По следам слухов о музыкальном проекте «А. НЕМЕЦЪ». Том 1. Книга 8 «Черта» – шедевр лагерной классики

Стас Фёдоров – представитель, скорее всего, песенно-поэтического андеграунда того времени. В дальнейшем он поступил в знаменитый Литературный институт имени Горького. Сейчас живёт в Екатеринбурге.

Даже по этим поверхностным сведениям видно, насколько тщательно изначально продуман был отбор участников, являющихся наиболее заметными уральскими исполнителями не только различных творческих течений и позиций, но и разных жизненных устремлений. По всем признакам, запись и выпуск в свет этого сборника, явно, были не разовой акцией, а, вероятнее всего, частью какой-то хорошо подготовленной долгосрочной исследовательской программы…

Особое внимание со стороны современных независимых исследователей к этому сборнику было привлечено гораздо позднее его выхода в свет. Интерес возник после того, как появились первые «откровенные» и первые крайне спорные публикации о музыкальном проекте «А. НЕМЕЦЪ», и когда было замечено, что все работы по созданию и этого сборника организовывались и проводились под руководством В. Воронежского, и что в свет он был выпущен, практически, одновременно с «Чертой».

Тема бардовской песни в те годы не могла представлять на региональном уровне коммерческой ценности. Спрос на такого рода аудиопродукцию был, да, наверное, и теперь остаётся, крайне низким. Массовому потребителю нужны более яркие и привлекательные музыкальные, смысловые и визуальные картинки. В этом отношении очень показателен отрывок из Литературной коллекции Творческого Союза «Журнал «Файлы Искусства»:

Этот рассказ в наш офис передала через вахтёра неизвестная девушка. К сожалению, ни имя автора рассказа, ни время его написания, в рукописи не указаны.

«Я тогда жил в Столице Южного Урала со своей первой женой Нюсей, и работал на стройке, подсобным рабочим. Однажды, во время обеденного перерыва, в бытовке, сквозь постоянно и мирно царящий там матерный гам, я услышал, как по радио объявили о том, что в городские студии звукозаписи в продажу поступили кассеты с каким-то новым сборником под названием «Банды Южного Урала». Наша строительная площадка находилась прямо, считай, что на площади Революции, и я сразу, не переодеваясь, чтобы успеть до окончания перерыва вернуться на своё рабочее место, побежал в ближайшую студию, расположенную, буквально, рядом с нами. Помещение студии было небольшое, меньше даже нашего балка, и довольно темноватое. Не теряя времени, я сразу спросил у продавца, смотрящего по маленькому телевизорику какой-то иностранный криминальный боевик:

«Есть у вас новый сборник „Банды Южного Урала“?»

«Есть!» – решительно ответил продавец, не отводя глаз от перестрелки во всю ширь развернувшейся на маленьком экранчике, и сунув руку под прилавок, достал кассету и поставил её на ребро в тарелочку для денег.

«Отлично!» – обрадовался я быстрому решению вопроса и погромче спросил: «Сколько с меня?».

Он тоже ещё громче, не отрываясь от сюжетной канвы фильма, назвал цену, я отсчитал нужную сумму, положил на блюдечко с синей каёмочкой, быстро забрал кассету, сунул её под спецовку в карман рубашки, и, на ходу застёгивая клапан кармана на пуговицу, чтобы моя новая кассеточка не потерялась и не запылилась, окрылённый приятной внутренней радостью удачливого приобретателя, во весь опор ринулся на стройку.

Смена ещё не закончилась, когда у нас на этаже появился вышедший накануне в отпуск самый молодой каменщик нашей бригады, вечно хамоватый и задиристый в общении с незнакомыми и малознакомыми людьми Валерка. Родом он был из какой-то ничем не примечательной деревни, высокий ростом, крепковатый, смугловатый брюнет, с незамысловато утюговатыми чертами лица. На самом деле, по этим чертам сразу было видно, что парень-то этот не злой, и гораздо сообразительнее и благоразумнее, чем могло бы показаться по его повседневному обычному поведению, но все, ведь, мы на собственном житейском опыте очень хорошо знаем, что главное в человеке не его внешний вид, и даже не совершаемые им конкретные судьбоносные поступки. Главное в человеке – произносимые им слова в определённом сочетании голосовых интонаций с жестами рук и прочими манерами телесного самовыражения. И служил-то, к тому же, Валерка на флоте, что не только подтверждало мои предположения о реальном уровне его умственных способностей, но и, вероятнее всего, способствовало укреплению физических данных и вырабатыванию практических навыков решения любых вопросов путём безбашенных наскоков и безрассудной лихости. Поэтому с первого же дня работы в бригаде я понял, что конфликтные ситуации с этим человеком неизбежны, и чем они для нас с ним закончатся, одному лишь Господу Богу известно.

