Солдатские будни. Сборник рассказов

Кудря ретировался на промывку лица и глаз, а я обратил свой взор на рядового Стрижака и строго произнес:

– По законам военного времени, отдал бы тебя под трибунал.

– Виноват, исправлюсь, – промолвил Федор, опустив голову.

– Два наряда вне очереди, – объявил ему наказание. – Доложи взводному.

– Есть, – без энтузиазма отозвался он.

После полудня проверка противогазов в палатке окуривания продолжилась.

Храпун Фисюк

Вскоре житейская смекалка истопника и лекаря Кучера снова стала востребованной. Большие неудобства и дискомфорт ночью сослуживцам причинял новобранец рядовой Григорий Фисюк, детина из казацкого роду-племени, двухметрового роста с обувью 47 размера, сшитой по заказу. Родом он был с одной из станиц Сальского района Ростовской области.

Пока интенданты на складах искали для него подходящие сапоги (так и не нашли), он вынужден был ходить в строю в домашних башмаках. Только через месяц выдали новые кирзачи.

– Береги их, как зеницу ока, – напутствовал старшина Петр Гармаш. – Пришлось комбату обращаться к комдиву, чтобы заказали на обувной фабрике. Имей в виду, сам генерал побеспокоился, не каждому такая честь выпадает. Выразил удовлетворение тем, что такой богатырь под его началом служит. Намерен посетить наш батальон, чтобы посмотреть на «снежного человека», у которого стопа, как у слона.

– Кто снеговик? – удивился казак.

– Так ты и есть, тот самый «снежный человек». Если проявишь усердие в огневой, физической и политической подготовке, наградим знаком «Отличник Советской Армии» и предоставим двухнедельный отпуск на родину.

– Так точно, проявлю! – пообещал он.

– Каким видом спорта занимаешься? – продолжил старшина.

– Гиревым. Играю пудовыми гирями, словно мячами.

– Лучше бы борьбой или боксом, но и гири сойдут, – заметил Гармаш. – Смотри, Григорий, не подведи. Если генерал пожалует в батальон, то покажешь, на что способен, как управляешься с гирями. От тебя будет зависеть отношения комдива к личному составу. Коль на первенстве дивизии займешь призовое место, хотя бы бронзовую медаль, то напишу рапорт комбату, чтобы присвоил тебе звание «ефрейтор».

– Почему не сержанта?

– Для этого надо пройти учебу на шестимесячных курсах и сдать экзамены.

Григорий очень дорожил сапогами, натирал кремом до блеска, часто менял стальные подковки, чтобы каблуки не стирались во время занятий на плацу по строевой подготовке. Всем нам, пришлось на два года забыть о ботинках, туфлях и сандалиях. В жару и мороз, в дождь и снег носили тяжелые кирзовые сапоги с подкованными каблуками. Многокилометровые марш-броски совершали при полной экипировке в бушлатах со скаткой, плащ-палаткой, вещмешком, весом не менее пятнадцати кило, с противогазом, котелком, флягой. И, конечно же, с автоматом Калашникова, подсумками с магазинами снаряженными патронами калибра 7,62. Вот где настоящая закалка, суровый экзамен на выносливость!

– Генеральский подарок, – с гордостью взирая на сапоги, дабы подчеркнуть свою значимость, периодически напоминал сослуживцам Фисюк.

– Коль ты такой верзила, могли бы офицерские, хромовые выдать, – заметил рядовой Кучер.

– Еще не вечер, я – казак терпеливый, – ответил Григорий. – Через семь месяцев, когда наступит срок замены на новые скороходы, попрошу у старшины, чтобы пошили хромовые. Надраю их до блеска и для шика, как у атамана, голенища в гармошку.

– Мечтать не вредно, – усмехнулся командир отделения Олег Наседкин. – По уставу рядовым и сержантам положены кирзовые сапоги. На твой прокорм и так много средств уходит. Постоянно просишь добавку, почитай, ешь за двоих.

– Коль призвали, то пусть кормят, чтобы не сосало под ложечкой, – отвечал Фисюк.

– Гришка, признайся, казачки с тобой редко танцевали? – поинтересовался рядовой Иван Кучер.

– С чего ты взял? – удивился тот.

