Охотничьи рассказы

Вдоль стенки палатки – пара лопат, топор, двуручная пила и небольшой запас сухих дров для утренней растопки костра на случай дождливой погоды.

Еще пару дней назад и в палатке и в лагере в целом был образцовый порядок. Петрович, – начальник отряда, – не допускал расхлябанности и неряшливости. Все лежало, висело и стояло по своим местам, спальники были всегда аккуратно заправлены и, избави бог, оставить не помытой посуду, или не запастись к ночи дровами. Но в последние дни, чувствуя, что работы вот-вот будут закончены, отрядники расслабились. Петрович, погруженный в заботы о завершении работ, ничего вокруг не видел. И дисциплинка стала ослабевать. Впрочем, и сейчас дежурный по лагерю вряд ли рискнул бы оставить не помытой посуду.

В отряде пятеро. Самый всегда востребованный, – Володя Дзядок – наш водитель. Вот он лежит под машиной, гремит гаечными ключами, ковыряется в чреве автомобиля, беззлобно в полголоса поругивая своего любимца.

Младший научный сотрудник Гена Пахомов, – добродушный и полнотелый, босиком, в спортивном трико и без рубахи сидит на чурбаке возле кострища, чистит картошку. Он сегодня – дежурный по лагерю. Румяное круглое лицо его блестит от пота, он отмахивается рукой с ножом от налетевшего шершня, испуганно изгибает спину. Гену, как никого другого любит всякая таежная нечисть, – слепни, оводы, комары и особенно – клещи или «карпишки», как их пренебрежительно называют здесь местные жители.

Он уже пробовал прятаться от этой любви, – натирался едучим диметилфталатом, сутками не вылезал из энцифалитки, стянутой резинкой в запястьях и у пояса, затягивал вязочки над подбородком так, что из-под капюшона выглядывали только глаза, румяные щеки, да нос пуговкой. Но это не помогло.

Мало того, что приходилось терпеть несусветную жару, так ведь клещи все равно находили путь к предмету своей страсти, проползали, видно, через самые малые щелки и с наслаждением впивались в разгоряченное тело. Только лишь за вчерашний день Гена снял с себя трех кровопийц, два из которых уже успели присосаться. Как это ни странно, к другим эта нечисть особого интереса не проявляла.

Сегодня, пользуясь своим положением сидельца в лагере, Гена решил дать отдых измученному телу. Ходил по пояс оголенный, правда, время от времени, обеспокоенный одному ему известными симптомами, рысью бежал к сосне на краю поляны, где было подвешено небольшое зеркало, и, изворачиваясь во все стороны, оглядывал в него свои бока и спину. Порою даже приспускал трико и заголял незагорелый зад, чем доводил до жеребячьего ржанья лежавшего под машиной Володю.

Начальник отряда Владимир Петрович, или просто Петрович, как его заглаза называли коллеги, и зав. сектором Алексей Яшкин еще с рассветом, наскоро попив чаю, ушли на штольню. Это основная научная сила отряда. Они оба кандидаты технических наук, доки в своем деле.

Петрович в Забайкалье уже двенадцатый год, немало изъездил и исходил по этой земле, страстный охотник и рыболов. Алексей, напротив, – только недавно по его приглашению приехал из Свердловска, где они вместе учились когда-то в горном институте.

Не выдержав ожидания в Чите, он два дня назад явился сюда в отряд, добравшись в эту глухомань на вахтовке с рабочими-проходчиками. Для него, – недавнего жителя большого города, обстановка, в которую он попал, полна экзотики, новых неожиданных впечатлений. Впрочем, по всему видно, что и новая обстановка и новые коллеги ему по душе.

В полукилометре от лагеря геологическая партия ведет проходку разведочной штольни и задача Петровича с его отрядом состоит в том, чтобы помочь проходчикам отработать параметры новой более совершенной технологии буро-взрывных работ, – так называемого, контурного взрывания.

*

Предложение Петровича устроить баню было встречено в лагере с восторгом. Трудно даже сказать, чему больше обрадовались ребята: завершению ли работ и скорому возвращению домой, или предстоящей бане.

