Земное притяжение любви. Сборник
Из его веточек заваривают чай, подслащивая тамариксовым медом. А еще раньше человека целебность растения оценили животные, охотно поедающие сочные ветки. Умельцы из гибких лоз изготовляют ажурную мебель, столики, кресла, плетут корзины и другие изделия, а из желтовато-белой древесины – изящные поделки.
Поэтому тамарикс может разделить печальную участь можжевельника и других ценных пород крымского леса, ставших источниками сомнительного бизнеса. Грех поднимать топор на эту красоту, дарованную и ныне живущим и будущим поколениям, природой.
Я прикоснулся к цветущей ветке, над которой трудились несколько пчел. Невольно возникло желание сорвать несколько унизанных розовым бисером веточек для букета, но вспомнил, что на Синайском полуострове и в странах Средней Азии это растение справедливо называют священным, и отвел руку. Под налетевшим порывом ветра гибкие ветви, словно в знак благодарности, склонили свои цветущие метелки. Свернув на узенькую тропу, я оглянулся – розовые гривы тамарикса стелились над зеленью уютной поляны, окаймленной белоснежно цветущим боярышником, листвой серебристого лоха и желтыми гроздьями акации.
СИРЕНЕВАЯ ПОГОДА
Каждому цвету – свое время, каждой ягоде – свой срок. Отпылали ярко красные тюльпаны и угасли, рассыпавшись на почве густо-алыми лепестками в накрапах желтой пыльцы. Будто замер костер, тлеющий последними угольками.
Печально склонив стебли, завяли желтые лепестки нарциссов. В палисаднике раскидистая ива сменила светло-зеленую прозрачную вуаль на густой, стекающий к земле, словно струи водопада, наряд…
Настал черед сирени. Заждавшись тепла, зрели под солнцем гроздья с фиолетовым отливом, вбирая в себя его энергию. И вот однажды под блеском утренней звезды распустились сиреневые хрупкие звездочки. В каждой из них еще до прилета первых пчел застыла сверкающая капля росы. И без усилий рождались строки, будто дарованные природой:
Размыты очертания и тени,
Дрожит, мерцая в утреннем саду,
Зеленый куст нечаянной сирени
В отчаянно сиреневом цвету…
Словно маленькое облачко заночевало в зарослях, первый луч солнца застал его врасплох… Иду по усыпанной желтым влажным песком тропинке, подмечая то один, то другой куст сирени. Согревают взор белопенные соцветия, распушившиеся на ветках кружевами. В свежее дыхание близкого моря пробивается тонкий аромат.
Она выстояла в студеную пору, выдержала обжигающие норд-осты и вот нежно полыхнула соцветьями.«Сиреневая погода сиренью обрызгала тишь», – строка из есенинской «Анны Снегиной», как в далекой юности, волнует сердце, навевает воспоминания о первой любви, о свиданиях. И каждая встреча с ней рождает теплое солнечное чувство.
Ветка сирени на согретом лучами граните обелиска, ветка сирени в тонких девичьих руках – символ торжества жизни, дань памяти воинам, знак величия и нетленной красоты.
«Имеющий в руках цветы плохого совершить не может», – в этом был убежден замечательный русский писатель Владимир Солоухин, автор лирических и эпических произведений «Владимировские проселки», «Созерцание чуда», «Время собирать камни», «Камешки на ладони», сонетов и других творений. И надо не только согласиться с этим философским и этическим высказыванием, но и постоянно следовать ему.
ГРОЗДЬЯ СИРЕНИ
В мае, когда отцвели абрикосы, миндаль, алыча, а за ними персик, вишня, черешня и яблоня, наступает пора цветения сирени. Растущая во дворах и палисадниках, она особенно на утренней зорьке или после дождя, блестя капельками росы и воды, сверкая звездочками соцветий, одаривая взоры людей, благоухает тонким ароматом.
Селекционеры позаботились о разновидностях и цветовой гамме этого удивительного растения, восхищавшего ни одно поколение поэтов, художников, музыкантов, создавших лирические строки, живописные полотна и рисунки, прекрасные мелодии
Проходя по одной из улиц на окраине города с одно и двухэтажными домами, с палисадниками под окнами, блистающими в лучах солнца. Среди цветущих кустарников смородины, жасмина увидел гроздья сирени белого, пурпурного и фиолетового цветов. Если бы они были в отдалении друг от друга, то это не заставило бы остановиться. Но разноцветные гроздья соприкасались.
