Сказы казачьего Яика

Ворона Дураша его встретила:

– Карр! Карр! Где крабы, Макар?

– Прости, Дураша, о крабах я и забыл, хотя мог одного прихватить.

И полетела ворона в казачью станицу, крича и каркая:

– Карр! Карр! Побывал у царя Осетра Макар! И одарил его царь одеждой знатной и саблей булатной! И наградил его царь шапкой боярской, бобровой. И чуть не женил на дочке своей чернобровой.

А Макарушка улыбчиво приговаривал:

– Не так уж глупа ворона. И нет от вороны урона.

Гуслярица о казаке Гаркуше

Цветь первая

Крица зреет в горниле, в горении. Слово всходит предвиденьем, всполохом. Кровь у русичей в три поколения остро пахнет полынью и порохом.

Взрокочи, судьба златострунная, и зачни гуслярицу казацкую. Будут слушать нас люди старые. Будут плакать и дети малые…

Поднесут нам ковригу духмяную. И солонку, севрюгу копчёную. И серебряный ковшик с брагою. И рушник с петухами алыми. Атаман бросит гривну цельную. Да алтын – голопуп голутвенный. И взлетит, затрубит белым лебедем гуслярица велеречивая.

Замолчат волкодавы лохматые, и замрут журавли над колодцами. Приподнимутся горы горбатые, в тучах скроются черные коршуны. И затихнет станица хлебная, окунётся в леса солнце медное. И под пеплом погаснут медленно огомётки в селитроварнице.

Замолчит и стозвонная кузница. И над срубом застынет матица. Зазвучит гуслярица былинная, золотая слеза в сердце скатится. И поведают гусли о вольнице, о Гаркуше и звероящере. И о Дуне-колдунье, которая погубила Гаркушу проклятием.

Цветь вторая

Рокотнет гуслярица былинная. Золотая слеза в душу скатится. Будет знать мурава зелёная, где земля начиналась казацкая. Как побили Мамая поганого, князь Димитрий Гаркуше кланялся: приглашал он вольное воинство на хлеба – во дружину славную. Мол, погибли мои соратники, полегли мои други-дружинники. Под рукой-де не вижу сокола для полёта под солнцем высокого. Князь был светел, душой не кривителен. Звал в Москву на места медовые. Обещал он татарскую скарбницу и дарил серебро столовое. Обещал он хоромы тесовые и кормёжку до смерти сытую. Предлагал он великие почести, зря в боях обещал не испытывать.

А Гаркуша-казак так ответствовал:

– Нам не можно жить под болярами. Мы измлада свирепо разбойные. Не годимся для службы княжеской. Мы уйдём воевать на окраины для татар наказанием божеским, поелику рассеяны нехристи и трепещут после побоища.

За Гаркушу цеплялась девица, заманиху-траву в тюрю сыпала. Казаки Дуню дёгтем мазали, в курьих перьях валяли рогатиной. Ворожбу Дуня древнюю ведала, колдовским обладала понятием. Девка бросила чёрную молнию, казаков окатала проклятием:

– Чтоб вы сдохли в чужбине, охальники! В ковыли упадут ваши черепы! Будет нищим-слепцом вечно мучиться атаман за отступ, за глумление!

А Гаркуша смеялся раскатисто, повелел девку грязью забрасывать. Чтоб не смела пужать предсказаньями, ворожбой заниматься пакостной. И увёл атаман войско буйное через волок Волги-матушки. Триста стругов из Дона синего грозно двинулись к морю Хвалынскому.

Цветь третья

Триста стругов по Волге-матушке хищно ринулись к бурному Каспию. Откупилась оброком Астрахань. И ушли казаки до Яика.

Змей Горын проживал на Яике – зверогадина мерзко трёхглавая. Встретил змей казаков громким хохотом. Поединка аспид потребовал. Я, мол, Дива убил могучего, с вами ж делать мне просто нечего. Я не ведаю лакомства лучшего и питаюсь давно человечиной.

Да, питался тот змей человечиной. Но ордынцев не ел – видно, брезговал. Взял Гаркуша саблю булатную и кольчугу надел железную. Взял Гаркуша пику пудовую и корчагу с горючей жидкостью. Казаки атаману смелому снарядили коня тяжёлого.

Что за жизнь? Из огня да в полымя! Кто помолится за пропащего? И с восхода до жаркого полудня отражал атаман звероящера. Где скончанье сражению страшному? Где для бегства хотя бы лодица? Помогла Гаркуше уставшему пресвятая Мать Богородица!

