Шут императрицы: Халиф на час

–Деньги? – Бирон посмотрел на Трубецкого. Он хорошо знал, что князь Никита вор. Такого казнокрада было поискать. – И сколько же вам надобно денег?

–Двадцать тысяч золотом, ваше высочество.

–Сколько? Князь, вы, что сошли с ума? Врачи сейчас бальзамируют тело государыни и готовят его для выставления в церкви.

–Но для украшения гроба и траурного кортежа надобно….

Трубецкой развернул список. Бирон не дал ему возможности зачитать. Он сказал:

–Князь, после свадьбы шутов много чего осталось. Берите со складов все. И страусовые перья можно забрать у шутов. Кувыр коллегия ликвидируется. И им они более не понадобятся.

–Но мы хороним императрицу, ваше высочество. Все должно быть новое. Можно ли брать с шутовской свадьбы ткани, и перья у шутов для украшения гроба государыни?

–Можно. Я даю вам сей приказ, князь! Вы намерены его обсуждать?!

–Никак нет, ваше высочество! – до самой земли поклонился Трубецкой. – Как вам будет угодно…

***

После ухода Трубецкого Бирон засел с Пьетро Мира в кабинете, и они стали пить вино. Герцог приказал никого не пускать к нему в течение получаса.

–Ты представляешь, какие это люди, Пьетро! Они уже назвали меня тираном!

–А ты чего ждал от русских, Эрнест? – спросил Мира. – Твоя проблема в том, что ты немец. И потому ты всегда у них будешь виноват. Им нужен кнут. Они понимают только язык кнута. Так возьми кнут в руки, если они так его хотят.

–Пьетро! Ты же знаешь, что кнут, это не по мне. Да и русские не всегда слушаются его. В этом ты не прав. Я дольше тебя живу в России. От них можно ожидать чего угодно.

–Но ты правитель империи.

– Да. Хоть я и не совсем еще сие осознал, Пьетро. Кстати, а что намерен делать ты? Ведь Анна Леопольдовна готовит приказ о ликвидации кувыр коллегии. Она имеет на сие право, друг мой. Здесь я не могу ей помешать.

–Да теперь, когда нет государыни, мне не дорога сия служба, Эрнест. Со смертью Анны Ивановны шутовство престанет приносить доходы. А стало быть, какой в нем толк? Я бы хотел вернуться к музыке. Ты можешь это устроить?

–А что ты желаешь? Играть на скрипке у сеньора Арайя?

–Нет, – замотал головой Пьетро. – Только не в капелле у Франческо Арайя. Я бы мог создать свою капеллу. И Мария Дорио будет петь у меня.

–Вот как? Это возможно. Я буду твоим покровителем. Это будет капелла герцога Бирона.

–Спасибо тебе, Эрнест! Ты настоящий друг.

–Но это разве все чего ты желаешь? – спросил Бирон.

–А чего же еще, Эрнест? Я и так заработал в России достаточно крупную сумму денег. В Италии я буду очень богатым человеком. А музыка мое призвание. Наверное, даже большее чем шпага. Да и Мария желает снова петь. И я намерен предоставить ей такую возможность….

***

Год 1740, октябрь, 17-го дня. Санкт-Петербург.

Дом Пьетро Мира.

Пьетро вернулся домой к полудню. Мария ждала его. Она знала, что должен был просить Мира у Бирона в первый день его регентства.

–Что? – спросила она, когда он вошел. – Получилось?

–Да, Мария. У меня будет капелла! И ты снова станешь петь. Это будет личная капелла герцога.

Дорио бросилась к нему на шею:

–Пьетро! Арайя сдохнет от зависти! Я ему покажу какую певицу он потерял. Против герцога Бирона он не пойдет. Слишком сеньор Франческо труслив. Но не обманет ли твой Бирон? Капелла будет создана?

–Зачем ему обманывать меня? Я его друг, Мария. Да и совсем не дорогое это удовольствие – капелла.