Первая стычка произошла, когда наших каменщиков перекинули на отделку кафельной плиткой туалетно-душевого помещения в уже достроенном соседнем здании. Мы все сгрудились в узком коридоре. Моя позиция была ближней к выходу, чтобы я мог беспрепятственно подносить с улицы раствор и плитку в случае необходимости. Когда опытнейший наш бригадир (а навык не только работы каменщика, или плиточника, но и опыт экономии стройматериалов у него был огромный, он запросто мог пропустить рядов пять кирпича при возведении многоэтажного здания, так чтобы никто в приёмной комиссии при сдаче объекта ничего такого даже и не заподозрил бы), и в этот раз, решив не расходовать зря по низу три ряда цветной плитки, а ограничиться двумя, досыпав на пол щебёнки, а лишний ряд тихо реквизировав на собственные нужды, дал команду быстро натаскать щебёнки и залить пол новым тонким слоем бетона, Валерка оглянулся на меня и неожиданно вдруг, прикрикнул:

«Эй! Ну, чего стоишь?! Бегом тащи щебёнку!»

«Что значит „эй“, и что значит „бегом тащи“? – удивлённо возмутился я, – Если тебе надо бегом, ты и беги! Тоже мне, командир нашёлся! „Эй“… „Бегом“… Ты чего, „в жопу дембель“ что ли?»

По сути, конечно же, согласно всем формальным и не формальным штатным раскладам, разнорабочим здесь был только я, но, в то же время, отдуваться одному за всех, при осуществлении выходящих за рамки проекта небольших поправок, мастерски вносимых в него в своих личных стяжательских интересах бригадиром, а тем более ещё и подчиняться при этом какому-то чересчур нагло ведущему себя Валерке, никакого желания у меня не было.

Он выпрямился в полный рост, и теперь уже не совсем уверенно бормоча «А ты чего… А ты чего… А ты чего…», тем не менее, медленно двинулся на меня.

«Да ничего!» – не сходя с места, с той же напористостью ответил я, готовый к любому развороту событий.

Он приблизился ко мне вплотную, и не останавливаясь, без каких-либо усилий, грудью начал плавно теснить меня из тесного коридорчика к выходу, и я понял, что на поприще передвижения друг друга грудью с места на место, вряд ли смогу с ним потягаться всерьёз. Но решимость противостоять ему до конца, не позволяла мне прекратить хоть какое-то сопротивление, и неудержимо отодвигаемый им назад, я ждал только, когда он попробует дополнительно подтолкнуть меня, или взяться за мою рабочую куртку своими всё ещё неподвижно опущенными вниз руками. Тогда мне сразу пришлось бы пустить в ход кулаки, с единственной целью, завалить его серией ударов в челюсть, в переносицу и в солнечное сплетение или в печень, раньше, чем он успеет одним ударом сделать то же самое со мною. Очевидно, почувствовав реальную угрозу, Валерка остановился.

«Ну, смотри, – к ещё большему моему удивлению негромко сказал он, – завтра сюда приедут мои корефаны, мы с тобой по-другому поговорим».

«Да он, оказывается, ещё, к тому же, и жалкий не любитель выяснения отношений один на один», – мысленно подметил я, не теряя, однако, бдительности. От таких в любой момент можно ждать чего угодно.

«Кончай бузу, ребята, – примирительно скомандовал бригадир, видя, что ситуация может неожиданно измениться ещё в более худшую для его единоличного расхитительского замысла сторону, и, подхватив с пола пустое ведро из-под раствора, с задором комиссара, поднимающего вслед за собой бойцов в атаку, махнул всем рукой – Айда за щебнем, братва!»

