Путь к счастью. Верить, чтобы жить

Но вот уже потом, когда подсказки alter ego надоели:

«Так что теперь, прикажете молчать? Или страницу за страницей крапать, вынося на суд читателей всё то, что нашептал мне Он? Если бы один к одному всё под его диктовку написал, ничего не переделывая, была бы скучная мелодрама с обилием интимных откровений и эротических подробностей. Такой, знаете ли, гламурный роман на потребу не слишком просвещённой публике. Ему только этого и надо, он в этих делах большой специалист. В конце концов, пусть думает, что я записываю всё, что он сказал, разочаровывать не стану. На самом деле, мы соавторы. И если он позволит себе что-то лишнее, я тут как тут, подправлю, подчищу, доработаю. Я вовсе не обязан писать то, что он пытается мне навязать. Иногда ему так и говорю, мол, это дело не пойдёт, что он не прав. Мне даже кажется, что наш спор продолжается и там, на страницах моей книги».

Вроде бы от него избавился, и вот опять:

«Среди ночи я проснулся. Оказывается, Он опять начал диктовать, а я вместо того, чтобы заняться делом, лежу в постели, и все мои мысли о другом. Увлечённый умозрительным исследованием, даже забыл на время про него. Но Он тут как тут, сопит над ухом, даже иногда покашливает, чтоб не забыли о его существовании. Ох, и надоел же! Всё ему надо объяснять, разложить по полочкам. Душу перед ним выворачивай каждый раз, как перед попом в исповедальне… А надо ли? Мне даже показалось, что он завидует, что все эти его ироничные замечания вызваны лишь тем, что самому ему в любви не повезло, ну не было у него ничего подобного. Вот так одноногий инвалид завидует рекордсмену-бегуну…

В последнее время стала беспокоить мысль: могу ли я считаться полноценным автором? Понятно, что Он – это часть моего ума или души. По существу, Он – это приручённое «второе я». От тех, назойливых и страшных, я сумел избавиться. Да, Он – это часть меня. И, тем не менее, есть ощущение, что у кого-то списываю, будто выдал чей-то труд за свой. Ну неужели сам ни на что совершенно не способен? И вот всю оставшуюся жизнь буду мучиться, сознавая, что занял чьё-то место. Но чьё? Место своего «второго я»? Только попробуй об этом рассказать, решат, что с тяжкого похмелья, мол, вот до чего допился, бедолага. Нет уж, сочувствия я не признаю!

И всё же мысль о возможном плагиате очень беспокоит. С другой стороны, причём тут плагиат? По сути дела, мы соавторы. Кстати, интересно, а когда Он появился? Неужто с тех самых пор, когда я только пробовал писать? И долго ещё это будет продолжаться?»

Понятно, что не каждому так повезёт – заполучить в соавторы «второе я». Тут возникает следующая мысль: писателем становится лишь тот, кому удалось договориться с alter ego. Но, как выясняется, его согласия явно недостаточно – многое зависит от того, что из себя представляет это «чудо». Если вполне заурядная личность, нечего и пытаться вообразить себя писателем – пустые хлопоты! А вот если Он, то есть оно, по уровню интеллектуального развития на голову выше вас, тогда есть прямой резон воспользоваться его услугами. Довольно часто так и получается, ну а причина его превосходства в том, что вы не верите в себя – преклоняясь перед авторитетами, не решаетесь «своё суждение иметь», а вот «второму я» закон не писан. Но стоит преодолеть этот психологический барьер, как всё изменится – в компании со «вторым я» можно горы своротить и уж во всяком случае утереть нос кое-кому из признанных авторитетов.

Попробуйте взять пример с Сальвадора Дали – вот строки из «Дневника гения»:

«Каждое утро, пробуждаясь, я испытываю высочайшее счастье, как я впервые сегодня понял, счастье быть Сальвадором Дали и с нетерпением думаю, какое чудо совершит этот Сальвадор Дали ныне. Непонятно, как вообще живут другие люди, не будучи ни Гала, ни Дали».

Напомню, что Гала – это подруга художника, но она тут как бы ни при чём. Важно то, что Дали уверовал в собственную гениальность, и эта вера помогала ему создавать уникальные произведения искусства и заработать на их продаже немалый капитал. Не сомневаюсь, что и он работал в тесном содружестве со своим alter ego. Впрочем, есть версия, что именно Гала исполняла эту роль, будучи полноценным соавтором, о чем якобы свидетельствует двойная подпись «Гала-Дали», появившаяся на картинах. Конечно, роль женщины в жизни художника важна, но не до такой же степени!