Их можно было понять, – ведь уже три недели, как не видели они ни бани, ни горячей ванны, ни, даже, тёпленького душа. И все три недели на адской жаре, под солнцем, таежным гнусом, в пропотевшей, чуть ли не колом стоявшей одежде.

Нет, конечно, время от времени простирывали они на скорую руку свою одежду. Ну, как простирывали? По мужицки, конечно, то есть – кое-как! Мыли головы хозяйственным мылом, поливаясь из котелка. Пробовали даже сделать купальню, расширив и углубив ручей.

Но такое купание даже в большую жару мало кто выдерживал, – только Петрович вот, да Игорь Голощапов, – уж больно студеная вода. Окунуться в ключ, чтобы освежиться, конечно, перепробовали все, в том числе и недавно прибывший Алексей. Но и только. Там, в этой купальне не полежишь, не понежишься, – враз задубеешь от холода.

Другое дело Петрович, – он вообще человек особый, часто удивлявший коллег своими повадками. Он уже не молод, во всяком случае, значительно старше всех остальных своих товарищей по отряду, ему лет 45—47. Среднего роста и крепкого сложения, носит небольшую бороду, уже серебрящуюся проседью, и короткую стрижку. Ему не раз говорили, что он похож на Хемингуэя, – весьма модного в те годы писателя.

Встает Петрович каждое утро в шесть часов. Просыпается безо всяких будильников и всегда в одно и то же время. Порою даже сам удивляется, плюс—минус, говорит, – пять минут. У меня, – говорит, – видимо, где-то внутри персональный биологический будильник встроен.

У него и спальник-то особенный, в нем долго не поспишь. У всех ребят спальники обычные, – ватные, толстые; они в скатанном виде сантиметров 40—50 в диаметре. А у Петровича спальник из фильтроткани – мягкой такой, белоснежной, тонкой пористой ткани, толщиною миллиметра в 2—3. Словом, пижонский спальник. Ему подарили этот спальник его друзья из ПВС Дарасунского рудника. ПВС – это пыле-вентиляционная служба. Они там эту фильтроткань используют в вентиляционных системах для пылеулавливания.

Так вот спальник Петровича в скатанном виде – не больше тубуса чертежного, ну разве что чуть-чуть побольше. Он и носит то его, скатанным на манер солдатской шинели, поверх рюкзака, – обечаечкой такой.

Утром встанет Петрович и сразу, босиком и в плавках, рысью к ручью. Дождь, не дождь, ветер, не ветер, – не имеет значения. Лицо ополоснёт в ключе и непременно зарядка, – приседания, отжимание от земли, подтягивание на перекладине, – вон она сделана на скорую руку меж двух сосен из обрезка трубы на три четверти дюйма, – притащил, видно, со штольни.

Поразмахивает руками, покрутит корпусом. Потом, – отжимание двумя руками того самого валуна, что раскаленным лежит сейчас в костре. И под занавес – водные процедуры. Подхватит ведро, плавки – на прибрежные кусты, залезет голышом в ключ, и давай черпать из него и поливать себя студеной водой.

И уж после растирания махровым полотенцем начинается настоящее умывание, чистка зубов, бритье и все прочее. Кстати, и подбривается-то Петрович старорежимной, уже давно вышедшей из моды, опасной бритвой, с каким-то мудреным иноземным клеймом. И в зеркало не смотрится, – многолетняя привычка сделала это ненужным.

Ребята сквозь сон слышат, как плещется вода, крякает и охает Петрович. От этих звуков кутаются под одеяла, залезают поглубже в спальники.

*

Были у Петровича еще и другие особенности. Возил он всегда с собой полевую сумку. Нет, не серо-черную, дермантиновую, какие носили с в те годы совхозные бригадиры и прорабы на стройках, пряча в них от непогоды замусоленные тетрадки с записью объемов выполненных работ и отработанных трудодней, разного рода акты и справки. А настоящую, – офицерскую, пахнущую хорошо выделанной кожей.