–Вот как? Я думала, что наоборот. Капелла сеньора Арайя обходилась императрице Анне дорого.

–Все относительно, Мария. Дорого обходилась России шутовская кувыр коллегия. А капелла Арайя и одной сотой тех денег не забрала из казны государства. А нынче кувыр коллегию ликвидируют. Да и мой друг и покровитель герцог Бирон богат несметно.

–Пьетро!

Она снова обняла его и поцеловала. Но радостная весть почему-то не рассеяла тревоги в её душе. Мира заметил эту нервозность любовницы и спросил:

–Ты не рада, Мария?

–Рада, Пьетро, но…. Но что-то меня тревожит. Меня пугает этот город без императрицы Анны. Ты не заметил, что он стал нам враждебен?

–Что за ерунда, Мария. Ничего не изменилось. Придворные кланялись Бирону до пола! Он теперь первая фигура в России. Но я хочу тебя не развлекать разговорами, любимая. Я хочу тебя любить.

Он подхватил Дорио на руки и понес в спальню. Если бы он мог знать, что тревога Марии была не напрасной…

***

Год 1740, октябрь, 18 дня. Санкт-Петербург.

В покоях регента.

Его высочество регент 18 октября года 1740-го собрал министров у себя в покоях. Он с самого утра взялся за дела государства. Бирону хотелось во все вникнуть самому, дабы показать русским, что он не хуже ушедших монархов с сим делом управиться.

Явились князь Черкасский и Бестужев-Рюмин. Вице-канцлера Остермана не было. Из его дома прибыл секретарь и сообщил, что Андрей Иванович тяжело болен.

–Ну что же. Обойдемся и без него, – сказал герцог. – Мы с вами все сами обсудим, господа.

–Да не болен он, ваше высочество, – сказал Бестужев-Рюмин. – Ведь вчера только он ко двору Анны Леопольдовны таскался. Старый пройдоха.

–А я про сие знаю, – ответил Бирон. – Остерман желает выждать, удержусь ли я в кресле регента. Но сейчас меня интересует не вице-канцлер. Я бы хотел знать о состоянии дел в империи.

–Положение дел наших после войны с турками тяжелое, – начал Черкасский. – Многим армейским полкам жалование не плачено уже более года. И потому многих офицеров велела ещё государыня-матушка Анна Ивановна распустить по имениям.

–Про сие я уже знаю, князь. И полки, что подле столицы квартиры имеют, жалование получат из моей личной казны. Либману дано сие распоряжение. Это будет решено за три дня.

–Это немного успокоит армейские части, ваше высочество. Но сие не решение проблемы. Казна пуста! А принц Антон вчера потребовал для своего личного обихода 50 тысяч рублей. Где взять сие? – спросил Черкасский.

–Денег принцу не давать, – приказал Бирон.

–Это его озлобит, ваше высочество, – предостерег регента Черкасский. – Лучше откупиться и пусть пока помолчит.

Бирон подумал и понял, что князь прав. Надобно посоветоваться с Либманом.

–Пока никакого ответа принцу не давайте. Я сам решу, что делать. Меня интересуют также приговоры смертные, коие были вынесены до смерти императрицы.

–А что приговоры? – спросил Бестужев-Рюмин. – Все заведенным порядком идет.

–Стало быть, казни по тем приговорам продолжаются? Того допускать я не желаю и потому отдаю приказ – всех, кого наметили к казни до дня смерти Анны, помиловать!

–Но ваше высочество! – вскричал Бестужев-Рюмин. – Много кто по делам изменным на плаху идет. И имущество сих господ в казну пойдет.

–Я уже сказал свое слово, господин кабинет-министр. Всем помилование. Царствование новое, государя нашего императора Иоанна III, не следует начинать с крови. Довольно уже было казней и слез.

–Как будет угодно, вашему высочеству, – согласился Бестужев-Рюмин.