Должен признаться, что мне, как и многим из вас, не сразу удалось установить контакт со «вторым я», иначе говоря, я не сразу поверил в его уникальные возможности. На пятом курсе Физтеха пришлось месяц провести в учебном лагере по Псковом – готовились к госэкзамену по военной подготовке, уже не помню, как это точно называлось. В самом начале повезло – играл в футбол и подвернул ногу, поэтому в марш-бросок на десять километров ребята отправились без меня. Затем местный начальник, узнав, что я неплохо рисовал, предложил оформить стенд по технике безопасности, а взамен гарантировал пять баллов на экзамене. Помнится, я нарисовал ракету и несколько обслуживающих её солдат, сверху на одного из них падает гаечный ключ – солдат улыбается, ему всё ни по чём, потому что на голову надета каска. В общем, стенд я кое-как оформил, а вот готовиться к госэкзамену было лень – кому интересно изучать систему управления ракетой, которая давно уже снята с вооружения? В итоге настолько обнаглел, что пошёл сдавать экзамен к генералу Белякову, соратнику Валерия Чкалова, а по совместительству руководителя нашей военной кафедры, ну и получил заслуженный «кол» с перспективой загреметь в армию – то ли прямо сейчас, то ли по окончании института. К счастью, тот местный начальник смог частично выполнить своё обещание – мне переправили «кол» на твёрдую «четвёрку». Вот я и думаю, что моя лень тут совершенно ни при чём – просто в то время alter ego ещё было недоразвито, находясь в зачаточном состоянии, иначе подсказало бы, что нельзя так поступать.

А через пару лет был случай, когда я с двумя подружками выбирался из Крыма, где возникла угроза эпидемии холеры. Из Нового Света кое-как доехали до Судака, а там на автостанции столпотворение – никаких шансов уехать на автобусе или взять такси. И вдруг на дороге, метров за двести от автостанции замечаю легковушку, вот-вот доедет до нас и её непременно перехватят – что-то меня заставило выйти из толпы и сделать красноречивый жест: мол, подъезжай, о цене договоримся. Так оно и получилось – девицы потом всю дорогу восхищались моей интуицией и предприимчивостью, но я-то теперь знаю, что своей удачей обязан alter ego, которое мной руководило в тот критический момент.

Почему я не женился на одной из тех девиц? Вроде бы была взаимная симпатия, «были отношения» – иногда так говорят, если чем-то не устраивают слова «секс» или «интим». И лишь гораздо позже я понял, что ради удовлетворения её материальных запросов мне пришлось бы всю оставшуюся жизнь бегать с высунутым языком, зарабатывая деньги на прокорм своей супруги. Короче, девица вышла замуж за зубного протезиста из Неаполя, а я только и смог себе сказать: бог миловал.

Тут самое время вспомнить, с чего началось моё вхождение в литературу. Ничуть не сомневаюсь, что именно «второе я» подсказало мне разгадку таинственной записи в дневнике Булгакова, посвящённой прекрасным воспоминаниям о некой К. Написал статью – «Литературка» опубликовала её к 120-летию писателя, а через несколько месяцев книга, одна из глав которой была основана на той статье, была принята к публикации издательством. И понеслось! Жаль, что пока ещё не принято выражать благодарность своему «второму я» на страницах книги – делаю это на свой страх и риск.

А потом я занялся историей начала Руси, девятым веком. Как известно, в академической среде господствует теория, будто Киевскую Русь основали свеи, или шведы – так их позже стали называть. Однако в основе этой версии – искажённое понимания того, что написано в «Повести временных лет», и домыслы лингвистов. До сих пор не могу понять, почему я стал изучать географию местности в среднем течении Дуная – ну какое отношение это имеет к событиям, которые происходили более тысячи лет назад? Кто-то скажет: наитие или внутренний толчок, но я-то знаю, в чём причина – достаточно поверить в возможности своего «второго я» и оно обязательно поможет. Вот и помогло – на свет появилась книга под весьма многозначительным названием «Конец норманской теории».

Был ли я счастлив? Да что ж скрывать – испытал это ощущение не раз, однако стучать себе в грудь кулаком и кричать: «Я прожил счастливую жизнь!» – нет, этого не буду делать. Хотя бы потому, что наверняка есть множество людей гораздо счастливее меня. Однако написать за пятнадцать лет более сорока книг – это ни с чем не сравнимое удовольствие. Впрочем, на отведённой для них книжной полке есть ещё свободные места.

Глава 16. Подводя итоги

В этой главе, отбросив в сторону мнения психиатров и психологов, снова обратимся к русской классике. Итак, все люди хотят счастья – это непреложная истина. Но столь же верно, что не удастся быть счастливым каждый день и час. Вот и Лаврецкий из романа Тургенева «Дворянское гнездо» это понимает:

«"Жажда счастья – опять-таки жажда счастья!" "Видно, Михалевич прав, – думал он. – Ты захотел вторично изведать счастья в жизни, – говорил он сам себе, – ты позабыл, что и то роскошь, незаслуженная милость, когда оно хоть однажды посетит человека».

А уж в нынешние времена, когда все словно бы бегут за счастьем наперегонки, уже то хорошо, что сохраняется надежда когда-нибудь достичь желанной цели. Поэтому прав Бунин, записавший в дневнике:

«Если человек не потерял способности ждать счастья – он счастлив. Это и есть счастье».

