– И что же это за бизнес? Герболайф? Или какая-нибудь тибетская диковинка? – Говорите прямо!
Зря вы так, -вдруг с укором сказал он. -Когда жена умерла, я и сам хотел умереть. От тоски, от одиночества, от бессилия что-либо изменить… А герболайф вернул меня к жизни. За день я общаюсь с самыми разными людьми. Кто-то отмахивается от меня, кто-то отшучивается. Да и я не со всеми готов говорить. Есть люди, с которыми и говорить не стоит. Они меня не поймут. Просто не захотят услышать. Может и выслушают, но не услышат. А тем более-не поймут.
А вам я благодарен. Вы терпеливо меня слушали, хоть и не согласны со мной. И… Не судите строго. Ведь есть люди, которые нашли в этом деле пускай не мечту, но хотя бы надежду, как я.
После его слов я уже не стал спрашивать его сколько из тех, кому он указал путь разбогатели на герболайфе и обрели свободу от необходимости работать на кого-то.
Не стал я спрашивать его и о том, на что расчитывает он сам, пытаясь так вот наивно заставить кого-то работать на себя. Пока он надеется, что найдет простаков или перехитрит умников, вроде меня-умных в одном и ничего не смыслящих, в соответствии с его представлениями, в жизни.
Вероятнее всего, что в конце-концов он останется с тем же с чем и был: ни с чем. Но ничего этого я не стал ему говорить.
– Извините, я не хотел вас обидеть, – сказал я.
– Ну что вы, я рад был с вами пообщаться.
Он больше не стал мне ничего говорить. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он шел обратно в город, пытаясь расправить свои широкие плечи, а я и правда уже торопился на работу.
Бурьян и манна
Этот город посреди пустыни был создан для того, чтобы закрепить в пустыне еврейское присутствие и вытеснить отсюда бедуинов, считавших эту землю своею.
В первые годы после образования государства здесь селили иммигрантов из Северной Африки. Чуть позже поселили иммигрантов из Индии.
Но жившим здесь городок не нравился и при первой же возможности они отсюда уезжали либо в центр, либо прост в более крупные города.
Построенные здесь клуб, торговый центр, представлявший собой огромный квадрат посреди города, усеянный лавками и небольшими магазинами, не добавили городу привлекательности и граждане по-прежнему не желали здесь жить.
Потенциальных горожан отпугивало отсутствие работы и удаленность от центра и жили здесь в основном старики и те, кого принято относить к неблагополучным, или как их политкорректно называют- слабым слоям населения.
И тогда возник этот амбициозный проект, призванный коренным образом изменить ситуацию. Здесь решено было построить новый район города, который планировался как образцовый и элитный. Его население должны были составить люди исключительно с высшим образованием- инженеры, ученые, деятели искусств- в общем, интеллектуальная элита.
Скорее всего, подобная мысль об элитном районе пришла в голову какому-нибудь сионистскому деятелю хрущевского разлива, поскольку очень напоминала идею академгородка в Новосибирске.
По замыслу авторов, проект должен был стать гордостью всей страны и чем-то вроде «нигде в мире такого нет..»
Проект предусматривал шикарный парк, современные жилые дома, учреждения культуры и много чего еще.
Парк был разбит, дома украшены палисадниками, но потом что-то видно не заладилось, и район сначала незаметно, а потом все более явно стал терять свою привлекательность.
То ли для заселения района не хватило достаточно образованных, то ли еще по какой-то причине, но очень скоро он стал приобретать черты, не запланированные в проекте.
Главной проблемой являлось неучтенное авторами проекта века нежелание интеллектуалов менять свое уютное и комфортное жилье в элитных районах Тель-Авива на романтику пустыни.
Те же из интеллектуалов кто все-таки решились, в большинстве своем быстро разочаровались и поспешили обратно.
Дабы спасти проект, решено было использовать новый район для приобщения к высокой культуре новых иммигрантов, которые начали прибывать в страну ежедневно тысячами, а иногда и десятками тысяч.
Первыми в новые дома вселились иммигранты из Эфиопии.