–И еще, господа министры, есть у меня проект банкира Либмана о сокращении подати подушной на 17 копеек с души.

–Но сие резко сократит поступление денег в казну государства, ваше высочество, – на сей раз возразил князь Черкасский.

–Нет, – ответил князю Бирон. – Либман все подсчитал и выходит, что сим действием мы не токмо не сократим поступления в казну, но увеличим их. Увеличим не сразу, но сокращения доходов не будет. Ведь нынче команды воинские недоимки рвут, и многие села от того в полный разор пошли. И потому снижение подати подушной благостно скажется на империи. Проект сего Указа мной уже подписан. Вы, князь возьмите его и сделайте все что надобно.

–Слушаюсь, ваше высочество, – Черкасский взял у герцога лист Указа.

–И еще одно, господа министры. При императрице Анне слишком много трат были вынуждены придворные нести на пошив костюмов новых. Императрица почившая требовала в одном и том же платье дважды при дворе не показываться. Так вот я планирую ввести ряд законов против роскоши. Отныне придворные должны приходить ко двору в платье не дороже 4 рублей за аршин. И пусть хоть год ходят в одном и том же.

–Будет исполнено ваше высочество, – сказал Бестужев-Рюмин. – Указ будет заготовлен и отдан вам на подпись.

–Завтра все должны знать про сие. Чрезмерная роскошь разоряет государство. И да не станут более дворяне своих крестьян отягощать податями сверх меры.

–Будет исполнено.

–Банкир Либман доклад мне представил о воровстве заводчиков Уральских, – продолжил герцог. – Демидовы, Строгановы, Турчаниновы много работных людей своих обижают. Того более терпеть не можно!

–Ваше высочество, трогать заводчиков сейчас не стоит. Они много пользы государству Российскому приносят.

–Но в записке докладной, которую фон Штемберг составил, будучи на посту берг-директора, говориться, что сии заводчики намеренно казенные заводы железнодельные разоряют, – сказал Бирон, глядя на Черкасского.

–Порядок на заводах уральских навести не столь просто, ваша светлость, – осторожно высказался Бестужев-Рюмин. – И дело сие наскоком решать не следует. Трогать осиное гнездо пока не нужно. Всему свое время.

–Хорошо, – согласился герцог. – Пока погодим.

На том первое заседание кабинета при регенте и закончилось….

***

Министры удалились, и к герцогу пришел Лейба Либман. Он сообщил, что полки армейские жалование получат в скорости. К тому все действия им предприняты

– Но скажу тебе, Эрнест, что толпа просителей в моей конторе не уменьшается. Они идут и идут.

– Нам надобно завоевать доверие сего народа. Ты сам сие много раз твердил, Лейба.

– Это так, Эрнест. Но так долго продолжаться не может. Я не могу постоянно давать. Моя касса не бездонная яма. Вот вчера приходил пиит Тредиаковский.

– И что? Он просил денег?

– А чего же еще? – усмехнулся Либман. – Он пострадал от Волынского и просил сумму в 500 рублей.

– Ты, я надеюсь, ему не отказал, Лейба?

–Нет. Я дал ему денег. Но не 500 рублей, а 350.

– Напрасно ты не дал всю просимую им сумму. Он все же не последний пиит в России.

– Это так. Но кроме него я дал по 200 рублей трем вдовам офицеров, героев турецкой кампании. 100 рублей разорившему бригадиру. 50 разорившемуся поручику.

– Пусть пока все будет, как будет, Лейба. Мы с тобой на сем деле не разоримся. Тем более ты намерен прибрать к рукам всю меховую торговлю России.

–Анна Ивановна не дала мне сего сделать ранее. Я бы давно навел там прядок, Эрнест. Ведь твоей казне скоро понадобятся деньги. Хотя в этой стране нормальные законы финансовые не действуют.

–Что семейство Брауншвейгское? Что говорят твои соглядатаи?

