По ту сторону штор

– Надеюсь, после своих слов ты сможешь спать спокойно.

Я знал, что по крайней мере одно не смогу делать после своих слов, а именно оставаться здесь, так что уже тем же вечером я начал паковать свои чемоданы… а точнее, рюкзак и пару пакетов-маек. Следующим утром я уже ехал в автобусе, который должен был отвезти меня в город. В пути я слушал песни, которыми перед поездкой забил до отвала плейлист в своем телефоне, и смотрел в окно на приближающиеся и уносящиеся вдаль поля подсолнечников, омываемые солнечным светом, на лесопосадки, тянувшиеся вдоль дороги почти до самого города, а также, естественно, на посёлки и деревни. Я не думал вообще ни о чём и находился в странной (но не удивившей меня в тот раз) прострации. Я точно не знаю, что это было, но думаю, что это было что-то вроде шока. Я не понимал, что происходит, не понимал, где я и куда направляюсь, но мне было всё равно. Все мои чувства, кроме зрения и слуха, отключились, но мне и их было вполне достаточно. Я видел, мимо чего проплывал мой корабль, который направлял меня туда, где уже не будет привычного для меня порядка вещей. Где не будет ни мамы, ни папы. Но это было лишь будущее, и тогда оно казалось мне таким далёким, что виделось чем-то недосягаемым. А что, если… если автобус никогда не доедет до города? Что, если корабль не доплывёт до того пугающего будущего? Ах, как это было бы прекрасно! Я навсегда остался бы здесь, в этом автобусе, на этом месте и, слушая музыку из своего плейлиста, смотрел бы через окно на леса и поля. Но больше всего я хотел не этого, а того, чтобы автобус поехал обратно задом наперёд, чтобы те противные слова обратно залетели мне в рот и наполнили всё моё нутро гнилью, чтобы родители снова улыбнулись мне… а я улыбнулся бы им в ответ. Когда они были счастливы, то и я… был. Господи…

– …что же я натворил, – тихо прохрипел я, стоя в кухонном дверном проёме, после чего поднял свои дрожащие, покрытые немногочисленными царапинами руки и с ужасом всмотрелся в них. – Я… я монстр! Я… не могу сдерживать свои чувства, просто не могу, тем более что сильнее всего чувствую гнев. Я зол буквально на всё и всех, и я не в силах это контролировать. Мне нет места среди нормальных людей, уважающих и ценящих своих близких. Мне не место… здесь… но только не сейчас, – в кровь брызнула огромная порция адреналина и начала разгонять сердце, заставляя его стучать быстрее. Я поднял голову, нахмурил брови. – Сейчас мне совершенно начхать на всё, потому что я нужен своей матери… потому что я связан клятвой.

Сейчас я чувствую себя призраком, которого держит в этом мире только клятва, которую он дал… а может, так оно и есть. Может быть, я уже умер давно, и мой труп сейчас валяется где-нибудь за диваном в зале и гниёт, хотя… как-то всё равно. Мне сейчас абсолютно наплевать на всё.

Я сделал два шага назад, не отрывая взгляд от стола, вокруг которого сидели, опустив головы, мои родственники, а затем пошёл влево по коридору приставными шагами. Когда кухонный дверной проём скрылся из виду, я повернулся к двери в ванную, еле различимую с такого расстояния. Меня и стеклянный шкаф слева разделяли пара шагов.

«Осталось проверить две комнаты, а конкретнее – ванную и туалет, – подумал я. – Если и в них не будет телефона, то я и не знаю, где он ещё мог бы быть, если только не у…»

Мне не хотелось об этом думать, так что я тряхнул головой, чтобы прогнать лишние мысли, а затем продолжил свой путь, стараясь, как обычно, ступать по полу как можно осторожнее, чтобы доски нигде не скрипнули и не выдали меня.

И вот я наконец у двери, за которой когда-то (кажется, вечность назад), видел зелёные глаза, хозяйка которых до сих пор где-то здесь, прячется во тьме и ждёт удачного момента, чтобы наброситься на меня.