Сразу после своего вселения их дети последовательно и терпеливо стали разбирать, точнее выковыривать камни из декоративных, каменных оград, окаймлявших палисадники, а те, что постарше, развлекались тем, что прикармливали бездомных собак и потом травили ими кошек.
Вслед за эфиопами приехали «русские».
С приездом «русских», стены подъездов покрылись недвусмысленными рисунками и надписями. Одновременно с росписью стен в подъездах, были разобраны интеркомы, а палисадники преврашены приехавшими детьми в футбольные поля.
Пока дети новых иммигрантов самозабвенно вытаптывали траву возле домов, их родители зарабатывали на жизнь и обустраивали собственные берлоги.
По выходным они.. оснастившись мангалами и огромными сумками со жратвой всей семьей важно шествовали в парк поблизости, где до вечера под музыку жарили мясо.
Этот понравившийся обычай они переняли у выходцев из Северной Африки, которые по выходным, а многие и без выходных, жарили и ели мясо здесь же.
Таким образом происходило сближение культур. Свидетельством этого сближения были мешки с мусором, а зачастую и мусор без мешков, разбросанные по всему парку, черные круги от костров и угля и все увеличивающиеся размеры залысин на месте искуственной травы.
Похоже что превращенные в пустырь полисадники, повсеместно раскиданные пакеты с мусором, изуродованные двери и стены домов никого беспокоили.
Разнообразили культурную жизнь городка и так называемые «русские магазины», которые с приездом «русских», стали рости как грибы после дождя и успешно конкурировавшие с ларьками выходцев из Северной Африки.
В «русских магазинах» продавались деликатесы из всех республик бывшего Союза, спиртное всех видов и этикеток и легкая закуска к нему.
И все было по-русски.
Очень быстро, эти магазины превратились в своего рода клубы, где люди зрелые любили собираться, чтобы в компании выпить пива и пообщаться.
Спустя какое-то время, к ним присоединились эфиопы, любившие пиво не меньше «русских» и всех других народов земли и культурной интеграции был дан новый, мощный толчок.
Здесь же по утрам собирались старики, приходившие за колбасой, варенниками и прочими деликатесами из прежней жизни. Местные продукты казались им невкусными и дорогими.
В процессе покупок они общались и попутно набирали бесплатные рекламные листки и газеты, которые днем прочитывали, а вечером застилали ими скамейки на которых часами вели светские беседы.
Утром эти газеты в перемешку со своими ивритскими аналогами устилали вытоптанные просторы палисадников и парков.
По мере того как район все больше и больше превращался в огромный, грязный пустырь он все больше походил на нечто среднее, между африканской и российской глубинкой, без ее полей лесов и рек.
Никому не мешало запустение, но кому-то мешали неуклюжие бетонные скамейки – наверное, из-за их недостаточной эстетичности. Поэтому их перевернули вверх дном.
Затем перевернули и сожгли киоск.
Кругом валялись кульки с мусором, посреди которого бегали никогда не умолкающие замурзанные дети.
Наркоманы, которым постоянно нужна вода порезали все оросительные трубы.
В результате, кустарники и вся зелень которая уцелела до сих пор высохли и выгорели и весь район превратился в огромный пустырь на котором рос лишь бурьян – такой же наглый, никчемный, и неистребимый как хамство и убожество вокруг него.
Летом стояла такая духота, что с наступлением вечера, все, кто хоть как-то могли двигаться выползали на улицу и тогда все обитатели района превращаясь в однообразную массу, прогуливались вокруг пустырей, которые как гигантская лысина, поглотили все пространство. Эта масса изнемогала от жары и праздности и лишь бурьяну все было безразлично. Ему было абсолютно безразлично происхождение воды, которую он находил в земле, была ли то вода с небес или из канализации. Он безразлично относился к солнцу если его было слишком много и не жалел о нем если его вовсе не было.
Он был из тех, кто не ломается, а лишь гнется если его пытаются затоптать, но жестоко мстит, когда его пытаются вырвать из земли, оставляя на руках обидчика занозы и глубокие раны.
Он вобще безразличен ко всему на свете: и к солнцу, и к публике его окружающей..