Земное притяжение любви. Сборник

Брусков вспомнил, что Люба как-то обмолвилась, что у нее тяжело болен отец и, возможно, потребуется экстренная операция. А ему, опьяненному любовью, казалось, что девушка всегда будет рядом. Немного отлегло после того, как он узнал о причине их отъезда.

Он направился к морю, вышел на берег. Волны ритмично повторяли свои гекзаметры и, разволновавшись под порывами норд-оста, нагло воровали чужую радость, стирая на песке вместе с солнечными часами девичье признание.

«Где же мне теперь тебя искать?» – размышлял Вадим. Он присел на песчаном откосе, цепко обхватив колени руками и в поисках ответа устремил взгляд в морскую даль.

МУЗЫКА БЕРЕЗ

Сергей Мерцалов расположился у окна. Облегченно вздохнул, отдыхая от городской суеты, от бесконечного шума машин. Киевский вокзал столицы напоминал растревоженный муравейник, какие ему не раз доводилось видеть в подмосковном лесу. Теперь он равнодушно поглядывал в вагонное окно, не утруждая себя какими-либо раздумьями. Никто его не провожал, и он, привыкший к дорогам, уезжал без грусти и сожаления.

Через час Москва с высотными белокаменными зданиями, с многолюдными улицами и огнями светофоров осталась вдали. Товарные вагоны, цистерны и платформы на запасных путях. Электричка шла через лес, и в приоткрытое окно повеяло сыростью, запахами листвы и хвои, среди березняка темнели стволы сосен. Вот к самому полотну, к гравийной насыпи сбежали молоденькие белоствольные березки, будто прислушиваясь к шуму электрички.

Эти березки Сергей сравнивал с деревенскими девчонками, которых часто видел на откосах. В какие только края не забрасывала Мерцалова беспокойная судьба журналиста. Одни поездки сохранились в памяти надолго, другие – быстро забывались. Все зависело от фабулы события, от личности людей, с которыми он общался. Вот и сейчас по заданию редакции он ехал в одно из сел, затерявшееся в стороне от больших дорог, чтобы разобраться в конфликте.

Вдруг в поле зрения попал добротный бревенчатый дом. Наличники на трех обращенных к дороге окнах отделаны искусной резьбой, конек украшен замысловатым узором. Возле высокого крыльца, словно сестры, обнялись две березы. Очень знакомым показал ему этот дом и растущие почти из одной точки березы.

Он напряг память, и трепетное чувство охватило его. Да, это действительно произошло с ним. Но когда? Шесть-семь лет назад, а может больше? В каком-то призрачном тумане плыл и качался вагон. Михаил в смятении прикрыл глаза, не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться вдруг нахлынувшим воспоминаниям. Когда в памяти все стало на свои места, в его сердце проснулись и зазвучали струны далекой осени.

Веселыми группами выбежали на поляну березки и остановились, словно застыдившись своей наготы или испугавшись кого-то. Замерли на месте, светло заглядевшись вдаль, будто поджидая издалека милого дружка. В лесу разливался мягкий свет. Вечерело. Кора на березах была мраморно – белой с темными накрапами.

Лес подступал к самому поселку, и кое-где многоэтажные дома и стрелы башенных кранов поднимались над верхушками деревьев. В одну из первых своих командировок Мерцалов познакомился с Леной Вьюгиной. Неделя быстро пролетела, и вот последнее свидание. Они шли по лесу, потеряв счет времени. Сергей не отводил взгляда от смуглого лица девушки и сбегающих на плечи светлых нитей волос. Она таинственно чему-то улыбалась. Они шли, не разнимая рук, и он с трепетом ощущал тепло ее нежной ладони.

– Смотри, как красиво, – сказал он. Лена запрокинула голову. Мерцалов проследил за ее взглядом, и в глаза брызнула просвеченная заходящим солнцем крона. Потом они вдвоем ловили опадающую листву, Лена собрала букет. Под ногами мягко пружинила листва, пахло сыростью и грибами. А в кронах деревьев вдруг запели птицы.

Они долго бесцельно бродили, потом он догонял девушку. Она, озорно смеясь и волнуя его, убегала, прячась за стволы берез. Рядом с ними Лена казалась еще стройнее, краше и желаннее. Он догнал ее и с неистовой силой прижал к груди, чувствуя, как, словно птица в клетке, бьется ее трепетное сердце и влечет васильковый взгляд. Они движением рук и губ без слов поняли друг друга.

