может решить:

– Как это оно там будет, в будущем? – А вот за десять минут до решающего шага вдруг понимает, что пятый выстрел будет неудачным. Пуля пойдет в молоко. Ну, если это биатлонист. Его начинает колотить так, что никакие заклинания, никакие установки психолога, ни какие уговоры тренера не помогают. Ничего не действует – его трясет и все. Все, что он ни вспомнит хорошего, положительного оказывается бессильным перед:

– Предвидением. – Так и они поняли, что вдвоем не справятся.

– Давай возьмем в долю Нерона, – сказала Та.

Оловянный сам думал о том же. Он сказал:

– Как делить будем?

– Всем по четыре, может быть? – сказала Та.

– Хватит ему и две, – сказал Оловянный.

– А мне за что четыре?

– Тебе?

– Может быть, ты и мне убавишь?

– Нет, нет, не беспокойся. Ты получишь свои четыре. Немного еще накопишь и купишь себе Восьмерку.

– Да, тут один одноглазый официант из другого ресторана предлагает Восьмерку. Представляешь, выиграл в лотерею.

– Или купил билет.

– А какая разница? Важно, что он продает за восемь с половиной. По своей цене. Мне еще надо четыре с половиной! Это много. У меня только две с половиной. Ты мне добавишь?

– Посмотрим.

– Вообще, это действительно плохо, делить шкуру неубитого медведя. Раз и запоешь:

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка? Полная задора и огня? Самая нелепая ошибка, Мишка! Что же ты уходишь от меня? Мишка…

– Ну, че, подойдем к нему? – спросил Оловянный. – Вот он разговаривает с таксистом.

Нерон помахал рукой.

– Он нас заметил.

– Он давно нас заметил. Халявщик.

– Да, у него никогда нет денег, – сказал Оловянный.

– Как и у тебя, – сказала Та.

– У меня? У меня есть деньги, – сказал Оловянный. Та промолчала.

Но Нерон сам подошел к ним.

– Ну, чего вы тут третесь? – как всегда в форме грубой шутки спросил Нерон. И добавил: – Встречаете кого-нибудь?

– Бабушку, – сказала со смехом Та. И добавила: – Сейчас подойдет поезд. И:

– Ты нам не поможешь?

– Встретить бабушку? Она, что, везет золотые яйца? Это я могу.

– Уже время, – сказал Оловянный. Он почти каждую минуту смотрел на часы. – Расскажу по дороге.

– Значит, денег двадцать пять тысяч, – подытожил Нерон, а мне – две тысячи.

– Хорошо. Но лучше две с половиной.

– Чем лучше? – спросила Та.

– Считать легче. Десять процентов.

– Я тебе посчитаю на машинке.

– Хорошо, пусть будет две с половиной. Больше никак. Мы ведь тоже – только исполнители. Там, – он показал пальцем вверх, – есть люди. – Нерон взглянул на звезды и добавил:

– Нет, не думаю. Если бы они там были, мы бы, наверное, уже знали об этом.

Борис Бер вышел из поезда и сразу сел в такси.