«Наверное, какой-нибудь цветовод-мичуринец постарался и на одном подвое создал букет?» – предположил я. Но когда внимательно пригляделся, то увидел, что из почвы поднимаются три ствола, а вверху переплетаются ветвями, превратившись в единое творение человеческих рук и природы. Хотя версия об умельце-селекционере отпала, однако очарование от увиденной композиции не угасло. Наверняка, садовод поставил эксперимент, посадив рядом черенки разноцветной сирени, и эта задумка ему удалась. Я подметил, что при виде такой необычной композиции, словно букет в огромной вазе, прохожие замедляли шаг и их лица озарялись улыбками.
Мне припомнились строки из юности, когда под окном родного дома в одном из степных крымских сел в мае зацветала сирень:
Зацвела под окошком сирень
Распустила душистые гроздья.
И скользнула лиловая тень
По дымящимся звездам.
И припомнилось сердцу в тот час,
Что давно не могло позабыться,
Сквозь цветенье сияние глаз
Снова в душу сумело пробиться.
ЗА ОКОЛИЦЕЙ – МАКИ
Ранним утром, только первый луч солнца разбудил землю, я вышел за околицу села. Еще вчера, проходя по узенькой тропинке среди голубого овса, даже не подозревал, что поле преподнесет сюрприз. В дымящемся разливе овса кое-где густо вспыхнули угольками красные маки. В одном месте их было больше, в другом – поменьше. Словно еще осенью или ранней весной кто-то невидимый вытряхнул из сухих маковок черные семена. Это, наверняка, был ветер. Но даже в беспорядочном их цветении чувствовалась гармония красоты. Над полем пылало лилово-сиреневое зарево рассвета. Поле подступало к домам крайней улицы.
Из калитки одного из дворов выбежала девочка. Она остановилась, взмахнула ручонками. На светлой с льняными волосами ее голове трепетал розовый бант. Она, сама похожая на цветок, побежала к макам, расцветшим у края поля. В ее руке цветок к цветку увеличивался букет. Затем смело вошла в голубой разлив и метелки овса, касались ее плеч, а над поверхностью плыл ее бант. Понимая, что со всеми маками ей не управиться, девочка, держа букет головой словно факел, вышла на тропинку В ее руке полыхало, переливалось от легкого дуновения ветерка, пламя. И нежный, розоватый отсвет ложился на милое детское лицо.
– Смотри, пальчики обожжешь, – предостерег я, но девочка озорно рассмеялась:
– Они не горячие…
В ее глазах отразилась синь неба, восторг, присущий только детям, впервые открывающим для себя прекрасный и удивительный мир в гамме красок и звуков. Она побежала домой, чтобы поделиться своей радостью с матерью и подарить ей букет. На тропинку опустились несколько красных лепестков с черными пятнышками.
Из рассказов старожилов я знаю, что на этом поле более полувека назад шли ожесточенные бои наших воинов с захватчиками и земля была изрыта окопами, воронками от снарядов и мин. Мне на миг представилось, что капли пролитой крови проросли маками в память о тех, кто не вернулся с горячих полей сражений, кто отстоял родную землю. Благодаря им, мы живем, любим, радуемся солнцу, созерцаем красоту, трудимся и творим. А солнце своими лучами– спицами вышивало на голубом холсте овса яркие маков.
РОМАШКИ
В лазоревом небе, причудливыми грудами мрамора, остановились белые облака. В знойной высоте над зеленым колосящемся полем пшеницы заливались звонкоголосые жаворонки. По проселочной дороге, мимо поля шла девушка. Она беспечно глядела вдаль веселыми глазами, держа в руке букет васильков. Вдруг остановилась и, мимолетная тень грусти отразилась на ее лице. Она о чем-то размышляла, советуясь с сердцем. Потом сошла на обочину дороги, где среди зеленых стеблей травы росли белые ромашки. Осторожно сорвала цветок. Загадочно улыбаясь, тонкими пальцами принялась обрывать лепестки.
– Любит, не любит? – шептали ее капризные губы.
– Любит не любит?– слетали на ее светлое платье и загорелые колени невесомые лепестки. Она огорченно вздохнула и сорвала очередной цветок. Снова, затаив дыхание, продолжила гадать. Не обмани ее нежные чувства, подскажи ее сердцу, полевой цветок.