Когда совсем стемнело, вышли к небольшому озеру, обрамленному, словно золотой оправой, скопившейся на берегу листвой. Желтые кораблики плавали на зеркальной воде. Опрокинулись в озеро березы. Вода, не шелохнувшись, держала отражение. Он не отпускал теплых девичьих рук, благодаря за нежность и доверчивость. Неизвестно, как бы им удалось выйти к поселку, если бы не чуткий слух Лены.

– Слышишь? – она придержала его за руку. Он напряг слух. Она повела его за собой и минут через пять Сергей тоже услышал наплывающую музыку. Березы расступились, и перед взором предстал бревенчатый дом с тремя уютно светящимися окнами. Одно из них было открыто настежь. Кто-то невидимый играл на рояле. Ему запомнились две березы, растущие у крыльца. «Вот и нам бы так с Леной, взявшись за руки, идти по жизни», – подумал он. Хотел, было об этом сказать ей, но увидел ее очарованное лицо.

– Что с тобой, Леночка?

–Слушай, – прошептала она. – Ты знаешь, чья это музыка?

И, не дожидаясь его ответа, произнесла:

– «Времена года» Чайковского.

Музыка то нарастала, то уходила вдаль. Березы кружили хоровод, словно оранжевые звезды, осыпались листья.

– «Осенняя песнь», – промолвила девушка. Звуки музыки для Мерцалова вдруг приобрели реальные образы. Вот легкий ветерок пробежал по березовой роще. Сначала робкий, он срывает один—два листочка и бросает их на озерную гладь, потом уже охапками, безжалостно обнажая девичьи тела берез. Вместе с музыкой в его сознании родились лирические строчки :

Через лес плывут электрички,

Через сердце – светлая грусть.

У березок в платьицах чистых

Я словам золотым учусь…

И даже тогда, когда Сергей и Лена возвращались в поселок последней электричкой, когда нежно расставались в темном подъезде дома, в его сознании все плыла и плыла музыка Чайковского и сердце наполнялось благодарностью к милому созданию, одарившему его теплотой и нежностью.

Со смешанным чувством Сергей поглядывал за окно. В нем боролись два желания. Первое – сойти на станции и хоть издали увидеть Лену и второе – не тревожить понапрасну сердце и проехать мимо. К тридцати пяти годам он так и не свил семейное гнездо, не обрел очаг. Первый брак оказался коротким, и он решил больше не жертвовать своей холостяцкой свободой. Но сейчас возникло новое чувство – сердце заныло от тоски и одиночества, от вспыхнувшего чувства вины.

Он обещал ей написать, но все откладывал. А потом чувство любви притупилось, захлестнули дела, закружили поездки. И вместо оправдания в висках пульсировали слова: «Я должен ее увидеть». Он прислушался к стуку колес, и они тоже упрямо повторяли: «Ты должен ее увидеть… Ты должен ее увидеть…»

Электричка сбавила ход, и он прочел название знакомой станции. Он медлил. С ужасом подумал, что потом ему невозможно будет избавиться от саднящего чувства вины. Неведомая сила подняла его с места, и Сергей, растолкав пассажиров, перепрыгивая через коляски и сумки, устремился к выходу. Вслед донесся чей-то сердитый окрик, и в последний момент перед тем, как сдвинулись створки двери, он спрыгнул на перрон. Электричка, тревожно прокричав, тронулась с места.

Очнувшись на перроне, он растерянно оглянулся. Накрапывал мелкий, словно просеянный через решето, дождь, но Мерцалов не замечал его. По дощатому настилу, проложенному через рельсы, направился в поселок. За высокими соснами взору предстал пятиэтажный дом. Во дворе – детская игровая площадка с грибками и качелями. Неподалеку, несмотря на моросящий дождь, подростки увлеченно играли в городки. Он остановился поодаль от дома, возле одиноко растущей березы. Долго не мог закурить – от волнения ломались спички.

– Дядя, вы кого-то ждете?

Мужчина обернулся. На него, прищурив синие васильковые глаза, смотрела девочка лет пяти-шести. По-мальчишески вздернутый нос с золотыми крапинками веснушек, слипшиеся от дождя льняные волосы. Он пристально вгляделся в лицо девочки.

«Боже мой, как она похожа на Лену… Неужели?» – промелькнула в сознании догадка. Он поспешно порылся в карманах, но не нашел ничего подходящего, что можно было бы подарить девочке. Она с любопытством наблюдала за незнакомцем.