–Принц не доволен тем, что ты регент, и сего не скрывает.

–Сие мне известно и без соглядатаев. Он стал вести себя нагло, с тех пор как стал отцом императора. И Анна Леопольдовна не лучше своего муженька.

–Эрнест, принцесса желает вызвать в Россию графа Линара.

–Её любовника из Саксонии? Того, которого Анна выставила вон? Нет. Нам его не надобно. Хватит и так при дворе всякой сволочи. И, тем более, что он доверенное лицо канцлера Брюля. А Брюль при короле Авсгусте III – первый советник. Я же, как герцог Курляндии, являюсь вассалом Речи Посполитой, королем коей и является ныне Август III Саксонский.

–Но как регент империи Российской ты ему не подвластен, Эрнест.

–Все равно, Линара в России я видеть не желаю. И пусть знает сие Анна Леопольдовна….

***

Год 1740, октябрь, 19 дня. Санкт-Петербург.

В покоях принца Антона Брауншвейгского.

Остерман был у принца Антона в полдень. Остерман пожаловался, что у Бирона для всех есть деньги. Он раздал жалование полкам, сделал щедрые выплаты просителям. А на нужды отца наследника трона денег нет.

– Но герцог не ответил мне отказом, – сказал принц. – Так что может я и получу с него 50 тысяч.

– Вам надобно не денег у него просить, ваше высочество.

– На что вы намекаете, вице-канцлер? – спросил принц.

– Вы генерал-аншеф русской армии. Вы не забыли про это, ваше высочество?

– И что с того?

– Солдаты обязаны выполнять ваши приказы, – подсказал Остерман. И жалование они должны получать из ваших рук.

– Но казна в руках регента, граф. Да и то, по правде сказать, сама казна империи пуста. Жалование герцог платит из своих личных средств. А мне с чего платить солдатам? У меня нет и тысячи рублей в настоящий момент.

– Я добуду для вас денег, ваше высочество.

– Вот как? – принц при этом встрепенулся. – Добудете? Когда?

Остерман вытащил из своего глубокого кармана увесистый кошель и положил его на стол перед принцем.

– Здесь пока три тысячи золотом, ваше высочество. Еще 50 тысяч вы получите через одну неделю.

– Отлично! – принц Брауншвейгский жадно схватил кошель.

Остерман поморщился. Вице-канцлер не любил расставаться с деньгами. Но приходилось субсидировать принца.

«Этот венский щенок слишком жаден, – подумал про себя Остерман. – Налетел на кошелек словно коршун. Сможет ли он стать регентом? Нет. Но мне и не нужно чтобы он правил Россией. За его спиной стану я. Пусть пока Бирон укрепит власть младенца-императора, а затем его можно будет и убрать».

– Вы меня просто спасли, Андрей Иванович. Я ваш должник.

– Я готов вам помогать и далее, ваше высочество. Но за сие я прошу вас быть моим учеником в делах политических. Вы хоть и умны, но еще так молоды и у вас нет моего опыта.

– Принимать советы такого великого государственного деятеля, как вы, граф, для меня честь. Но есть еще и моя жена принцесса Анна. А мы с ней не всегда ладим. Вы же знаете это, Андрей Иванович.

–Я многое знаю, ваше высочество. И знаю, чего желает принцесса. Вам не стоит ссориться с её высочеством. Я помогу и вам и ей….

***

Год 1740, октябрь, 19 дня. Санкт-Петербург.

У герцога Бирона.

Вечером 19 октября 1740 года Либман в точности пересказал Бирону разговор принца с вице-канцлером. Лейба хорошо платил слугам принца и те верно служили ему.

– Меня это не удивило, Эрнест. Я чего-то такого и ждал от Остермана. Он, по-прежнему, жаждет высшей власти. Стоять за твоей спиной он не желает. Он желает быть впереди тебя.

– Тогда он поставил не на ту фигуру. Принц Антон – регент? Это смешно.