Сколько раз тебя брали ласковые девичьи руки, загадывая свое счастье, прося ответить на вечный вопрос: любит или не любит? Падали снежинками на траву лепестки, жёлтыми монетками светились головки смятых цветов, заронивших сомнения.
Девушка подняла сиротливый букет васильков, которые оробели перед трепетной красотою ромашек. Пройдя несколько шагов обернулась, глядя на разбежавшиеся в траве ромашки. Они показались ей маленькими балеринами из «Лебединого озера» Чайковского.
Вот, взявшись за руки, они плывут под звуки чарующей музыки. Она посмотрела на чистую, словно озерная гладь, синеву неба с изваяниями белых облаков и ей захотелось, чтобы эти облака, словно большие лебеди поплыли в дальние страны.
Вновь возвратилась к ромашкам. Бережно провела пальцами по лепесткам, но срывать не стала. Ей не хотелось нарушать картину, нарисованную воображением: белые лебеди и вечная музыка. Лицо озарила улыбка и она подумала: какое это великое счастье жить на земле, дышать прозрачным воздухом, настоянном на аромате цветов и трав, трогать руками ромашки. А любовь? Она придет как праздник, как награда за чистоту и красоту нерастраченных чувств.
Шла по дороге, неся букет васильков, девушка. Кто теперь скажет, что ромашка – цветок сомнения.
ТРОПИНКА
За околицей села, где вечером догорают алые закаты, вьется узенькая тропинка. Зимой она прячется под снегом, но люди все равно торят по ней цепочку следов. И весной, в пору таяния снегов, тропинка еще не приметна. А когда после оттепели пробьется к солнцу первая шелковистая трава, тропинка, как ручеек, входит, в свое привычное русло и бежит, маня в прозрачную даль. Неподалеку легла проселочная дорога, широкая и прямая, но сельчане чаще всего ходят по тропинке.
И она, благодарная за их признательность, зацветает по краям синеголовыми васильками и белопенными ромашками, а то вдруг нежданно-негаданно восхитит розовыми соцветиями дикого горошка.
Я и сам предпочитаю ходить по тропинке. Годы текут, а она остается неизменной. Каждое свидание с ней, как память о детстве, то светлой радостью, то щемящей грустью отзывается в сердце.
Чем притягивает к себе тропинка? Может, неброской красотой, что с давних времен придает очарование русским пейзажам, а может, желанием человека уйти от асфальта шумных городов поближе к природе.
Для многих сельских ребятишек тропинка, манящая за порог родного дома, стала первым притоком в полноводную реку, имя которой – Жизнь. Она уводила от дома и вновь через долгие годы разлуки возвращала к нему. Сколько она помнит встреч и расставаний!
Недавно я снова, после долгой разлуки, побывал на тропинке. Вечерело. После теплого летнего дождя капли поблескивали на стеблях поникшей и тронутой желтизной травы.
В каждой росинке пылало и тут же угасало пламя заката. Я искал следы той, чей ласковый облик и нежное имя не смогли стереть ни время, ни пространство. И это трепетное воспоминание согревало сердце.
Вдруг на фоне небосклона увидел двоих. Это были Он и Она. Сейчас и тропинка, и мерцающие в небе крупные звезды принадлежали им. Все повторяется в подлунном мире: и любовь, и счастье, и разлука…
СЛАДКА ЯГОДА
Середина звонкого быстротечного лета. Не за горами тот день, когда наступит осень – золотоволосая девочка с плетеным лукошком в руке. А пока лето еще напоминает о себе терпким привкусом смородины на губах, воскрешая картины детства.
Ранним утром, когда солнце медленно поднималось в золотистой дымке над горизонтом, я с друзьями отправлялся за смородиной . Малиновый свет струился на черепичных крышах села. Над ним огромной чашей было опрокинуто бирюзовое небо. В нем, радуясь простору, парили, щебетали и пели птицы.
Мы шли по лесополосе. Буйно цвела желтая акация. Ее сладковатый запах плыл в воздухе. Травы и цветы купались в чистой росе. Резали воздух прозрачными крылышками стрекозы, кружились над поздними соцветьями пчелы. Дикая роза огненно-красными лепестками пила росу. По соседству с ней разрослась кудрявая смородина. Зеленые ветки усыпаны тысячами сочных красных и черных ягод. В каждой бусинке отражается солнце. С щебетом и чириканьем лакомятся ягодами птицы.
До самого знойного полудня бродим в зарослях смородины. Горсть в лукошко, две – в рот, пока не появится оскомина.