Моя, не раз уже испытанная на практике интуиция, подсказывала мне, что, по большому счёту, это уже ни что иное, как полный и безоговорочный мой триумф над чрезмерно зарвавшимся варваром, однако, она же вынуждала меня делать поправку на возможные отклонения от обычных для таких случаев норм и быть готовым к худшему варианту развития событий. Это, типа, как в каком-то стихотворении отца Тарковского, где, он очень живописно напоминает всем, о том, что всегда нужно помнить, о тех, кто в любой момент может оказаться за твоей спиной, «как сумасшедший с бритвою в руке».

В тревожном ожидании дальнейших обещанных разборок прошло ещё несколько дней. Внешне я был спокоен, хотя перспектива на благоприятный для меня исход в результате столкновения с деревенской шайкой была весьма призрачная. «Ну ладно, – безо всяких лишних сомнений и гаданий, хотя и не без лишних скрытых волнений, думал я, – В случае чего, буду отбиваться тем, что под руку попадётся».

В другой раз, из-за отсутствия цемента, нам предложили подработать на покрытии рубероидом плоской бетонной крыши высоченного, здоровенного ангара. Бригадир согласился, предварительно оговорив стоимость работ, и количество необходимого материала. На складе мы получили рубероид, загрузили в кузов грузовика, и как только свернули за угол, Валерка скинул на ходу два рулона в кусты, пояснив бригадиру:

«Это Кольке. Он сарай у себя крыть собирается».

Колька был ещё одним из четырёх наших каменщиков.

Бригадир, одобрительно кивнул:

«То-то, я вижу, он с утра куда-то пропал».

«Тут, в кустах поджидал. Сейчас приберёт рулоны и подтянется к ангару» – уточнил Валерка.

После стычки один на один, в которой он вынужден был, в общем-то, позорно, отступить в позорном ожидании дополнительных сил, отношения наши с ним находились в неопределённо подвешенном состоянии. Время шло, проанонсированная им кодла не появлялась, а сам он не проявлял никакой дополнительной активности ни в каких направлениях, и мы просто не общались, каждый сам по себе делая своё дело, и ожидая, что будет дальше.

На крышу ангара нужно было подниматься по длинной, стальной, прикреплённой к стене лестнице. Наверху уже торчал закреплённый там ручной верёвочный блок для подъёма грузов, а внизу валялись небольшой кучей разноформенные пакеты битума рядом с уже доставленной к ангару нашей чёрной от копоти и смолы передвижной бочкой для его плавления. Сюда же мы сгрузили и рулоны специального кровельного рубероида с присыпкой.

Бригадир решил, что сначала нужно всеми подняться наверх, осмотреть фронт работ и совместно распределить обязанности. Невысокого роста, похожий на плотный, совершенно не гибкий целостный обрубок плоти, немного не в меру, к тому же, раздавшейся вширь, он, в неспешную целостную развалку подошёл первым к стартовой позиции, и, вдруг, неожиданно для меня, на удивление ловко и споро устремился вертикально вверх, в невероятно быстром уверенном последовательном ритме поочерёдно перемещая руки и ноги по поржавелым металлическим прутьям лестничных перемычек.

«Ну, давай, лезь наверх» – с затаённой неоднозначностью ухмыльнувшись, пропустил меня вперёд Валерка.

«Единственное, что ему, со всеми его дешёвыми дурацкими замашками, теперь остаётся, это только „нечаянно“ столкнуть меня с края крыши, – предположил я, – Ну ничего. Если что, вместе со мной полетит, а может быть и вовсе один. Поглядывать просто надо будет за ним».

Плоская, необъятных размеров крыша гигантского строения была похожа, как мне показалось, на палубу какого-нибудь фантасмагорического авианосца, когда-то безнадёжно застрявшего на мели какого-то, потом уже и вовсе исчезнувшего с этой части Земного шара моря, или океана…

При выполнении кровельных работ очень важно, чтобы не было порывов сильного ветра, который не только не позволит спокойно настилать полосы толи, но и может плеснуть брызгами горячей смолы в лицо или прямо в глаза работнику. К тому же и на краю крыши в сильно ветреную погоду находиться очень опасно, а рубероид-то нужно настилать и по краям, да ещё и с загибом вниз, чтобы вода стекала как надо и куда надо.

