Память

– Лисицын! – позвала мальчика как-то товарищ капитан, уже после переаттестации. – Отнесёшь таблетки товарищу генералу, ясно? И проследи, чтобы принял!

– Есть! – ответил маленький ефрейтор медицинской службы, отправляясь выполнять задание.

Никого не боявшийся Герби и сейчас не испугался, хоть его и ждал целый генерал… Комдив простудился, госпиталь обязал санбат проследить за приёмом генералом лекарств, так как лежать во время наступления последний был против. Закончились горькие дни отступления, теперь Красная армия рвалась вперёд, отбирая у врага пядь за пядью клочки своей земли. И вместе с армией в одном строю, в окопах, часто и на передовой шёл маленький санинструктор, воспитанник санбата.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться! – чёткое воинское приветствие и представление удивили командира дивизии.

Об этом мальчонке он, разумеется, слышал, даже медаль ему вручал – «За боевые заслуги». Подтащивший патронные ящики и воду к задыхавшимся пулеметам, парнишка тогда сильно помог… Опять только чудом оставшись в живых, но помог. Генерал даже слышал, как ласково ругали мальчишку женщины из медсанбата, а он только краснел и оправдывался: «Ну, а кто, если не я?»

– Обращайтесь, – кивнул всё понявший командир дивизии.

– Вам таблетки пора принимать, – твёрдо произнёс маленький солдат. – И градусник ещё нужен… Вот, – протянул мальчик генералу необходимое.

– Спасибо, – поблагодарил комдив, думая о будущем таких девчонок и мальчишек, разбросанных по частям. Их было немало – пригретых солдатами, медсёстрами, даже командирами, шедших вместе с армией. Их объединяла ненависть. Жгучая, бескомпромиссная ненависть ко всем немцам, что могло стать проблемой, когда они войдут в Германию. А в том, что они дойдут, генерал был абсолютно уверен.

Тянулись дни службы, Герби уже и забыл про прошлое, иногда напоминавшее о себе ночными кошмарами. Мальчик был здесь на своём месте, его любили, дарили тепло, и ему совсем не хотелось обратно – туда, в своё время и страну, где он родился. Он сдружился с людьми, которые его окружали, ему нравилась служба в санбате – хотелось, чтобы так было всегда, и ему это твёрдо обещали.

Разведчики любили рассказывать Грише о своих хитростях, травить байки о походах в немецкий тыл. Их часто приносили в санбат ранеными, лежать было скучно, вот и рассказывали мальчишке, у которого просто никого не было. Уже младший сержант медицинской службы, награждённый за своё бесстрашие, он охотно слушал и многое мотал на ус, хотя усов у него пока еще нё было. А вот доктора занимались с ним серьёзно и анатомией, и физиологией, и пропедевтикой, и десмургией, и даже латынью. Так что через два года войны мальчик уже мог принимать самостоятельные решения на сортировке раненых.

Его, конечно, перепроверяли, постепенно убеждаясь: он действительно может, поэтому всё чаще просто доверяли. А ещё была Верка, ставшая Грише семьёй. Согреть мальчика старались все, но Верка – это была отдельная история. Поэтому мальчик считал, что просто обязан защитить и её, и других девушек, отчего лез на передовую наравне со всеми.

– Смотрю, фриц стоит, – рассказывал дядя Саша, он был разведчиком. – Да толстый такой…

– Толстого тащить, наверное, тяжело, – со знанием дела вставил Гриша.

– Сам побежал, как гранату увидел, – хмыкнул разведчик. – Ну, а то, что она без запала, ему не видно было, – разведчики рассмеялись.

– Лисицын! К командиру! – крикнула Верка, молодая совсем медсестра, обожавшая покомандовать.

Только вечерами девушка, бывало, плакала – однажды Гриша увидел. И хотя Верка накричала на него потом, но тогда он просто сел рядом и погладил её по голове, как когда-то, в самом начале, гладили его. Он рассказывал ей, что война закончится, наступит счастливая жизнь, и все-все будут радоваться. Мальчик очень хорошо понял, что девушка прятала своё горе за самоуверенностью, просто заглушая свою боль… Не она была первой, да и последней тоже…

– Мы перебазируемся, – сообщил капитан медицинской службы маленькому солдату. – Проследи за формированием колонны и припасами.

– Есть, – ответил Гриша. Смысла в этом приказе было немного, но он позволял держать мальчика под присмотром, что младший сержант отлично понял. Но был благодарен за то, что ему нашли дело, а не просто сказали «сидеть тут и не мешать».