Она была в несколько отделений, с блестящими застежками и откидным клапаном, где за целлулоидным окошком, прикрытым мягкой темно-синей фланелькой, лежала у него карта того района, где проводились полевые работы, а на другой стороне – в кожаных гнездах, торчали шариковая авторучка, несколько хорошо заточенных карандашей и был пристегнут компас.

Сумку эту подарил Петровичу его отец – бывший кадровый военный и фронтовик. В ней он хранил свой личный дневник, фотографии жены и детей и толстенную книжку, которую урывками читал, делая при этом какие-то выписки. Книга называлась «История Сибири».

Вечерами, когда ребята уже спали, ставил Петрович возле изголовья своего спальника «летучую мышь», доставал заветную тетрадку и что-то в ней записывал, останавливаясь иногда и надолго задумываясь. Видимо, делился с бессловесной своей подружкой впечатлениями минувшего дня. Или извлекал свою «Историю Сибири» и погружался в ее изучение.

*

Когда Петрович с Алексеем вернулись в лагерь, там, что называется, уже дым стоял коромыслом. Посреди поляны жарко горел огромный костер, среди тлеющих поленьев светились багрянцем два раскаленных валуна. Крутым ключом кипела вода в прислоненном к ним ведре. Стоявшие возле костра оцинкованные фляги тоже струились паром.

Игорь заканчивал установку большой палатки на берегу ключа. Она уже была растянута, и сейчас, орудуя сапёрной лопаткой, он подсыпал землю и настилал дерн по периметру ее основания.

Гена, тоже с лопатой в руках, стоя по колено в холодной воде, уг-лублял и расширял копанку в русле ручья.

Игорь Голощапов, орудуя совковой лопатой и время от времени прикрывая лицо от пышущего жаром валуна, перекатил его в палатку возле ручья. Увидев эту завершающую операцию, все оставили свои дела, поснимали и побросали на кусты одежонку, голышом один за другим скрылись в уже прогревшейся палатке. Тщательно застегнули вход, кто-то бросил к раскалённому валуну раскрытую баночку вьетнамского бальзама «Золотая звезда».

Увидев, что Игорь ухватил брезентовыми рукавицами ведро с водой, все шарахнулись в стороны, а он, стараясь не подходить близко к раскалённому валуну, плеснул на него из ведра и тоже отпрянул в сторону.

Раздался оглушительный треск, волна горячего пара, перехватив дыхание, хлестанула по обнажённым телам. Горячее туманное облако в одно мгновенье заполнила палатку, заставив её судорожно вздуться. Через дымоходное отверстие наверху взмыла к небу струя пара.

Священодействие началось ….

Фарт

Для геологов НИИ конец зимы в смысле занятости – самое благодатное время. Напряженной у них всегда бывает осень, когда, вернувшись с полевых работ, они приступают к камеральной обработке материалов, исследованию привезенных проб, написанию отчетов и разного рода заключений. Все тогда «пашут до седьмого пота», не считаясь ни с праздниками, ни с выходными.

Другое дело – январь, и особенно февраль. Отчеты по работам минувшего года написаны и защищены на Ученом Совете, определена тематика и открыто финансирование на новый год, до начала полевых работ еще далеко, – особых забот нет. Сказать, что совсем уж нет никаких забот, было бы неверным, – это время разработки планов работ, подготовки и подачи заявок на новый полевой сезон. Но здесь все делается по уже проторенному пути и потому особого напряжения не требуется.

Распорядок работы в эти месяцы вполне соответствует трудовому кодексу, – «от сих до сих». Более того, сотрудники порой даже переступают черту закона, сражаясь в рабочее время в шахматы или бадминтон на тесноватом коридорном пятачке у лестничной площадки. Руководство, понятное дело, этого не одобряет, ворчит. Впрочем, не очень, поскольку знает, что все это в полной мере компенсируется напряжением полевого сезона и осенней страдой. А в «межсезонье» в свободное время каждый занимался тем, что любил. Я выходные свои дни, – субботу и воскресенье посвящал охоте.

Поднимался затемно, – часов в пять, осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить жену и ребятишек, шел в ванную, наскоро умывался, обтирался по пояс холодной водой, торопливо пил чай и, прихватив с вечера заготовленное снаряжение и «тормозок», уходил из дома.