Ветерок дул, но не сильный, и мы, распределившись, дружно взялись за дело. Бригадир слез вниз, чтобы подавать оттуда рулоны и вёдра с разогретым битумом. На крыше же производственным процессом рулил Колька, старательно максимально уменьшая размер перехлёста листов, но и не забывая о том, чтобы качество покрытия тоже получалось максимально приемлемым. А мы с Валеркой подтаскивали ему смолу, и рулоны, вскрывая и разматывая их. Работа шла споро, с полным взаимопониманием, без лишних слов. Примерно, на середине без особого напряжения преодолеваемой нами дистанции, наверх поднялся какой-то совсем ещё молодой инспектор заказчика. Он немного постоял в сторонке, понаблюдав за нашими действиями и, прежде чем уйти, сделал какое-то ничего не значащее для дела замечание Кольке, а потом и нам с Валеркой. Колька, будучи постарше и постепеннее, недовольно фыркнув, продолжил намазывать смолу на очередное место стыка листов, а Валерка тут же оставив своё занятие, встал в стойку палубного кронштадского матроса и издалека закричал на обидчика:

«Ты чего к нам лезешь? Разберись сначала с тем, как это делается, а потом будешь лезть со своими указаниями. Иди отсюда, не мешай людям работать. А то слишком быстро внизу можешь оказаться, или на голову тебе потом где-нибудь чего-нибудь упадёт. Ходишь тут, тявкаешь не по делу…».

Проверяющий быстро прошмыгнул мимо меня и, неуклюже выбравшись на лестницу, скрылся за выступом боковой стены, словно испуганный тюлень в проруби, неожиданно увидевший рядом с собою белого медведя, или человека с ружьём. Я подошёл к этому месту и, опершись руками на стену, посмотрел, не случилось ли с ним какой-нибудь трагической неприятности.

«Ничего…» – услышал я рядом более чем миролюбиво и более чем доверчиво обращённый ко мне голос откуда-то взявшегося уже и здесь Валерки. Он, присев на выступ, тоже поглядывал за спускающимся вниз контролёром:

«Пусть немного побоится, походит недельку, пооглядывается…».

Многие действия Валеркины, ещё до нашей с ним стычки, казались мне не достойными, не мужицкими, но скрытая глубинная его беззлобность и незамысловатая простота, всё-таки не позволяли судить о нём принятыми в серьёзных пацанских кругах мерками. Я посмотрел на его добродушное, как своему давнему, очень хорошему и испытанному другу, раскрывающее мне всё своё тайное «себе на уме», лицо, и сразу, почему-то, всё ему простил.

С тех пор всё в наших с ним отношениях уравновешенно встало на свои места.

А теперь вот, он уезжал в санаторий по бесплатной путёвке и решил на радостях проставиться в бригаде перед отъездом.

Пьянка, как всегда удалась на славу, и я, редкий участник таких мероприятий, забыл не только про купленную кассету, но и домой добрался не помня как, не переодевшись, в своей рабочей робе.

Утром, проснувшись в мучительно тяжком похмелье, я кое-как поднялся, напялил на себя треники, и пошатываясь двинулся на кухню попить помидорного рассола. Нюся готовила завтрак. Из магнитолы доносилась неизвестная мне песня утончённой бардовской стилистики. Объёмный женский голос проникновенно пел «Ангел, ангел, ангел…». Нюся с укором посмотрела на меня, и неожиданно, смущённо улыбнувшись, сказала:

«Спасибо за кассету, Стёп! Так ты мне вчера и не сказал, проказник, где ты её выцепил».

«Какая кассета, Нюсь? – хотел спросить я, но тут же вспомнил, – Ах, да! Кассета. Моя кассета. „Банды Южного Урала“. Неужели цела, родимая? Но, при чём здесь Нюся? И при чём здесь этот ангел, ангел, ангел?»

«Забыл? Эх, ты, гулёна. Да я знаю, ты её, небось, из-за „Немца“ купил. А так-то, дождёшься от тебя нормальных записей. Всё бы тебе ДДТ всякие, да Круги с Новиковыми. Хорошо, что я её с одёжей твоей не постирала. Гвозди-то и камешки из куртки я сразу повынимала, а про рубашку не подумала. Да благо, что когда на пол её кинула, кассетка-то и громыхнула».

«Значит, ты вчера домой так и пришёл в робе. Ну, как же это ты так напился, Стёпа? Нельзя же так. – мысленно устыдил я сам себя, согласно унисоня безукоризненно благоразумным суждениям своей, уже давно и привычно вполне уживающейся со мной, совести. – Теперь остаётся только понять, при чём здесь „Банды Южного Урала“ и Нюсино „спасибо“…»