Палестинские рассказы

– «Они» никогда не будут сильнее нас, – часто говаривал дед с

высокомерной усмешкой. – «Они» всегда будут лишь усиливаться, но сильными не станут никогда.

Он не допускал даже мысли о том, что когда-нибудь может быть иначе. Он чувствовал своё превосходство над ними абсолютно во всём. Он был умнее, а главное – за ним была сила. Поэтому он смотрел на «них», как белый колонизатор на убогих туземцев. Впрочем, и на большинство окружавших его людей дед тоже смотрел свысока, как на насекомых. Именно так он смотрел на своих рабочих-филиппинцев и эмигрантов из России, особенно на работавших у него женщин, которых он величал не иначе как «брит амоцецот»1, «марокканцами», которые, по его мнению, разрушили страну и знают только «мне положено».

Я никогда не мог понять, кого он ненавидел и презирал больше – своих или чужих. Но дед был убеждён, что все вокруг него живут только благодаря ему и его труду. Ему казалось, что работает только он, а все остальные лишь пользуются его трудом. Окружавших его людей он большей частью воспринимал как бездарей и бездельников. Круг тех, кого он воспринимал как равных себе, был чрезвычайно узок. Эти избранные были очень похожи на деда и происхождением, и судьбой, и общественным положением. В основном это были такие же старики, как и дед, родившиеся в польских местечках и приехавшие в Палестину вместе с дедом, возможно, чуть раньше или чуть позже. В основном это были отставники, так же, как и дед, прослужившие большую часть жизни в армии, и теперь определявшие порядок жизни и лицо этой страны.

Дед был, пожалуй, единственным из них, кто не скрывал правду о войнах, активным участником которых он был. Он никогда не боялся называть вещи своими именами.

Как-то одна из газет, не то британская, не то французская, сравнила подразделение, которым он командовал в Газе, с эсэсовцами. Это сравнение вызвало гневную реакцию не только у соратников деда – возмущалась вся страна. Но сам дед только бросил с презрительной усмешкой:

1 Игра слов от «Брит Хамоацот» – Советский Союз и «брит хамоцецот» – союз шлюх»

– Пусть называют нас как хотят. На войне – как на войне, и все ведут войну одними и теми же средствами: и англичане, и французы, и немцы… Все! Война – это всегда кровь и грязь, где бы она ни велась. Других методов ведения войны человечество не придумало. Или ты, или тебя. Вопрос – во имя чего эта война. Я всегда знал за что воюю. Здесь мой дом, моя страна. Других у меня нет да и не надо мне. И… не им нас судить!

Он всегда гордился своей решительностью.

– Рука у наших людей была твёрдая, – говаривал дед, – прав-да, если нам встречались женщина или ребёнок, их мы отпускали. Но если это был мужчина, мы его убивали.

Мне казалось, что говорит он об этом любуясь собой.

У него никогда не было сомнений в своей правоте, когда он рассказывал об изгнании арабов из Лида и Беэр-Шевы.

Однажды он вспоминал, как солдаты стреляли поверх голов согнанных на площадь арабов, загоняя их, как овец, в машины. Арабы – в основном женщины с детьми и старики – безропотно грузились на машины, которые увозили их затем в сторону иорданской границы, или Газы, в зависимости от того, что было ближе. Для него всё это было неизбежным, необходимым, во имя новой страны – его страны.

Я никогда не мог понять, почему у него, чудом спасшегося от нацистов в 1939, совершенно отсутствовало чувство сострадания. Да, ему многое довелось пережить в жизни. В 1942 году он и его брат записались в корпус Андерса, но по дороге на фронт в Африку, сбежали, воспользовавшись остановкой в Иране. Отсюда они весной 1943 добрались до Палестины и примкнули к одной из подпольных еврейских группировок. Начав с рядового подпольной боевой организации сионистов, он закончил свою карьеру в

должности командира пехотной бригады.

В первую арабо-израильскую войну дед командовал ротой, потом батальоном. В Шестидневную войну дед командовал полком и прославился тем, что его солдаты переправились через Синай на берег Африки.Фото израильских солдат, купающихся у египетского берега, обошло все газеты мира. Так дед стал героем. Свою военную карьеру он закончил после войны Судного Дня.

Уволившись из армии, он поселился в одном из еврейских поселений Газы и стал фермером. Продукция из его теплиц продавалась в Америке и Европе. Но деду было этого мало. Вместе со своим бывшим комбатом он затеял строительство шикарной гостиницы на берегу моря. В бизнесе он оказался не менее удачливым, чем в военной карьере. Одна из центральных газет даже поместила о нём статью в своём недельном приложении, назвав деда «солью земли». Им гордились, да он и сам собою гордился. Установленный им порядок казался ему вечным. Поэтому, когда арабы стали швырять камни в израильских поселенцев, он презрительно назвал их «клопами, которые заползли за воротник». Он жил ещё тем временем, когда при виде израильского солдата

арабы в Газе и на Западном Берегу спешили спрятаться где только возможно. Но они были уже другими. Из забитой и послушной массы людей, покорно работавшей на деда и ему подобных, они превратились в разъярённую, ненавидящую нас толпу.