Шел, не торопясь, по темным городским улицам, вдыхая морозный воздух, забросив на плечо рюкзак с торчавшей из него разобранной и зачехленной двустволкой. Первый автобус увозил меня за Ингоду, на окраину города. Оттуда уже видно было, как вздымалась вверх поросшая лесом горная гряда. Еще с час скрипел унтами по присыпанной снегом дорожной обочине, пока не подходил, наконец, к черневшему в ночи лесу.

Вот отсюда, с этой опушки и начиналась та сладостная цепь ощущений и впечатлений, ради которых поднимался я в такую рань. Сняв рукавицы и опустив рюкзак на снег, расчехлял, собирал и заряжал свою двустволку, рассовывал по карманам запасные патроны. Много патронов я с собой не брал. Знал уже по опыту, что если попусту их не жечь, то за целый день хождения по лесу удастся выстрелить лишь раза три-четыре, иногда – и того меньше. Поэтому брал с собой зарядов пять-шесть, – по два со средней и крупной дробью и один-два с пулей, – так, на всякий случай.

В тот памятный день, – уже на исходе февраля, пошел я в лес не один, – с сыном Артемом. Ему тогда было лет пятнадцать, он учился в горном техникуме, и когда была тому возможность, я тянул его в лес, стараясь привить ему чувство любви к природе. Мы с ним ходили по окрестным лесам уже не раз, и даже лазили на знаменитый среди читинских жителей «Чертов пик», что возвышается на правобережье Ингоды у начала дороги на Молоковку.

Со мной, как всегда, была ижевская двухстволка-вертикалка 12-го калибра, у Артема – тульская длинноствольная 16-го калибра курковка, приобретенная мною еще в студенческие годы. Не могу сказать, что нам с Артемом по-охотничьи везло. Видимо, своим шумным появлением в лесу мы разгоняли лесных жителей, которые наблюдали за нами издалека из укрытия. Правда, взяли однажды зайца в петле, но сами понимаете, – что это за добыча.

Так было и в этот раз. Мы прошли с ним по всему путику (путик – охотничья тропа с установленными на ней ловушками), но добычи нигде не было. Где-то колонки ухитрились взять приманку, а капкан не сработал, а где и капкан сработал, но ни приманки, ни добычи не было, – капкан был пуст, а вокруг – птичьи следы, – по всей вероятности – сойки. Было и так, что никто к капкану вообще не подходил, – никаких следов.

Особую заботу представляли сойки. Говорят, что сороки, увидев в лесу человека, растрезвонят об этом по всему лесу. Это так. Но хуже того сойки, – птицы размером с галку с ярким оперением, небольшим широким хохолком на голове и довольно длинным хвостом. Цвет туловища у них рыжевато-коричневый, голова – рыжая, крылья, хвост и верх головы – черный, надхвостье белое, перья на плечах – ярко-голубые с узкими черными полосками. Одним словом, – красивая птичка.

Сойка – птица любопытная и наглая, как танк. Чуть только увидит человека, начинает оглашать лес своим резким, неприятным «дчэ-э-э – джэ-э-э», дребезжащим «пир-р-р-рь». При этом о появлении человека она своим скрипучим голосом давала знак лесным обитателям гораздо раньше, чем её увидит сам человек. Впрочем, охотники рассказывают, что сойка способна подражать даже звукам человеческого голоса и стуку топора, умудряется имитировать звук работающей бензопилы.

Птица эта вороватая и считается одним из самых опасных врагов мелких птиц. Она разоряет гнёзда, выпивает и крадет яйца, уносит птенцов, нападает даже на взрослых птиц и млекопитающих, которых в состоянии одолеть. В её рационе есть и растительная пища и животная, в том числе и падаль. И это еще не все. Она имеет нехорошую привычку преследовать человека, внимательно присматриваясь к тому, чем он занимается в лесу. А когда он уйдет, еще и подлетит к тому месту, чтобы проверить, что он там делал. Зануда, одним словом.