Сладка ягода. Ее привкус и сейчас напоминает о родном доме, о звенящей мелодии крымского лета.
КОЛОКОЛ НЕБА
Посветлели, отодвинулись ранее дымчато-туманные дали. На востоке занялся рассвет. Горизонт и небосклон озарились малиновым заревом. Потом краски слегка посветлели, словно разбавленные художником на палитре. Солнце, красное, как созревшая мякоть арбуза, медленно поднимаясь, оторвалось от земной тверди. Яркие лучи полоснули по крышам домов, отразились от стекол окон, засияли на глади тихого пруда, застывшего светлым оком на околице села.
В это ранее утро слышу, как со стороны кузницы доносятся гулкие удары молота о наковальню. Потом разливаются перезвоны молоточка. Звуки переплетаются, образуя музыку кузнечного дела. Кажется, что торжественный звон исходит от высокого и огромного колокола неба. Словно тысячи серебряных колокольчиков запели от прикосновения солнечных лучей. И в унисон этой мелодии запело сердце.
Вхожу в раскрытые настежь двери кузницы. Горн пышет жаром, пылают красновато-лиловые угли. Вижу сосредоточенные лица кузнецов. Они увлечены работой – отковывают красную полоску металла. Под их точными ударами она обретает форму детали. Прошу одного из кузнецов:
– Откуй мне подкову на счастье. Мастер кузнечного дела дружелюбно улыбается, и я слышу в ответ:
– Запомни, каждый человек – кузнец своего счастья. Я благодарно киваю и выхожу на простор. Запрокидываю голову вверх, где, разрезая лучи солнца, парят гордые и сильные птицы. Наверное, для счастья нужны доброе сердце и сильные крылья.
СЕРЕБРИТСЯ КОВЫЛЬ
Вдоль откосов железнодорожного полотна, натянуты, как струны стальных рельсов, столько долгих лет живет в полосе отчуждения не тронутая плугом земля. Ранней весной, едва сойдет снег, зарождаются, а летом благоухают, раскинувшись пестрым ковром, цветы и травы.
Осенью полыхают багряно-желтым костром, сгорая, чтобы со звоном капели возродиться вновь. Извечный круговорот жизни, подобный восходу и закату солнца. Но всегда неповторим, ярок, многолик и неожиданно радостен…
И снова ясноликий июнь бредет по проселкам и травам. В открытые окна вагона поезда-тихохода на участке от Семи Колодезей до Керчи ветер приносит пряные запахи степи. В пологие склоны косогора вросли, словно разбросанные рукой Геракла, мшисто-зеленоватые и серые камни. Они похожи на овечью отару, прилегшую отдохнуть. И вдруг впереди… Озеро? Нет, не озеро – засеребрилась поляна. Ковыль – верный спутник степи – низко стелется, блестящей ртутью растекается по земле. Ветер словно гребенкой приглаживает струящиеся нити. Все другие травы и цветы отступили перед ковылем, не дерзнув яркими красками нарушить его разлив. И поэтому поляна светится, как зеркало озера, окаймленного разнотравьем. Ветер ласкает седые пряди.
То там, то здесь, словно исполняя танец маленьких лебедей, рассыпались на лугу хрупкие ромашки – балерины. Плетется, цепляясь усиками за колючие ветки шиповника с лиловыми цветками, розовый душистый горошек. Вижу, как пчеловод обкашивает траву в зарослях дикой смородины и шиповника. Трава веером рассыпается под узким лезвием косы.
Возле коновязи у белопенной акации, утонув оглоблями в траве, приткнулась двуколка с намотанной на втулки колес травой. Чуть поодаль пасется лошадь, рядом, вскидывая тонкие ноги, резвится красногрудый жеребенок. Редкая для нынешнего индустриального времени картина, хотя нет худа без добра. Из-за изношенности машин, тракторов и комбайнов и отсутствия средств на приобретение новой техники и горючего, крестьяне все чаще обзаводятся гужевым транспортом.
Лошадь на подворье фермеров, крестьян нынче не является большой редкостью. В одном селе, мне сказывали земляки, живут несколько осликов – трудяг. Так один из них горластый Орфей раньше петухов устраивает односельчанам утреннюю побудку своим громким, как Иерихонская труба, голосом. Любители поспать ворчат на хозяина парнокопытных, но ослу не прикажешь, у него свой режим.
