Хозяйка

– Интуиция, Колымагин, – буркнул я наконец. – Женская интуиция. А точно он?

– Жена на радостях с Кипра примчалась, по каким-то там родинкам его вычислила. Вещи его. Ну, и стоматолог свои пломбы признал. Сто пудов – он это.

Я вот теперь думаю, стоит ли землю носом рыть. Клиент-то уж больно негодящий. Может, прикинуться, что, и правда, собачка покусала, – и в архив?

– Теперь, Колымагин, дай Бог тебе всякого здоровья, просто от лица всего нашего отдела баснословная тебе благодарность, – теперь уже отбояриться не удастся. Надо было раньше папу слушать.

Теперь это дело мэр нашего богоспасаемого города на заметку возьмёт. У них там дружба нежная водилась с этим благородным отцом семейства и столпом общества. Светоч разума, оплот справедливости, надежда европейской цивилизации и всё такое. Правда, этот оплот наркотиками в школах торговал, ну, да это мелочи для светоча разума.

– Тут вот ещё цидуля пришла от экспертов.

– Ну?

– Слюны в ранах не обнаружено. Совсем.

* * *

Свет. Солнце. Боль.

Сбой программы. Не помню, как меня зовут. И часто так теперь. Может, это не моё имя? Или мне его не надо? Или я боюсь того, к чему оно ведёт?

Так кто я? И что на этом свете делаю? – Ищу убийц. – А зачем?

О, какой я пламенный борец за справедливость был когда-то! Сколько рогов из-за этого обломал.

Я, как сэр Ланселот, или Робин Гуд, или уж не знаю кто, – решил, что мне одному есть дело до правосудия.

Есть такая испанская поговорка: «Сначала шлюха. Потом сводня. Потом ведьма».

Этапы большого пути. Это про женщину, про то, как она деградирует.

А про меня так. Сначала пламенный борец. Потом недоумевающий придурок. Потом усталый обыватель. Более или менее язвительный в память былых боевых заслуг.

Первое удивительное открытие после юрфака: начальству это не надо. Галку поставил – без разницы, кого упаковали, виновного или нет.

Второе открытие: а и никому не надо. Свидетели разбегаются. Потерпевшие – если живы остались – забирают заявления. Народ, естественно, безмолвствует.

Справедливость-то, оказывается, – тяжкий труд. И трудиться приходится всем. А все хотят её получить на блюдечке.

А наверху делом заняты: деньги наживают. Не до нас им с нашими пустяками, убийствами какими-то.

Потом ещё история приключилась. Уговорил я одну гражданочку дать показания против вымогателя. Бизнес она затевала. Да какой бизнес – пекарня, где работали она и её сестра. Уж как этот бандит её пугал! А я обещал защиту. И гражданочка мне поверила. А вымогатель – то её покалечил.

И как-то я сразу после этого перестал всех на баррикады звать. Может, верить себе перестал. И как корчить из себя самого Бога, решать, кто прав, кто виноват, если так далёк от его всемогущества?

Наверное, чтобы оправдать свою слабость, я стал фаталистом. Кому суждено быть повешенным – тот не утонет. Искать убийцу – всё равно что кулаками после драки махать. Цивилизованная вендетта. Кровная месть. Историки говорят – махровый пережиток.

Я вот нажил язву двенадцатиперстной и тонну выговоров. Жены нет, детей нет. Квартиры тоже нет. А количество убийств растёт с каждым годом, что мы ни делаем.

Так стоит ли оно того? Жизнь класть ради того, чтобы остановить неостановимое? Надо останавливать цунами? Или затмение солнца? Может, убийства – закон природы? «Смирись, вошь в юбке», – как сказал моей матери исповедник давным-давно.

И ты, вошь в подштанниках, смиряйся тож.

Может, и правда, мы тщимся быть умнее Господа Бога?.. Может, кого надо, он и без нас защитит? А кого надо – вовремя и толково покарает?

…Не помню, и куда шёл. Так, блуждал по городу битый час.

В конце концов, забрёл в музей. Ноги занесли.

Что такое провинциальный исторический музей, представляете?

Пара кремнёвых булыжников. Облупившаяся фреска, на которой мускулистый социалистический Шварцнеггер изображает первобытного охотника, косматого, в шкурке, с каменным топором, но с наманикюренными пальчиками. В витрине дубина первобытного человека, утыканная то ли акульими, то ли змеиными зубами. Это чтоб уж врезать наверняка. Какая-то серебряная погремушка. Черепки. Осколки. Обгрызенные кости. Очистки. Степная баба в центре зала.

…Запах пыли и озноба…

…Посетители посыпались из бокового псевдовизантийского хода. Такие пёстрые, что – безликие.

…Присутствие… Запах… Тонкой, горькой, зелёной луны. Тошнота, головокружение, как от близости бездны. Или при радиационном ударе.

На минуту показалось, что и Она из тени переходов выступила с первобытной дубиной. У Неё было другое лицо, другое тело, но это была Она же, я узнал Её. Мои пять чувств, обособившись от меня и разобщившись, метались испуганным роем. Из тьмы ниши – к светлым волосам, от загорелых рук – к горечи несуществующего прикосновения. Наконец я пришёл в себя: не дубина – указка, Господи! Она же экскурсовод!

– Я – экскурсовод, – улыбнулась Она без улыбки. И взглянула не глядя. Спиной.

Она смотрела не испытующе и не внимательно. Никак. Так смотрит зверь на траву.

Чем-то Она походила на каменную бабу в центре зала. Не весом, Боже упаси, – была миниатюрна. Но внутренней монолитностью. Разрезом глаз – долгим и тоскливым, как степи. Разлётом скул, – как курганы, обкатанные вечностью.

И Она завела про эту скукотищу, про первобытные времена. Я было начал клевать носом, но вдруг включился.

– …Они играли, как и наши дети, в дочки-матери ещё сорок тысяч лет назад. Только это были необычные куклы. Они были внутри полыми. Когда старые плодовитые женщины в роду умирали, их кремировали, а пепел засыпали в эти полые куклы. Фактически девочки играли в погребальные урны.

– Ни фига! А зачем такие извращения? – пришли в восторг подростки, уменьшенная копия Колымагина, пристёгнутые к мамашам в целях культурного роста.

– Считалось, что так из поколения в поколение передаётся жизненная мощь, плодовитость племени. Это было очень важно, чтобы племя не вымерло. Девочки сначала играли в матерей, игра была колдовским способом превратить мечту в реальность.

– Поэтому мальчики играют в войну?

– Поэтому. Мальчик должен быть воином. Защищать племя. Мы недалеко ушли от предков. Но основными игроками были женщины. Это они руководили игрушечной охотой. Заставляли охотников метать копья в изображение зверя. Предки верили, что благодаря такой репетиции настоящая охота будет удачной. Первые произведения искусства, картины на стенах пещеры возникли не для развлечения. Это были колдовские орудия для улучшения жизни. Пение было заклинаниями для лечения. Или для убийства. Литература – мифы, то есть история духов, богов и героев. И учебники, где излагались научные взгляды на мир.