Конечно, ответ на вопрос «кем она являлась», был вполне очевиден, но с недавнего времени я начал в этом сомневаться. Я помню, что когда перебегал из маминой спальни в свою, то вдруг почувствовал на себе взгляд… и я не верю, что он принадлежал маме. Ни в какую не могу поверить. Может, какая-то… сущность взяла под контроль мамин разум и действует от её имени? И если раньше сущности не удавалось завладеть её телом, то теперь ей это удалось благодаря сложившейся ситуации. Я люблю маму… но, как бы то ни было, сейчас она (или её тело) может мне серьёзно навредить, поэтому мне нужно быть крайне осторожным, если хочу выбраться отсюда и спасти маму от этого безумия.

Сделав глубокий вдох, а затем выдох, я потянулся к ручке…

– Денис! – раздался откуда-то позади знакомый женский голос.

Всё моё тело парализовало, рука так и застыла в нескольких сантиметрах от ручки.

«Я… знаю этот голос, – проговорил я мысленно, – но… воспоминания о нём такие туманные, что кажется – он пришёл из давно забытого прошлого. Хотя… скорее всего так оно и было».

Мои мысли прервал тот же самый голос, от которого веяло такой добротой – причём знакомой, – что по моему телу прошла дрожь:

– Пойдём с нами пить чай, Денис.

Я обернулся… и мои глаза тут же раскрылись шире от удивления, а рот слегка приоткрылся. Передо мной стояла мама… но лет я ей дал бы не больше двадцати пяти! Одета она была в красивое голубое платье, которое слегка светилось в темноте и освещало небольшую зону вокруг своей хозяйки. Я никак не мог вспомнить, было ли у неё такое платье или нет… но мне стало всё равно сразу после того, как я взглянул на её лицо. Мама улыбалась, и эта улыбка вернула меня в глубокое детство…

… Перед глазами предстало пшеничное поле, простирающееся по обеим сторонам грунтовой дорожки, по которой мы с мамой шли. Вдалеке виднелись дачные домики, разбросанные по холму и у его подножья.

Стояла сильная жара, и я периодически вытирал пот со лба тыльной стороной ладони, прямо как это делала мама. Я посмотрел на неё снизу вверх, чувствуя себя карликом, который неизвестно как оказался в мире гигантов, и улыбнулся, а она улыбнулась мне в ответ. Одета она была в простое деревенское платье, на котором, кроме бледных ромашек, не было больше ничего напечатано, и хоть оно выглядело не так роскошно, как у той мамы, которая вызвала у меня это воспоминание, оно тем не менее было для меня не менее прекрасным. Тогда мама была другая… и я был другой. Жизнь в то время была намного проще, и я не задавался теми вопросами, что задаюсь сейчас. Детство – беззаботное время, потому что в это время человек не обладает достаточным багажом знаний, чтобы волноваться о чём-то. Знания – вот убийцы детства, но они при этом и ключи к новой жизни. К жизни в реальном мире. Можно этому, конечно, радоваться, если не учитывать, что слово «реальность» очень часто выступает синонимом к слову «жестокость».

Детство для меня уже давно прошло, и к тому времени я теперь могу вернуться только во снах. Даже если я приеду туда, на это поле, глубоко вдохну степной воздух и осмотрюсь, то всё равно не смогу почувствовать всё так же, как чувствовал раньше.

Мама отвернулась от меня и посмотрела вдаль, на холм, с которого на нас смотрели дачные домики… и вновь вокруг меня сгустилась тьма, я снова оказался в своей квартире возле стеклянного шкафа и ванной комнаты.

Мама (та, что была одета в голубое светящееся платье) улыбнулась мне, обнажив свои белоснежные зубы, и поплыла – да-да, именно поплыла – к кухне. По моим щекам потекли слёзы, и, не особо раздумывая, я кинулся за ней.