Вскоре в нас полетели не только камни, но и бутылки с зажигательной смесью. Но дед всё равно был уверен, что «если их как следует проучить, то они навсегда успокоятся».

– Ударь араба по одной щеке и он поцелует тебе руку. Ударь по другой, и он будет целовать тебе ботинки, – дед любил повторять это расхожее среди офицеров его времени выражение. Но в жизни всё было с точностью до наоборот.

В ответ на резиновые пули и слезоточивый газ они стали кидать в нас бутылки с «коктейлем Молотова». Вскоре у них появилось огнестрельное оружие, и у нашей армии появились первые потери. Рейды нашей армии в арабские деревни и города приносили лишь временное затишье. А затем всё взрывалось с ещё большей силой.

И вот однажды двое рабочих-арабов напали на деда в его теплице. Это были молодые крепкие парни, вооружённые тесаками. Дед справился с обоими, несмотря на свой возраст, раздробив челюсть одному из нападавших и переломав ребра другому.

– Вам никогда не справиться со мною, – кричал он им вслед, когда солдаты увозили их.

Он продолжал верить, что их можно заставить жить как прежде, с помощью силы. Он не учёл лишь одного – им нечего было терять, и в этом была их сила. Он верил, что всегда будет сильнее, пока во время взрыва в самом центре Тель-Авива не погибла его любимая внучка Лиора.

Именно дед назвал её так – Лиора, «Мой Свет». И она действительно была для него светом. Из всех его внуков Лиора была единственной, кого он баловал и готов был проводить с ней всё своё свободное время.

– Я не люблю сюсюканий! – резко говорил он внукам, если кто-то из нас ластился к деду. Он говорил это всем, кроме Лиоры. Казалось, он любил её больше всех на свете.

Когда это случилось, мы не сразу поняли что произошло. По телевизору в то время каждый день показывали кадры с резуль-татами взрывов, но все старались жить обычной жизнью и делать вид, что ничего не происходит. Так и в тот вечер мы сначала не обратили внимания на кадры с места взрыва в самом центре Тель-Авива. Мы к тому времени уже привыкли, что у нас постоянно что-то взрывается.

Потом вдруг бабушка спохватилась, что как раз сегодня Лиора собиралась с подругами в Тель-Авив «делать шопинг». Мы стали ей звонить, но её телефон не отвечал. Не отвечал и телефон её подруги, с которой она ушла. Тогда мы всерьёз забеспокоились.

Дед помчался в одну больницу, куда доставляли раненых, отец – в другую. Среди раненых Лиоры не было.

– Ну что ж, – сказал дед, – если её не обнаружим среди раненых, будем искать в морге.

Он старался казаться спокойным, но его лицо при этом было бледным, как мел. О её гибели нам сообщили глубокой ночью. Мы опознали её по украшениям.

После смерти Лиоры дед совершенно отошёл от дел и теперь подолгу сидел в своём кабинете не включая свет. Никто из нас не решался его тревожить.

– Они всё-таки достали меня, – произнёс он одну единственную фразу.

Он ко всему потерял интерес, продал свои теплицы, гостиницу и переехал жить в Тель-Авив, купив шикарную квартиру у самого моря в престижном комплексе.

Когда мы ушли из Газы, разъярённая толпа арабов, ворвавшись в его теплицы, с каким-то остервенением уничтожала всё, что только было возможно. Спустя всего лишь месяц после этого едва ли кто-то мог подумать, что когда-то здесь были теплицы.

Во время одного из рейдов в Газу наши летчики превратили гостиницу деда в груду развалин. Однако самого деда это известие оставило совершенно равнодушным. С тех пор, как не стало Лиоры, он мало интересовался тем, что происходит вокруг.

Отец 

Глядя на моего отца в детстве, дед иногда говорил: -"Поколение из пластика!