– Пока да. Но Остерман не торопится. Он подождет, когда власть младенца-императора укрепиться. А вот затем попытается убрать тебя. Пока он боится Елизаветы.

– Но соглядатаи доносят, что она спокойна и беспечна, как всегда. К власти она не стремиться.

– Не спеши делать выводы, Эрнест. Елизавета уже не та, что десять лет назад. Она умеет думать, эта красивая принцесса. И теперь она своего не упустит.

– Ты считаешь, что она решится на переворот? Она захочет стать императрицей? – спросил Бирон.

– Да. Я так считаю. Но сделает это не сейчас. Она выжидает. И ждет она, когда немцы при дворе перегрызутся. А грызня между нами уже началась. Остерман снова начал плести паутину. Неизвестно чего ждать от фельдмаршала Миниха. Мне снова нужен Пьетро.

– Он желает заняться организацией своей капеллы при моем дворе.

– Некогда сейчас думать о музыке, Эрнест. Каждый верный и ловкий человек на счету.

– Я попрошу его помочь. Но что ты задумал, Лейба?

– Мне нужно знать не только то, что происходит во дворце и в домах знати, Эрнест. Я хочу знать, что говорят на улицах и кабаках Санкт-Петербурга.

– И Пьетро сможет тебе в сем помочь?

– Да. Не только он. К нему присоединится Кульковский. Он давно жаждет тебе послужить. А Кульковский умен.

– Помню, как же. Я сам его в шуты выдвинул и государыне представил. Но умный шут – не умный шпион, Лейба. Разве нет?

– Кульковский мог бы стать и министром, Эрнест. И на улицах совместно с Пьетро они смогут сделать многое. Нам с тобой надобно чтобы в кабаках больше поносили имя принца Антона, а не твое. Пусть он станет главным врагом русских. Он, а не ты. Пусть про него сочиняют стишки и его обвиняют во всем.

– И, думаешь, Пьетро и Кульковский с этим справятся?

– Да. Я уверен в этом, Эрнест. Ведь Остерман уже разослал своих людей по городу с целью ругать тебя. Он пытается возбудить против тебя народ и гвардию…

***

Год 1740, октябрь, 20 дня. Санкт-Петербург.

На улицах города.

Солдаты армейских полков шумели на улицах Петербурга и в кабаках. Остерман не ждал. Он начал действовать. Его люди поили служивых за счет вице-канцлера и разносили слухи о «злом Бироне» кровопийце и казнокраде.

– Неужто нам Бирону подчиняться? – говорил пьяный мужичонка в рваном армяке. – Пропала, Расея!

– Совсем по миру скоро пойдем!

– Дак, его императрица правителем сделала, – ответил кучер, сидевший рядом.

– Кака императрица? – возразил кучеру солдат-ветеран в полинялом мундире. – Говорят, что царица не Бирона при малолетнем-то царе оставила.

– Вона! А кого?

– Ты скажи, человече, коли знаешь?

Солдат с тревогой осмотрелся по сторонам, нет ли фискалов, и, понизив голос, продолжил:

– Дак Анна-то наша принца Антона в правители желала. А Бирон проклятый подпись государыни на документе подделал. Так и сел на нашу шею.

– А министры то чего молчат? – спросил кто-то.

– А им-то чего? Они с Бироном заодно. Им то не голодно, – ответил солдат и снова заказал штоф водки для всей кумпании.

– И то правда! – поддержали солдата другие. – Чего от Бирона нам ждать хорошего?

В трактир зашли новые люди. Это были два оборванных солдата. Они сели в дальний конец в темном углу трактира. Все посмотрели на них с опаской. Фискалы из тайной канцелярии!

– Слыш-ко, – прошептал кучер. – Смотри, что за птицы залетели.

– Кровопивцы из тайной канцелярии. Коли чего услышат, так сразу орать «слово и дело».

– Сколь человеков в подвалах замучили. Страсть, – проговорил солдат. – Я сам видал как эти слуги Диавола трупы в Неве топили.