Отступил звероящер к берегу, стихли рыки его несуразные. И увидел Гаркуша девицу, ту, что дёгтем и грязью мазали. Снизошла она между грозами по чудесно сброшенной радуге. В туеске подала сок берёзовый и цветок-одолень в красной ладанке.

Как испил казак соку чистого, так воспрял молодецкою силою. Конь цветок-одолень почувствовал, заиграл воинственно гривою. Налетел Гаркуша на аспида, снёс ударом клыкастые головы. И корчагу с горючей жидкостью бросил он на Горына павшего.

Пригвоздил он Горына пикою. Изрубил на куски горящего. С той поры на великом Яике и не стало трёхглавого ящера.

Цветь четвертая

Как не стало трёхглавого ящера, долго не было времени хмурого. Но дошла беда и до Яика. С юга выползло войско Тимурово. И горели степи хайсацкие, полыхали станицы мирные. И отважно жены казацкие выходили в сражения с вилами. Брали отроки пики лёгкие, помогали отцам и братьям. По упавшим в сече не плакали, не склонялись к погибшей матери. Навалилась тьма, злое воинство. Закружились над степью вороны. Кто терял в сече руку правую, принимал саблю в руку левую.

И пришельцы в той битве падали в ковыли, от пожара бурые. В бой летели полки отчаянно, бил Гаркуша орду Тимурову. Но лихие эмировы лучники ослепили Гаркушу стрелами. Атаману глаза повыбили, чтобы плакал слезами кровавыми.

Всем своя звезда предназначена. Прокопытила конница ярая. И осталась от войска казачьего после битвы ватага малая. Одолели пришельцы силою, конным строем, мечами, латами. И дрожали детёшки сирые, и юницы, что в дебрях прятались.

Люди, вы и в печали возрадуйтесь. Сердце девичье верностью выросло. Та, которая шла по радуге, с поля брани Гаркушу вынесла. И ушли казаки в кущи тёмные, отступили в болото смрадное. До Железной горы – кости белые. Велико было поле ратное.

Цветь пятая

Велико было поле ратное. Сорок лун прокатились медленно. Но весна пробуждала радости, и ласкало детей солнце медное. Годы шли и огнём, и топотом. Счастье есть на земле не для каждого. Жил Гаркуша слепой безропотно до прихода Гугни отважного. И жила с ним женой обвенчанной Евдокия его прекрасная. Та, которая шла по радуге, та, которую грязью мазали. Ах ты, поле казачье, полюшко! Душу топчешь не токмо ратями. Умерла Евдокия от горюшка, от вины за своё проклятие.

Хлеб указан, дерюга овчинная. Посох есть и плетёные лапотки. Бог Гаркуше велел не кручиниться, гусляром стать велел на Яике. Жил сто сорок лет неприкаянно седовласый песняр Гаркушенька. На увале, у Бабы Каменной, мы в походе былину слушали.

Вновь проплачет струна малинова. И над срубом застынет матица. Зазвучит гуслярица былинная. Золотая слеза в сердце скатится.

Васька Гугня

Много баек о Ваське Гугне. Мол, по отваге он ушёл в казаки. Да не так дело было. Служил он у боярина в дружине. А молодая жена Гугни боярыне прислуживала. Хорошо и сытно им жилось. За одним столом с боярином обедали.

А у боярыни было золотое кольцо с дорогим сапфиром. Однажды исчезло кольцо. Сорока его утащила из боярской светлицы. Залетела сорока в открытое окошко и похитила сокровище. Все хоромы перешарили слуги – нет кольца!

Заподозрила боярыня жену Васьки Гугни. И схватили её. Били и пытали огнём, рвали клещами кузнечными до смерти. Бросили в яму и Ваську Гугню. И его пытками увечили, кожу сдирали лентами.

Но удалось Ваське Гугне сбежать ночью. И ушёл он в казаки, ватагу собрал смелую. Вскоре напал атаман Гугня с ватагой на усадьбу боярина. Казаки подожгли хоромы боярские. А боярина с боярыней к дереву приторочили для казни.

Подбежал тогда мальчонка к атаману, кольцо золотое с камнем показывает.

– Где взял? – спросил Гугня.

– У сороки в гнезде! – ответил мальчонка.

Взял Васька Гугня кольцо, бросил его в кострище.

– Не надо мне добра вашего! – сказал атаман.

Боярин увидел кольцо, почернел от горя и помер. Не дождался казни злодей. А боярыня с ума сошла. Бросили её казаки в кучу с навозом и ушли к Дону.

А как Васька Гугня на Яик пришел – байка другая.