Наблюдая за сельскими ребятишками, оседлавшими скакунов, с теплотой в сердце вспоминаю ту далекую пору, когда с ровесниками верхом на конях уходили в ночное. В углях костра пекли картошку. Очарованные тишиной, стрекотом кузнечиков, замирали под высоким звездным небом. Тогда на полевой дороге легко было отыскать подкову на счастье.
Ощущение первозданности природы, загадочности и волшебства… Многим нынешним детям, подросткам это чувство неведомо. Чаще всего они видят пейзажи из окон вагона, автобуса или легковушки. А хорошо бы пробежаться по траве и ощутить животворящий ток земли, ласковость ее шершавых, пахнущих цветами и травой ладоней. Серебрится ковыль. Радует взор, согревает сердце.
У ТИХОЙ ЗАВОДИ
Светлое око в зеленом обрамлении, шелестящего на ветру камыша. Таким с высоты птичьего полета видится озерко в микрорайоне Марат. В нем отражены и бело-мраморные каравеллы облаков, и розовость рассвета, и алый полог заката. Стайка вездесущих мальчишек расположилась с удочками на берегу. С десяток глаз напряженно следят за поплавками. Хитер карась, норовит с наживкой уйти в камыши. Не один зазевавшийся рыболов потерял крючки, вонзившиеся в упругие стебли. А вот и удача – мальчишка ловко вскинул удилище. На леске блеснул золотисто-оранжевый карась. Сколько восторга в ребячьих глазах!
Двое других пацанов, забравшись на деревянный плот, гребут к середине озера в надежде, что где глубже, там и рыба крупнее. Путь им пересекла выплывшая из камышей дикая утка с маленьким выводком и тут же, почуяв опасность, спряталась у противоположного берега.
Вблизи закачались в зеленоватой воде упругие стебли. Это прилетела тонкоклювая камышовка. Глядит на рыболовов, кося бусинку глаза, готовая вот-вот вспорхнуть.Медленно, как песок в часах, течет время. Неподвижно зеркало воды . Угасла теплая летняя заря, и как будто приблизилась причудливым силуэтом Митридатская гряда.
Последний рыбак, лишь потому, что уже не различим поплавок, покидает берег. А в озере светляками проклюнулись звезды.
ИВУШКА ПЛАКУЧАЯ
Стояли погожие солнечные дни и теплые ночи, шедшие на убыль – ни дождя, ни тумана. С близкого моря легкой прохладой веял норд-ост, тесня знойный воздух к цепи древних курганов в окрестностях Керчи.
По едва приметной тропинке я направился к голубовато-зеленой чаше озера, окаймленной изумрудной оправой, шелестящим на ветру камышом. На стеблях сочной травы, белых соцветиях тысячелистника, синего цикория, желтой сурепки и вьющихся плетях душистого розового горошка ни одной росинки. Небо безоблачно, голубое поблекшее в жарких лучах летнего солнца и поэтому никаких признаков на дождь.
И вдруг, войдя под зеленый шатер ивы, я ощутил упавшие капельки влаги. Обратил взор вверх и несколько капель почувствовал на лице. Так это же плакучая ива, словно невеста, но не в белоснежном, а в светло-зеленом нежном наряде. И почему ей вздумалось проливать слезы? Может в оправдание своего названия или в предвестие близкой перемены погоды, с сухой и солнечной на дождливую и хмурую?
Возможно, через соцветия и листву избавляется от избытка влаги? Почва и трава под ивой были влажные.
Я приблизился к озеру. На тихом зеркале воды, в дальнем затоне, тревожа его кольцами волн, плавала дикая утка с молодым выводком– шустрыми утятками. Она добывала корм, ныряя вглубь. На берегу прогалины, освобожденной от камыша, замер рыбак с удилищем в надежде на улов карасей, окуней или хотя бы пескарей.
На поплавке из гусиного пера устроилась вездесущая стрекоза, а на берегу у самой воды разрослась ива. Ее ветви зелеными длинными косами ниспадали к воде. Она загляделась в затон, любуясь своим отражением. Слезинки мелкими прозрачными бусинками падали в водоем, словно морось дождя.
В народном творчестве, сказках, песнях и сказаниях, в произведениях писателей, поэтов, художников и музыкантов, ива предстает в образе одиночества, грусти и нелегкой доли. Если березку или рябину и тополь сравнивают со стройной девушкой (поэзия С.Есенина, повесть Ч.Айтматова «Тополек мой в красной косынке» и др.), то иву с женщиной трудной судьбы. Так и хочется подойти, прикоснутся к ветвям и утешить, но не во власти человека изменить издревле отведенную ей роль.