Долгие версты войны… Американские грузовики, полученные по ленд-лизу, шли по запыленной дороге вслед за передовыми частями, чтобы в первом удобном месте развернуть полевой госпиталь. Прошла пора горьких отступлений, окружений, оставленных городов и деревень, теперь Красная армия забирала своё, и мальчик, глядя, как их встречают, понимал многое… А потом он слушал… Плачущие люди обнимали маленького солдата, как и других, благодаря.

– Надо же, такой маленький, а уже солдат, – умилилась женщина, выглядевшая очень старой. – Кушай, мальчик, кушай, – погладила она Гришу по голове, не вызвав отторжения. – Как только мамка-то отпустила…

– У меня нет мамы, – вздохнул младший сержант. – Ни мамы, ни папы, только санбат.

– Всё война проклятая, – всхлипнула женщина, глядя на сироту, обогретого солдатами. – Когда она уже закончится…

– Скоро, бабушка, скоро! – уверенно произнёс Гриша. – Скоро мы доберёмся до самого логова и придушим гадину!

Война научила его ненавидеть. Гриша и представить себе не мог, что может быть именно так. Сгоревшие деревни, воющие от горя женщины в черном, виселицы и… детские тела. Часто – изломанные последней мукой. Фашисты оказались гораздо страшнее всего, что видел и знал Герби Дэрби, ставший Гришей Лисицыным.

Глава вторая

В это страшное место солдаты ворвались на рассвете, убивая палачей в чёрной форме. Это был первый детский лагерь, увиденный Гришей. Самый первый, а впереди их было ещё великое множество. Недалеко от деревни Красный Берег, опутанный колючей проволокой, стоял лагерь, в котором мучили и убивали… детей.

О том, что пускать в это место воспитанника не стоило, плачущие медсёстры подумали слишком поздно. Выживших детей – истощённых, голодных, больных – уже вывозили, и они лежали в палатках санбата, где медики пытались их спасти. Удавалось это далеко не всегда, ведь звери в чёрной форме выкачивали из детей кровь, чтобы перелить своим солдатам. Услышав от какого-то мальчика, что неделю назад привезли новеньких, пойманных гестапо, и кто-то ещё, может быть, жив, Гриша помчался в лагерь со всех ног, чтобы спасти, ведь он был воспитанником санбата, обязанным спасать своих от этих.

Он нашёл их. За бараками в большой яме лежали груды голых обескровленных мёртвых детских тел с характерными разрезами на ногах. Потом уже Гриша узнал, как палачи сливали детскую кровь, но тогда он просто замер, прикипев взглядом к девочке, в застывших глазах которой отражалось весеннее небо. Не веря тому, что видел, мальчик упал на колени, и дикий крик пронизал тишину мёртвого лагеря. Этот крик, почти вой, полный такого искреннего горя, что сжималось сердце, услышали и солдаты, и медсёстры, немедленно сорвавшись с места. Того, что видел Гриша, просто не могло быть, но оно лежало перед ним… Обескровленные тела и кого-то смутно напоминавшая ему, изогнутая в последней муке девочка.

Гриша выл от страшного горя, не в силах сдержаться. От срывал горло криком, когда его нашли солдаты и вытащили из ямы. Глядя на множество детских тел, плакали даже закалённые боями седые мужчины. А мальчишке дали спирту, чтобы успокоить. Ведь раньше он такого не видел. Совсем юный солдат понимал, что сотворивших такое нужно просто уничтожать, ведь они не люди!

– Они все должны умереть! – боль обратилась в ненависть. – До последнего человека!

– Ох, Гришка… – обнимала его тетя Нина, сына которой утопили фашисты во время эвакуации. – Сколько нам ещё боли увидать придётся…

Мудрая женщина понимала, что говорила… Солдаты шли по Белоруссии, на каждом шагу встречая следы страшных зверств. Казалось, именно белорусы что-то сделали немцам, ибо их уничтожали с такой же яростью, как и евреев. Сгоревшие деревни, детские лагеря по выкачиванию крови, сотни, тысячи погибших… Гриша уже не мог плакать, зато всей душой желал убить хоть одного «фрица».

Однажды в бою мальчик, подхватив тяжёлую ещё для него винтовку, начал стрелять. Снаряд попал прямо в траншею, убив многих, и немцы могли бы прорваться, если бы не остро ненавидевший их ребёнок. Гриша целился и стрелял, стрелял, стрелял, пока не подошло подкрепление с других участков. И столько было ненависти в нём самом, что враг не прошёл. Он стрелял и плакал от злости, от своего желания умереть, но унести с собой побольше врагов…

Эта девочка появилась в санбате потому, что её нельзя было транспортировать. Фашисты надругались над двенадцатилетней девочкой, попытавшись затем как-то медленно убить – как, Гриша не понял. Её прооперировали, но… Маша не говорила, только смотрела в потолок, почти ни на что не реагируя, и мальчик пытался её расшевелить, рассказывая сказки, кормя, иногда насильно. Всё было тщетно… Однажды утром Маша просто не проснулась. И глядя на тело девочки, которую замучили проклятые фашисты так, что она просто не могла больше жить, Гриша плакал. Война научила его ненавидеть, и он ненавидел проклятых фашистов каждой клеточкой своего тела.