– А того, что очень рисковали. Если такой слон на ногу наступит, то считай хромоножка, калека на всю жизнь, – мрачно заявил Иван.

– С казачками я обходился аккуратно. Держал и за тали навесу, чтобы не касались пола, не чуяли ног под собой, – отвечал Фисюк.

– Так это не танец, а акробатика, – заметил кто-то из сослуживцев.

– Главное, что в руках молодая, красивая казачка, а танец это, пляска или акробатика, мне по барабану, – добродушно рассмеялся казак.

– Значит тебе, как плохому танцору, что-то мешало? – поставил диагноз Наседкин.

Всем был хорош донский казак, если бы не один недостаток, который он сам таковым не считал, а, напротив, даже гордился тем, что сослуживцы, даже ночью помнят о нем.

– В моем казацком роду все славились богатырским храпом, – сообщил он. —Станичники завидуют, от казачек отбоя не было и нет. Самые красивые девчата под венец охотно идут. Ну, чтобы, значит, малыши родились, крепкие и крупные.

– Казак донской, где твой конь вороной? – подтрунивали над ним ребята.

– Своему тезке, Григорию Мелехову из «Тихого Дона» подарил, – с находчивостью отвечал он.

– Жаль, посадили бы тебя на коня и отправили к чертовой матери, чтобы не отравлял нам сон своим лошадиным храпом. Вот так повезло!? До самого дембеля придется терпеть ночные рапсодии. Своим храпом ты подрываешь боевую готовность батальона. Целый день солдаты поле бессонницы, вялые, как сонные мухи. Противник возьмет нас голыми руками.

– Наверное, все читали этот роман моего земляка Михаила Шолохова, – гнул свою линию Фисюк.. – Много казаков сложило головы в гражданскую войну. Но казацкому роду нет переводу.

– Конечно, читали «Тихий Дон», «Поднятую целину», «Донские рассказы», «Судьбу человека» «Они сражались за Родину» и другие произведения, – подтвердил я. – Замечательный писатель, лауреат Нобелевской премии. Потратил ее на строительство школы, благоустройство родной станицы Вешенской, где и живет, хотя мог бы переехать в Москву, Ленинград, любой другой город, но верен родному Дону.

Действительно, сон донского казака до самого подъема сопровождался громким храпом с присвистом. Короткие антракты возникали, когда он, скрипя пружинами панцирной кровати, переворачивался на другой бок.

Развалившись на койке Фисюк с блаженной улыбкой на широком лице, отдыхал, выдавая на-гора виртуозные рулады, бившие по барабанным перепонкам, поэтому многие из сослуживцев, бодрствовали. Самые нетерпеливые солдаты ворчали, крыли донского казака отборным матом. Потом целый день ходили с ватными головами из-за вынужденной бессонницы.

– Если бы в дивизии проводились соревнования по громкости храпа, ты стал бы чемпионом, – подтрунивали острословы. Он, раздувая ноздри, самодовольно улыбался.

– Гришка, будь человеком, убавь децибелы, – увещевали другие сослуживцы, спавшие, а точнее, бдевшие, вблизи храпуна с мощными руладами. – Своим храпом ты подрываешь моральный дух личного состава роты, льешь воду на мельницу противника.

– Принимая присягу, вы клялись стойко переносить тяготы и лишения военной службы, – напомнил Фисюк, – Здесь вам не курорт, ни санаторий. Тяжело в учении, зато будет легко в бою.

– Ты своим храпом до боя выведешь всех из строя, – возразил Иван Кучер. – Год службы рядом с тобой следует читать за два года каторги.

– В здоровом теле – здоровый дух, – заявлял казак, скаля крупные зубы. – Не могу я перечить потребностям своего организма.

– Как тебя дома родители терпели?

– Они тоже любят похрапеть.

– Если не можешь уменьшить громкость, то перед сном надевай противогаз, – посоветовал Кучер.

– У меня легкие большого объема, вдруг не хватит воздуха, задохнусь, – возразил храпун. – Пусть те, кому я мешаю, сами спят в противогазах. А я своему организму не враг.

После словесной перепалки, кто-то из ребят, ночью набросил Фисюку на лицо его же портянку. Храп оборвался лишь на несколько секунд. Григорий проснулся и сочно выругался в адрес обидчика, угрожая покрасить голову зеленкой.