– Прости, – прошептал он виновато. Не заметил, как из подъезда дома вышла женщина. Раскрыла зонтик, окинула двор взглядом, отыскивая кого-то, и увидела девочку.

– Катюша, иди домой, ты вся промокла, – прозвучал знакомый бархатно-мягкий голос.

– Это моя мама, до свиданья, дяденька, – девочка помахала рукой, собираясь уходить. Он почувствовал, что в этот момент теряет последнюю возможность увидеться с Леной.

– Погоди, Катя, – умоляюще попросил он. Девочка остановилась, с недоумением глядя на незнакомца. Женщине надоело ждать дочку, она сама направилась к березе. По мере того как она приближалась, волнение и радость теснились в его груди.

Лена почти не изменилась, разве что немного пополнела, но сохранила легкость девичьей походки. Приготовилась отчитать непослушную дочку, но подняла глаза и остановилась. Он увидел; как побледнело ее лицо и беззвучно что-то шепчут губы.

– Лена… Елена Дмитриевна, – с трепетом произнес он.

– Сергей, Сережа…, – наконец справилась она с волнением.

–Леночка, вы замужем? – выдавил он из себя.

–Нет-нет, – покачала она головой. – Я ждала тебя. Долго ждала…

– Простите, прости меня, – он бережно поцеловал ее левую руку. – Вы помните Чайковского? «Осенняя песнь».

Лена утвердительно кивнула головой. Береза, свидетельница их запоздалой встречи, бросила в лицо Мерцалова горсть холодного дождя. Он поднял дочку на руки и бережно прижал ее к груди.

САШКА

В больничной палате нас четверо. Самому старшему, деду Митрофану, ветерану войны, перевалило за восемьдесят. Старика часто клонит в сон и он нередко засыпает, сидя на кровати, уронив свою с редкими седыми волосами голову на грудь.

Среднего возраста пациенту, Дмитрию Герасимовичу около сорока. Он страдал болезнью желудка, выражаясь его словами, отсутствием аппетита. Но, глядя на него, трудно было поверить, что он чем-то болен. Розовощекое лицо пылало здоровьем, а в уголках губ всегда теплилась виноватая улыбка. Он самый прилежный пациент, охотно принимал зеленого цвета микстуру, таблетки, которые утром и вечером приносит в палату дежурная медсестра Верочка. Она часто ставит Дмитрия Герасимовича нам в пример. Зато надо было видеть с какой боязнью прилежный больной шел на инъекции в процедурную, где постоянно витал запах эфира и других лекарств, а в никелированной ванночке кипятились шприцы. Тогда одноразовых изделий еще не было и в помине.

– Если бы не проклятые уколы, то жить здесь можно, как в санатории на курорте,– часто заявлял Дмитрий Герасимович перед тем, как отправиться на пытку. Я предполагал, что уколы скоро одолеют его и заставят сократить курс лечения. Но пока Дмитрий Герасимович терпеливо ходил в процедурную и долго потом сетовал, словно под микроскопом рассматривая ужаленное медсестрой место, будь то на руке или другом участке изнеженного, холеного тела. Насчет отсутствия аппетита он, конечно, приврал. Я однажды видел, как за один присест он слопал принесенную женой курицу. Как знать, может у него дело пошло на поправку. Я не познакомил вас с Сашкой Барвиным.

Мы с ним ровесники. Если сложить наши прожитые годы, то будет сорок два. Он среднего роста, худощавый, высокий благородный лоб, умные, карие с лукавинкой глаза и темные волнистые волосы. Сашку к нам перевели из соседней палаты. Три года назад он перенес тяжелую операцию на сердце. Боли снова обострились. Моя и Сашкина койки расположены рядом у большого окна, выходящего в зимний сад. Когда налетает ветер, то голые ветки кленов и акации тоскливо стонут и стучат ветками в стекло, словно просятся к очагу. Черной шапкой висит почти у самой верхушки дерева сорочье гнездо.

Приятель часто смотрит в сад с облетевшей желто-бурой листвой, мягким ковром устлавшей землю. В такие минуты его охватывает грусть. Он сидит неподвижно с отрешенным взглядом. Тогда я не узнаю в нем прежнего веселого парня. Хотя бы снег выпал и белизна и чистота взбодрила бы моего приятеля.