Им далеко до нас – людей из стали". Он часто повторял эту фразу, если речь шла о молодежи. Сколько я помню деда, он всегда был очень сильным физически, гордился собственной силой и до определенного возраста дед чувствовал свое превосходство над молодежью во всем. Даже будучи уже довольно пожилым человеком, он мог дать фору молодым и в физической выносливости, и в быстроте реакции, и в силе интеллекта. Но с годами им все больше овладевало беспокойство из-за того, что он не находил среди молодых людей похожих на него самого. Их не было ни в его семье, ни в окружавшей деда жизни. Это тяготило его прежде всего потому, что он не находил людей, которые бы смогли в будущем сохранить ту жизнь, которую строил дед и его поколение. Ему казалось, что он будет жить вечно в том мире, который создавал всю свою жизнь. Но мир вокруг него стремительно менялся и дед не хотел принять этих перемен. Мир деда олицетворяли такие офицеры как он. А в новом мире, который стремительно вытеснял старый, главной ценностью были деньги, и им было подчинено абсолютно все- наука, образование и даже отношения в семье. Деньги давно уже стали главным стимулом в жизни общества и каждого живущего в нем человека. Деньгами измерялась в новой жизни ценность искусства, общественные идеи, значимость каждого человека. В отличие от прежних времен, когда армия воспринималась как некое братство, принадлежать к которому было честью для каждого, теперь многие новобранцы смотрели на армейскую службу лишь как на досадное препятствие, которое не обойдешь. Они испытывали досаду оттого, что вынуждены были тратить массу драгоценного времени, которое могли бы использовать с гораздо большей пользой для себя, овладевая востребованной профессией или просто зарабатывая деньги. А уволенные в запас солдаты и офицеры, прибывая на военные сборы, продолжали обсуждать свои гражданские дела- заключенные сделки, перспективы или недостатки различных денежных фондов, биржу, где больше платят за ту или иную работу и какая профессия более перспективна в плане заработка, даже во время несения службы. Офицеры стали смотреть на армию, как на трамплин в бизнес, политику или просто как надежный фундамент будущей гражданской жизни. В отличие от них, дед всегда воспринимал армию как особую, высшую касту, которая возвышается и над коммерцией, и над политикой, и вообще над всем. Поэтому он всю жизнь смотрел свысока на штатских, особенно на профессоров и вообще интеллигенцию, которых считал никчемными болтунами и бездельниками. Он был убежден, что миром должны править сильные личности, такие как он. И поэтому в тех изменениях, которые стремительно происходили вокруг него, он видел едва ли не свою личную трагедию. -Кто меня заменит?! -однажды воскликнул он. Больше всего его мучила досада от того, что собственные дети были не похожи на него.

Особенно дед страдал из-за того, что его единственный сын всегда был далек от него .

Мой отец рос слабым и болезненным ребенком. В школе его постоянно дразнили за нездоровую бледность и худобу . Вдобавок ко всему, он был ужасно неловким, что также было причиной многих насмешек над ним. Дети пользовались тем, что отца можно было безнаказанно дразнить и безжалостно третировали его. Слабый и болезненный, он к тому же был очень робким ребенком и поэтому боялся отвечать на насмешки.

Возможно причиной этой робости было его детство , прошедшее на самой границе с Газой.

Время тогда было особенно неспокойное. С той стороны границы без конца приходили вооруженные группы федаинов, которые безжалостно убивали всех, кто попадался им на пути. Они не делали счета ни с женщинами, ни с детьми, иногда полностью вырезая небольшие поселки. Первыми, кто принимали на себя удар, были еврейские поселения на самой границе, в одном из которых и прошло детство моего отца. Израильтяне тоже не не оставались в долгу , подвергая массированным обстрелам селения по ту сторону границы. Это была настоящая война, в которой обе стороны были безжалостны и ни за что не хотели уступать.

В ответ на рейды нашей армии в Газу, федаины отвечали еще более жестоким террором. Они шли убивать даже не думая о путях отступления-казалось, что собственная жизнь не имела для них абсолютно никакого значения. Это было похоже на жестокую драку двух ослепленных взаимной ненавистью людей. И во всем этом росли и формировались мой отец и его сестра Мириам.

Мой отец смертельно боялся федаинов и этот страх не оставлял его ни днем, ни ночью.

По ночам он делал вид , что спит, а сам прислушивался к каждому шороху- не идут ли фидаины. Но услышать что-либо ему мешала собственная кровь, стучавшая у него в ушах от страха.

Когда отец был еще совсем маленьким, то утром, перед тем, как отправить его в детский сад, бабушка мыла и переодевала его, потому что от постоянного испуга он мочился во сне.

Из-за вечного страха, мой отец плохо учился, с трудом вникая в суть того, что говорили учителя. Из-за этого его считали тугодумом и лентяем.

В школу он приходил вечно невыспавшийся и от этого заторможенный, бледный, со страхом в глазах . И то, как он выглядел, было причиной постоянных насмешек со стороны других, более бойких детей.

От этих насмешек отец искал защиты у деда. Но дед воспитывал его по своему. Дед привык все проблемы решать с позиции силы, и страхи сына приводили его в ярость. -"Ты позоришь меня!"– орал дед и гнев его был совершенно неподдельным. Ведь он мечтал видеть своего сына сильным и бесстрашным, а тот рос пугливым хлюпиком. И когда однажды отец просил у деда защиты, тот лишь пригрозил ему, что если он будет бегать к нему жаловаться, то " еще не так получит", только уже от самого деда.