Плачет ивушка, благоухает тонким ароматом акация, роняет пух тополь – у дерева каждого своя планида.
БОЧАРКА
Предрассветье – время, когда крупные звезды, россыпью усеявшие небосвод, не успели поблекнуть и челн луны еще не уплыл за окоем, – самая лучшая пора для рыбной ловли. Вот и я, прихватив удочку, тороплюсь на камни Бочарки.
Полчаса ходьбы вдоль железнодорожного полотна, спуск к мостику в зарослях камыша, где среди тонкого журчания затаилась ночь. Вскоре – окраина города, приземистые дома Цементной слободки, постройки. За ней – защищенное грядой холмов зеркало Керченского залива. Выгнутый дугой берег сплошь усеян камнями, будто мифический Геракл разбросал их мощной рукой. Надеялся увидеть пустынный берег. Ан, нет, невдалеке показалась фигура рыбака.
Внимательно присмотревшись, замечаю на вымощенных из камней уступах второго, третьего… Неукротима рыбацкая страсть! А в трехстах метрах от берега – целая флотилия резиновых и дюралевых лодок…
Отсвечивающая ртутью гладь воды не шелохнется. Лишь изредка, всплеснет крупная рыба, да на поверхности пробежит цепочка пузырьков. Наживка на крючке, и вот поплавок замер.
Все внимание сосредоточено на нем. Мгновенье – поплавок слегка заплясал и вдруг стремительно пошел вглубь. Вскидываю удилище. Оно упруго выгибается, леска натянута, как струна, коснись смычком – и запоет. Непередаваемое светлое ощущение испытывает рыбак, чувствуя тяжесть добычи. Возможно, оно осталось в человеке с той незапамятной поры, когда для далеких предков охота и рыбалка составляли суть существования.
Быстро светает. В заливе, словно в зеркале, отражаются все происходящие перемены. Пурпурно-розовая полоска над горизонтом – и сразу вода повторила ее цвет. Первая приливная волна, всколыхнув застывшую до того гладь, набежала на камни, напомнила о себе звуком.
Через мгновение огненно-красный диск солнца вынырнул из воды, будто до того покоился в глубине на якоре, залил все вокруг малиновым цветом. Налетел с востока ветерок, зарябил воду. Клев ослабел, зато интереснее стало наблюдать жизнь моря.
Сквозь пронизанную лучами толщу воды видны покрытые сочным зеленым бархатом камни, зеленовато-бурые и коричневые водоросли тянутся к поверхности. На песчаных «оконцах» притаились бычки, боком-боком пробежал и скрылся в расщелине краб. Камни сплошь усеяны черными ракушками мидий. И вдруг в глубине, где видимость размыта, подмечаю золотое свечение. Это кефаль заманчиво блеснула боком, рядом вторая, третья… То уйдут вглубь кем -то вспугнутые, то возвратятся к прежнему месту, плавно обходя камни.
– Ходит кефаль, да не ловится, – сетуют заядлые рыбаки, не теряя, однако, надежд на удачу. Для нее нужна особая наживка – морской червь, который обитает в речке Приморской, в древние времена называемой Пантикапа, а затем и Мелек-Чесме или в лиманах.
Над поверхностью воды увидел черную головку змеи. Пригляделся – она держит небольшого бычка, за которыми эти земноводные рептилии любят охотиться. Замер, чтобы не спугнуть резким движением.
Змея упорно доплыла до берега и выбралась на торчавший из воды осклизлый камень. Раскрыла челюсти и попыталась, измочалив рыбешку, проглотить ее, но увы. Бычок оказался довольно шустрым. Встрепенувшись, он соскользнул с камня в родную стихию. Змея поздно хватилась, нырнула в воду, но его и след простыл.
«Бесплатно прокатился на рикше, хотя и не обошлось без боевых ран, – подумал я, немного сочувствуя змее, затратившей силы и на ловлю, и на доставку добычи на берег. – А ведь могла и не торопиться с трапезой, а вытянуть бычка на высохшие водоросли, подальше от воды и тогда он был бы обречен».
Подобную сцену мне уже довелось наблюдать. А вот морские рыжие крысы тоже не прочь полакомиться и бычками, что в садках или снедью из сумок увлеченных рыбаков. Но последние несколько лет их не видно у берегов залива. Может, перевелись, а ведь обитали в расщелинах камней и норах.