– Кто того не видел. Звери чистые.

– Оно так.

– Сиди да не мели языком.

– И когда это кончится? Когда вздохнем свободно?

– Тихо! Не дай бог услышат.

****

Между тем вновь прибывшие заказали водки и закусок. Они собирались сидеть долго. Солдаты положили на стол свои старые треуголки и бросили на лавки плащи.

– Пришли мы в паршивое место, – прошептал один по-немецки.

– А в таком и можно узнать то чего нам с тобой надобно, – ответил на том же языке второй. – Здесь и работают люди Остермана. Они станут ругать Бирона. И слухи поползут по Петербургу.

– На нас все смотрят с подозрением, – прошептал первый.

– Думают, что мы из тайной канцелярии. Люди Ушакова также не спят. Хотя они уже не так хватают на улицах и в кабаках людей. Время не то. Им нужно выждать, как и всем сейчас.

– Думаешь? А я слыхал иное. Подвалы тайной канцелярии забиты до отказа. Ушаков по-прежнему пытает людей по «слову и делу».

– Пытает, то правда. Но хватают не всех. При Анне не так было. Там за одно слово хватали. Нынче не так….

***

Через час выпито было достаточно, и солдаты-ветераны решили потешиться мордобоем. И почесать свои кулаки они решили о фискалов.

– Эй! – один солдат подошел к столу. – Расскажи нам как Бирон завещание императрицы подделал. Что скажешь, фискал?

– Я с Бироном не кумился, – ответил тот. – И не фискал я вовсе.

– А кто ты есть? – спросил солдат.

– Я солдат полка ингерманладского абшидованный (отставной) по ранению. И доносами не промышляю.

– Не промышляешь, стало быть? А коли я тебе зубы выбью?

– А коли я тебе?

Началась драка. Дрались двое на двое и расквасили друг другу носы. После этого солдаты выпили вместе. И сели за один стол. Драка перешла в совместное распитие водки и поедание закусок.

– А коли он не фискал, то честный солдат! Он солдат и я солдат. Выпьем.

Выпили.

– Я противу Бирона стою. Пусть принц Антон будет при мальце-императоре.

– И-то правда.

– Принц Антон? Да ты что? Ты знаешь, что сей Антошка обещался всех русских генералов в Неву покидать? А нам немчуру поставить? Ведаешь про то? Дурак!

– Откель знаешь?

– Да твой Антон Остермана слушает. А когда Остерман русского жалел?

– А по мне все одно, что Бирон, что принц Антон! Хрен редьки не слаще! Матушку Елизавету Петровну надобно на трон сажать!

– Верно! Долой немчуру! Виват Лизавета!

– Да ты не ори так! А то «слова и дела» дождешься.

– Сколь терпеть можно? Русские мы али нет?

– И верно!

Снова выпили. И кричать стали громче. Больше в этой компании ничего не опасались. Они готовы были бросить вызов всему Петербургу…

***

Год 1740, октябрь, 21 дня. Санкт-Петербург.

Тайная розыскных дел канцелярия.

Генерал Андрей Ушаков слушал своего секретаря Ивана Топильского. Тот докладывал, что сегодняшние заарестованные людишки лишь небольшая часть тех, кого следовало взять в железа (арестовать).

– Во всех кабаках Петербурга недовольные говорят во весь голос, ваше превосходительство. Всех не перехватаешь.

– И все против Бирона?

– Нет. И против семейства Брауншвейгского говорят. Мол принц Антон давно продался сам и Россию продал. Видать Либман своих людей в город послал говорить против принца Антона.

– Ты говори, да не заговаривайся, – оборвал его генерал. – Ты против кого говоришь! Либман человек регента!

– И что с того? Вы меня спрашиваете, а я отвечаю. Давеча взяли мы человека, а он имя Либмана назвал и грамотку нам показал. Пришлось его отпустить восвояси.

