Кто жизни не знает

– Жора, сходи, узнай, а то, чувствую, пока мы с Тобольцевым будем разбираться, обед давно закончится, и солнце сядет!

Стариков кивнул и спортивной рысцой убежал в столовую, а Грыжук повернулся ко мне.

– Ты, Тобольцев, не стой столбом, яму копай!

Я, сгорая от непонимания и досады, закусил губу и стал углублять свое отверстие в земле. Скоро вернулся Стариков.

– Роман Викторович, нам назначено время – двенадцать двадцать, просили не опаздывать, и посуду самим убрать со стола, а то они не успевают.

Грыжук почти по-дружески похлопал своего подопечного по плечу.

– Молодец, Жора, сядь, отдохни, а ямы пусть такие, как Тобольцев, копают!

Только сейчас до меня дошло, что в столовой следовало спросить не о времени обеда, а том, когда накроют столы для нашей группы. Стало противно.

С другой стороны, он мог нормально объяснить, когда отсылал меня? Я же не знал, что мы будем обедать отдельно от остальных!.. Да, но, однако, должен был сообразить, что нет смысла узнавать время общего обеда, это время всем известно. Вот они, проклятые яблоки на дубе…

И, тем не менее, зачем было так едко глумиться? Похоже, что издевательство над более слабыми и чувство превосходства доставляют ему наслаждение.

Стариков с доброй улыбкой взглянул на меня и отошел к скамеечкам курилки. Минут десять я копал, а затем отложил лопату в сторону.

– Яма готова.

Грыжук замерил глубину.

– Еще на штык углуби.

– Какой такой штык?

Глава четвертая

Грыжук отвернулся, всем своим видом показывая, что с круглыми идиотами разговаривать бесполезно, затем повернулся, чтобы идти, однако задержался и повел глазами в сторону моих часов на руке.

– С противоударным механизмом? – с хохотком сказал он. – Не жалко?

Я ничего не понял. Мои новенькие часы назывались «Командирские», имели удобный циферблат с секундной стрелкой и миниатюрным компасом и смотрелись великолепно. Мне подарил их отец перед отъездом в Афганистан, тогда такие часы были большой редкостью, на черном рынке спекулянты просили за них сто рублей, что равнялось зарплате учителя или инженера.

– Штык – это слой земли, который за раз берет лопата! – крикнул мне из курилки Стариков.

– За раз?..

Грыжук продолжал веселиться. Казалось, что сейчас он зарегочет и покатится по земле от смеха, как колобок из известной сказки. Ему, в самом деле, доставляло удовольствие злить меня.

– Лопату, Тобольцев, не бросай, а втыкай в землю, понял?

– Почему?

– Кто-нибудь наступит, споткнется и получит травму. Техника безопасности! Не удивлюсь, если этим бедолагой окажешься ты, а мне потом за тебя отвечать придется. Что-то ты слишком рассеянный, не иначе будущий профессор!

Я вновь недобро поджал губы, а он едко захихикал.

– Если тебе часы, в самом деле, жалко, то не таскай их на хозяйственные работы. Разобьешь! Неужели непонятно?

У самого Грыжука на руке красовались импортные японские часы. Таких дорогих наручных часов мне раньше видеть не доводилось. Я, насупившись, снял свои часы с руки, положил их в карман и с силой вонзил лопату в проклятую яму.

В общем, первый день после сдачи экзаменов, который, как мне казалось, должен был быть счастливым, светлым и радостным, совершенно неожиданно принес одно лишь расстройство и словно окатил ледяным душем. Я вдруг понял, что вот она – система собственной персоной, и Грыжук – ее замечательный винтик.

Мне очень захотелось плюнуть на все и написать заявление на отчисление, однако надо же было так случиться, что именно в тот злополучный день подобное заявление написал другой абитуриент, который так же как и я прошел по «эксперименту», то есть сдавал всего два экзамена, а не четыре, и в отличие от меня он даже набрал больше девяти баллов, – получил две пятерки.

Я услышал, что стали говорить о нем.

– Не выдержал трудностей и сбежал!..

Нет, таких разговоров и такой памяти о себе я не желал. Только это в тот неприятный день остановило меня, а потом многое изменилось, и никогда больше я не помышлял об уходе из школы милиции.

Вечером я пошел к нашему замполиту Владимиру Ковалеву.

– Товарищ капитан, прошу не направлять меня в распоряжение Грыжука.

– Почему, Тобольцев?

– Хочу пойти в наряд.

– Грыжук объявил тебе наряд вне очереди?

– Нет, я сам хочу в наряд.

Ковалев внимательно посмотрел мне прямо в глаза.

– Хорошо, завтра до обеда все-таки побудешь у него, а после обеда останешься в казарме и будешь готовиться в наряд по столовой.

Я был очень благодарен ему за проявленную внимательность и человечность. В его тоне не было въедливой и унизительной насмешки, которая меня так раздражала тогда и раздражает сейчас, если я вижу ее в людях.

Утром, когда все ушли на экзамен, я стал собираться к Грыжуку, вспомнил его едкое замечание и решил не надевать часы вообще. Койки наши были, как я говорил, двухъярусные. Рядом с каждой стояла высокая просторная тумбочка, верхнее ее отделение занимал абитуриент, который спал наверху, а нижнее тот, чья койка располагалась внизу. Впоследствии такой порядок сохранялся у нас все четыре года обучения.

Я снял часы с руки, бережно завернул их в носовой платок и засунул подальше в угол своего отделения. Если открыть тумбочку и не заглядывать специально в ее углы, то разглядеть носовой платок с завернутыми в него часами за мыльницей, зубной пастой и бритвенным станком было практически невозможно.

Встреча с Грыжуком радости не принесла, он по-прежнему был в своем репертуаре, мне даже показалось, что сегодня он был еще злее, чем вчера. Капитан беспощадно ругал всех за лень и неумение ничего делать. Доставалось всем, кроме Старикова и меня.

– Вы хоть раз палатки в своей жизни ставили? Откуда вы на белый свет появились? Эх, чувствую, что мне самому все придется делать!

Со Стариковым Грыжук добродушно балагурил, а на меня смотрел, как ребенка, которого лучше не трогать. В общем, тяжел был в общении капитан Грыжук. Когда незадолго до обеда брезентовый полог был, наконец, натянут, наш мучитель вдруг смягчился и неожиданно похвалил меня.

– Так, всем смотреть, как надо ямы копать! Глубина четко соблюдена, отверстие не слишком большое, поэтому столб будет стоять как влитой. Молодец, Тобольцев! После обеда отдыхай, тебе вечером в наряд заступать, понял? А то опять что-нибудь напутаешь, профессор!

Все-таки напоследок ужалил! С большим облегчением уходил я из-под его опеки.

Так окончилось мое первое знакомство с капитаном Грыжуком. Ничего, кроме досады, оно у меня не вызвало. Понятное дело, что многие из нас жизни не знают, приехали из городских квартир, и кроме телевизора, двора, и сада с огородом у дедушки с бабушкой ничего не видели. Кто в этом виноват? Вместо того, чтобы поощрить за то, что мы не испугались, не пошли легким путем, решили хоть что-то в жизни испытать, Грыжук сурово клюет за неприспособленность. А где, интересно, мы могли приобрести эту самую приспособленность? Такое отношение не только поражало, оно возмущало, и я испытывал к нему нечто, очень похожее на настоящую ненависть.