Потом были бои, и младший сержант снова бежал под обстрелом, чтобы спасти ещё одного солдата или офицера, мальчик не видел разницы, они все были солдатами. У кого-то в руке был автомат, а у него – бинты и медикаменты. Много говоривший с ним комиссар научил Гришу думать и понимать… А ещё Верка, ставшая очень близкой мальчику, доверяла ему, когда на душе становилось совсем плохо.

– Одни мы с тобой на всём свете, – говорила девушка, обнимая маленького солдата, неожиданно ставшего её семьёй. – Вот закончится война, и поедем мы в Ленинград.

– А почему в Ленинград? – удивился мальчик, не понявший связи.

– Я там жила до войны, на Васильевском, – объяснила Верка. – Там будет наш дом, будешь мне братом?

– Буду, – кивнул Герби, улыбнувшись. – Тебя надо защищать, чтобы не обидели, – пояснил он своё решение.

***

Пистолет-пулемет Гриша просто выпросил. Они шли по лесам Белоруссии, встречая следы зверств и… лагеря. С каждым таким лагерем ненависть мальчика только росла. Обескровленные тела, замученные, умершие от каких-то страшных болезней… Ни в чём не повинные дети, которых убили эти… твари.

– Больных корью в холодной воде купали, – Верка слепо смотрела в серое небо, смоля папиросу за папиросой. – А это нельзя! И эти твари знали это, Гриша! Знали и убивали деток!

Даже врачи не выдерживали. Наслушавшись, воспитанник уходил к солдатам, чтобы пострелять в этих. Только к пленным мальчика не подпускали. Он не понимал, как немец может быть живым, просто не переносил вида живого фашиста, желая уложить в землю хоть одного. Зубами грызть. Пожалуй, это стало одержимостью.

Но опасно теперь было везде и всегда, потому что разрозненные группы этих, да ещё и просто бандиты… Поэтому оружие мальчонке выдали, уча его стрелять, отсекать понемногу. Одиночные у него не получались, но вот по три-четыре выстрела – вполне выходило. Мотив у Гриши был простым – нужно защитить раненых и… Верку. Поэтому мальчик таскал тяжёлое для него оружие вместе с санитарной сумкой. Тринадцать лет, хорошее питание, физнагрузки – всё это уже вполне позволяло не быть унесённым отдачей.

Бой за боем двигались они по своей земле. Хотя комиссары, которые назывались замполитами, пытались избавить солдат от желания рвать немцев зубами, но мальчик был в том возрасте, когда для него существовали свои и все остальные, без полутонов. Верка часто проводила вечера с Гришей, мечтая о мирном времени, рассказывая о довоенной жизни. И в этих рассказах Гриша постигал то, чего у него не было никогда.

В ту ночь Грише не спалось. Он вышел за ворота дома, где отдыхал, сам санбат стоял чуть поодаль, но врачи посчитали, что нечего пацану спать в палатке, когда стоит такой хороший дом, поэтому там расположили тяжёлых раненых и Гришку. Вот он вышел почти за околицу, когда увидел, как из недалекого лесочка надвигались люди, светя себе фонариками.

Мальчик залёг в кусты за холмик, как учил дядя Саша, снял оружие с плеча и осторожно сдвинул вперёд предохранитель, чтобы потом очень тихо взвести курок правой рукой. Неизвестные медленно подходили, и по тому, как они шли, Гриша понял – это враги. Раскрыв и уперев в плечо приклад, мальчик прицелился. Его первая очередь всполошила охрану госпиталя. Несколько врагов упали, фонарики погасли, а Гриша всё стрелял, будто угадывая, где они спрятались. Граната разорвалась совсем рядом, когда первая машина с солдатами уже была недалеко, и мир погас для Григория Лисицына.

Когда маленький младший сержант очнулся, вокруг было темно, а кто-то почти неслышно всхлипывал рядом. Очень сильно болела голова, но мальчик нашёл в себе силы открыть глаза, увидев при этом плачущую Верку, повторявшую: «Не умирай, братик».

– Я не умру, – хрипло проговорил мальчик, и был тут же обнят девушкой.

– Мой маленький герой, – прошептала Верка, гладя его по забинтованной голове. – Я так испугалась!