СНТ

А тогда он приехал на эту номерную платформу вместе с одноклассницей, в которую был влюблён.

Всё случилось три жены назад, в прошлом мире и цивилизации.

Билетики… Были такие билетики… Автоматы по продаже билетов уже были, и он вспомнил, как кормил с руки этот автомат, боясь, что он съест монеты. Такие серые автоматы… Как же они выглядели… На попытку воспоминания Раевский потратил ещё несколько секунд, но всё же погрузился в жаркий воздух того давнишнего лета снова.

Зной заливал поверхность земли, асфальт платформы жёг подошвы кед. Вокруг была пустота и безлюдье.

Настоящее безлюдье, потому что автомобилей тогда было мало. Да и кому тут ходить, разве ждать электрички. Но электрички тут ходили редко, а дачи вокруг были богатые, принадлежали тем людям, что в свой загородный дом ездят на автомобиле. Да, тогда автомобиль был редкостью, но это я уже вспомнил.

«Что-то я нервничаю, – подумал Раевский. – Нервничаю, а оттого путаюсь. Как-то всё неожиданно».

Тогда, в электричке, Аня, устроившись на сиденье, сразу поджала ноги под себя и сказала:

– Ты, главное, ничему не удивляйся. Дед, в общем-то, добрый.

– Добрых генералов не бывает.

Раевскому и так было понятно. Его везли на смотрины к старику, даже не деду, а прадеду. Старика любила одноклассница, потому что родители мало принимали участия в её жизни. Сын его погиб на Отечественной войне, а внук, то есть отец Ани, служил военным атташе в Тунисе, а потом в Сирии – стране с обложки учебника истории 5-го класса. Там, на фоне ярко-голубого неба, торчала арка в Пальмире. Арка эта была полуразрушена, и создавалось впечатление, что вокруг только что отшумели бои.

Путешествие не было неожиданностью. Раевскому много рассказывали про старика, что должен был стать маршалом, но произошла какая-то загадочная история, и он очутился в отставке среди кустов малины и чёрной смородины. И вот теперь дед-прадед сорок лет сидит, как медведь в своей берлоге, на даче в Посёлке генералов. Никуда не выезжает и, кажется, всё время переигрывает проигранные сражения. Или, может, затевает новые.

Жил он там один, вернее, с бывшим адъютантом. Но самое неприятное, что маленький Раевский хорошо представлял себе разговор с генералом. Старик будет оценивать его и обязательно спросит, когда он пойдёт в армию. И тут нужно ему сказать, что пойду, но офицером. После училища… Нет, он не поверит, после военной кафедры. Если у него хорошее чутье, то всё равно не поверит, конечно. Старик будет бояться, что его военную семью разбавит непонятный шпак (Раевский вычитал это слово в какой-то книге). И не сказать, что он не прав: с одной стороны, пять или семь поколений военных, а с другой – какой-то одноклассник, который хочет заниматься астрономией. Да не важно чем, он пока не придумал, до поступления ещё год.

Поэтому он оттягивал визит, вернее, смотрины.

Но для Ани прадед значил слишком много, и сколько верёвочке ни виться, она привела их на пустую платформу, с дрожащим маревом над разогретым асфальтом.

Но всё было не так страшно. Судя по всему, старик был человеком интересным. Косил под Суворова, время от времени изрекая какие-то афоризмы. Раевский представлял себе, как старый генерал стучит ложкой по столу и кричит, что есть только два источника неудач: праздность и суеверие – и только две причины успеха: работа и ум.

Потомки думали, что он будет писать мемуары, но никто так и не увидел ни одной страницы. Аня рассказывала Раевскому, что старик до последнего работал в саду, но сейчас его просто вывозили туда на коляске, подаренной каким-то побеждённым им в прошлом веке генералом.

Теперь её прадед уже ничего не значил в высших кругах, но молодые генералы навещали его, будто принося дары древнему богу предков.

Раевский предварительно посмотрел о нём статью в энциклопедии. Лицо Аниного предка не выражало ничего, да и на странице проступало в памяти смутно, как на выцветшей фотографии в серванте.

Раевский тогда отметил, что легче различает этих генералов по орденам и звёздам на груди, чем по лицам.

А вот для Ани это был главный человек, часть её детства. Девочку привезли на генеральскую дачу совсем крохотной, и она помнила только прохладу внутри дома, карты с синими и красными стрелами и саблю на стене. Тогда она потянулась к сабле с наградной табличкой, чем привела предка в восторг. Для него действительно было важно наследование, и то, что сын сгорел в танке, было скорбной, но необходимой издержкой профессии. А когда правнучка, гукая, стала трогать саблю за рукоять, он казался абсолютно счастливым.

Сообщением с внешним миром ведал адъютант, тоже превратившийся в старика. Разница была в том, что адъютант ходил сам, а его начальство превратилось в моторизованную инфантерию.