–И верно сделали, что отпустили. А чего говорил сей человек?

– Ругал принца Антона, да принцессу Анну Леопольдовну. И понял я, что Либман своих людишек по городу разослал, дабы они ненависть черни на семейство Брауншвейгское направили. Остерман же своих людей подговорил противу герцога Бирона толпу подзуживать.

– Да зачем сие? – спросил генерал. – Ведь герцог Бирон регент при малолетнем императоре Иване. А принц Антон отец Ивана. Нельзя им нынче ссориться.

– И я так думаю. Но сии немцы, что пауки в банке, ваше превосходительство.

Ушаков задумался. Будущее было непонятным. Сам Андрей Иванович привык, по-своему, честно выполнять свои обязанности и устои власти государственной охранял. Но вот теперь стало непонятно что есть сия власть, а что враждебно сей власти.

Бирон регент империи и правитель России. Но и принц Антон лицо не последнее. И вице-канцлер Остерман.

– Ты меня слушай, Ваня, – обратился Ушаков к Топильскому. – Мы с тобой разбираться в интригах и коньюктурах придворных не станем. Что будет далее одному богу известно.

– Одно могу сказать, Андрей Иваныч, Бирону долго не усидеть.

– Тихо. И здесь уши Либмана и герцога есть. Али на дыбу захотел?

– На кой мне дыба.

– Вот и помалкивай более, Ваня. А людей, особливо офицеров, что за принцессу Елизавету стоят трогать не стоит.

– Отпускать? – спросил Топильский.

– Не отпускать сразу. Коли «слово и дело» кричали то заарестовывать сих людишек стоит. Но затем выпускать их по-тихому, али давать бежать. Вон недавно сержанта семеновского полка Петьку Шувалова взяли. А он ведь при дворе Елизаветы трется. А коли она завтра императрицей станет? Сей сержант в генерала превратится, али в обер-камергера. Вот и кумекай.

– Пережить бы все сие. Устал я от сего, Андрей Иваныч.

– Что делать, Ваня. Время такое…

***

Год 1740, октябрь, 21 дня. Санкт-Петербург.

В доме у Либмана.

Пьетро Мира и Кульковский пришли в дом банкира уже под вечер. Рожи у них были побитые и несло от них перегаром изрядно. Банкир поморщился и прикрыл нос платком надушенным.

– Ох, и несет от вас.

– Дак задание у нас было такое, пить и гулять, – проговорил Кульковский.

– Русские удивительный народ, – Мира потер подбитый глаз. – Мне никогда их не понять.

– Вы все сделали как надобно? – спросил Либман.

– Да, – ответил Кульковский. – И люди твои, банкир, работают хорошо. Принца Антона скоро станут ругать по всему Петербургу.

– Но и герцога любить больше не станут, – честно признался Мира. – Бирона ругают и обвиняют во всех грехах. Русским надобен тот, кто во всем виноват будет. И они нашли такого человека – Бирона. Принц Антон совсем не того пошиба фигура, Лейба. Он слишком ничтожен. Ему ли тягаться с герцогом Бироном?

– Это ничего, – спокойно сказал Либман. – Русских, иногда, не трудно обмануть. Главное, чтобы принца Антона ненавидели больше, чем Бирона. Народ в России такой что….

Банкир махнул рукой и замолчал. Он хорошо понимал, что Бирон в России не популярен и популярности ему в ближайшее время не достичь, даже если он все свои средства раздаст нищим. И здесь можно было всего лишь найти того, кого стали бы ненавидеть больше герцога. На эту роль подходил принц Антон Брауншвейгский. Да сей молодой принц – ничтожество. Но кто кроме него? Остерман слишком хитер. Такого просто так не подставишь. Миних – фельдмаршал и военный. Его не сделаешь «козлом отпущения», как говорят эти русские. Рейнгольд Левенвольде – не слишком большая фигура. С Бироном его не сравнить.