Согласен с Буниным и Лев Толстой:

«Не ждите многого от жизни, лучшего времени, чем теперь у вас, не будет… Счастья в жизни нет, есть только зарницы его – цените их, живите ими».

Толстому вторит Михаил Булгаков, написав в рассказе «Морфий» очень важные слова:

«Давно уже отмечено умными людьми, что счастье как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, – как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!»

Это действительно так: только по прошествии многих лет осознаёшь, что лучше того, что было, уже не будет никогда. И тут не возраст виноват – всё постигается в сравнении, а результат неизбежно указывает на то, что счастье, как и здоровье, осталось где-то там, куда уж не вернуться. Впрочем, новое счастье может ждать нас впереди.

И снова, уже в который раз, попытаемся понять, что же такое счастье? У героев произведений Булгакова находим самые разные мнения на этот счёт – от вполне логичных до весьма сомнительных. Вот что писатель, побывавший в «шкуре» морфиниста, пишет о своих тогдашних ощущениях?

«У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, – способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество – это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость…»

Время от времени оставаться в одиночестве – это и в самом деле важно, иначе можно попросту утратить собственную личность, она затеряется в толпе. Но для этого незачем потчевать себя какой-то гадостью.

В «Театральном романе» высказано ещё более странная мысль – будто счастье можно обрести предельно просто:

«Чем, скажите мне, выводить пятна с одежды? Я пробовал и так и эдак, и тем и другим. И ведь удивительная вещь: например, намочишь бензином, и чудный результат – пятно тает, тает и исчезает. Человек счастлив, ибо ничто так не мучает, как пятно на одежде. Неаккуратно, нехорошо, портит нервы».

В «Жизни господина де Мольера» всё куда серьёзнее:

«Формула Эпикура чрезвычайно пришлась по душе Пьеру Гассенди, и с течением времени он построил свою собственную: "Единственно, что врожденно людям, – говорил Гассенди своим ученикам, пощипывая острую учёную бородку, – это любовь к самому себе. И цель жизни каждого человека есть счастье! Из каких же элементов слагается счастье? – вопрошал философ, сверкая глазами. – Только из двух, господа, только из двух: спокойная душа и здоровое тело».

Но как этого добиться? Положим, со здоровьем повезло, однако спокойствие души зависит от стольких факторов, что разбегаются глаза – никак не решишь, за что приняться.

А вот слова Мольера из того же романа пришлись мне по душе:

«Если бы в жизни моей чередовались бы поровну несчастия с удовольствиями, я, право, считал бы себя счастливым, господа!»

Я бы даже не возражал, чтобы не точно поровну – главное, чтобы чередовались, а то погибнуть можно от тоски. Впрочем, у одного из персонажей романа Тургенева «Рудин» совсем другое мнение. Вот что Пигасов говорит Александре Павловне:

«Ничего не может быть хуже и обиднее слишком поздно пришедшего счастья. Удовольствия оно все-таки вам доставить не может, а зато лишает вас права, драгоценнейшего права – браниться и проклинать судьбу».

Если есть потребность что-то проклинать, с кем-то браниться, тогда наверняка не получишь удовольствия от счастья. Особенно, если оно невовремя пришло.

А вот у Достоевского всё не так – персонажи его произведений из последних сил борются за счастье. Правда, счастье как правило сводится к богатству, но есть и более интересные мысли, например, в романе «Идиот»:

«О, будьте уверены, что Колумб был счастлив не тогда, когда открыл Америку, а когда открывал её; будьте уверены, что самый высокий момент его счастья был, может быть, ровно за три дня до открытия Нового Света, когда бунтующий экипаж в отчаянии чуть не поворотил корабля в Европу, назад!»

И впрямь, предвкушение счастья дорогого стоит, а уж если постигло в итоге разочарование, тогда можно успокаивать себя точно так, как делает это один из персонажей романа «Бесы»:

«Не желаю вам много счастия – наскучит; не желаю и беды; а вслед за народною философией повторю просто: "Живите больше" и постарайтесь как-нибудь не очень скучать; это тщетное пожелание прибавлю уже от себя».

Достоевский прав, хотя и не читал Фрейда, поскольку во времени они немного разминулись: «равнодушное довольство» – это неэквивалентная замена подлинному счастью. Впрочем, Бунин в романе «Жизнь Арсеньева» придерживается иного мнения:

«Какое это счастье – отряхнуть от ног прах всей нашей неправедной жизни и заменить её чистой, трудовой жизнью где-нибудь на степном хуторе, в белой мазанке на берегу Днепра!»

Признаться, такая жизнь не для меня – через неделю всё наскучит. Но тут уж всё зависит не только от характера, но в большей степени от того, что творится за окном. Лучше других об этом написал Бунин в стихотворении на смерть Антона Павловича Чехова:

Он жил под тёмною, загадочною властью

Судьбы насмешливой, бесчувственной и злой,

И капля каждая им выпитого счастья

Была отравлена невидимой рукой