Старик-адъютант не поговорил с Аней по телефону, это действо называлось не так. Он принял телефонограмму, и было слышно, как он старательно записывает что-то в журнал. Наверняка там был какой-то журнал для таких сообщений.

И теперь они брели, плавясь на солнце, по дачной улице. Безалаберная ограда Посёлка инженеров сменилась пафосным забором актёрских дач, и наконец перед ними оказался мощный забор. Забор был похож на часть танка, завязшего в кустах. Настоящий забор из бетонных плит, покрашенный масляной краской в зелёный цвет.

Дачи тут давали сразу после войны и только тем, кто воевал в этих местах. Участки были огромные, как футбольные поля, и, наверное, начальство думало, что генералы будут на этих полях сажать огурцы, не проявляя излишней самостоятельности в отставной жизни.

Вход был величественен и ничем не отличался от контрольно-пропускного пункта военной части.

Сторож, впрочем, был штатский (или переодетый), с хорошей памятью на лица, а может, просто предупреждённый адъютантом.

Подростки показали паспорта (охранник нашёл их в списке) и прошли через турникет на территорию. Генеральский Посёлок был так же мрачен и неприветлив, как и его оборонительный периметр. Внутренние заборы, хоть и были размером меньше внешнего, не давали никакой возможности подсмотреть жизнь хозяев. Раевский обнаружил, что улица, по которой они движутся, называется скромно – проспект Маршала Жукова, но чем дальше от входа, тем чаще им стали попадаться старинные покосившиеся дома с огромным количеством пристроек, деревянной резьбой под крышей и потерявшими цвет наличниками. Они стояли среди новых домов, будто старики, незваными гостями приехавшие на праздник разбогатевших детей.

Наконец путешественники приблизились к аккуратному деревянному забору, за которым виднелся крепкий дом – явно из первых, что были поставлены в военном посёлке. Однако тут не было никаких признаков дряхлости и разорения.

Аня надавила на кнопку звонка у калитки, и где-то в глубине сада ему отозвался дребезг, похожий на голос старинного телефона. Но калитка отворилась тут же, будто открывший её сидел прямо за кустами.

Раевский всмотрелся в старика: вот он какой, этот столетний предок, однако Аня опередила его:

– Здравствуйте, Архип Савельич.

Конечно, перед ними явно был не генерал, Раевский тут же вспомнил, что генерал передвигается только на кресле. Теперь они шли через парад кустов и аккуратных ёлок, выстроившихся вдоль дорожки, и, уже совсем притомившись, ступили на веранду, пустую и залитую светом.

Адъютант провёл их дальше, и наконец все очутились в большой комнате, наполненной массой вещей. На огромном столе лежали книги и карты, стояла пишущая машинка, а также какая-то непонятная техника в зелёных коробах. В потолок уходили высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах. В углу торчал ещё один высокий стол, на котором лежала открытая тетрадь в старинном клеёнчатом переплёте.

И тут Раевский наконец увидел хозяина.

Высокий высохший старик, куда старше своего помощника, сидел в коляске у стены.

– Здравствуй, Анюта. – Голос старого генерала был негромок, но чёток.

– Здравствуй, деда. – (Раевский почувствовал: однокласснице неловко называть его прадедом.) – Вот, деда, это Володя…

– Молодой человек, как вас по отчеству? – спросил старик.

– Сергеевич.

Хозяин повернулся к правнучке:

– Запомни, Аня, важную вещь: тебе кажется, что отчества ни к чему, но это вещь важная, отнесённая к памяти предков.

Адъютант без всякой суеты накрывал на стол.

– Все разговоры потом, сейчас принятие пищи.

Аня не удержалась и фыркнула, услышав эту странную казённую фразу.

Старик вдруг подмигнул ей, правда медленно, как может подмигнуть, наверное, черепаха.

Они сели за стол. Где-то рядом в соседней комнате работал телевизор. Был включён очень странный канал: там хор мальчиков бесконечно исполнял длинную заунывную песню о том, что Родина слышит, Родина знает.

Раевский удивлённо отметил, что генерал перед едой выпил рюмку, и тут же сам отпил из стакана, подозревая, что там что-то алкогольное. Но нет, тут же заломило зубы, потому что в бокале обнаружилась чистая, но удивительно холодная вода. Старик клюнул головой, будто птица, и вилкой в тонкой руке (всё, что высовывалось из рукава мундира, было обсыпано пятнышками родинок, как гречневой кашей) ткнул во что-то малосъедобное на своей тарелке. Перед молодыми людьми, впрочем, лежала еда вполне ресторанного качества.

– Я привезла фотографии от папы. – Аня выложила альбом на стол.

– Архип Савельич, прибери, потом посмотрю.

Адъютант неслышно подошёл сзади, и альбом растворился в воздухе.