В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)

– Я не вываливаю, – попятился я, – я просто из вежливости, чтобы разговор поддержать.

– Смотри мне, – отец погрозил увесистым кулаком. – Продолжай представление, Гога. Ты настоящий проныра и трезубец будды.

Проныра в устах отца было одной из высших похвал. Трезубец будды еще одна высшая отцовская похвала, правда непонятно почему. Но у отца было лучше не спрашивать: или обрушит на тебя часовой водопад самовосхваления и лжи или отвесит мощный подзатыльник. Или совместит это.

– Ну вас, холеры тифозные, – сплюнула мать и ушла в дом.

До самой темноты Пашка развлекал довольного отца.

– Жалко, что Костик видел… – задумчиво сказал отец, когда пошли в дом. – А ты молодец, – ласково погладил Пашку по макушке, – хорошую штуку придумал. Весь в меня, ха-ха-ха, – отец громко захохотал.

Лягушки в пруду возле дома главного инженера от этого хохота перестали квакать. От хриплого хохота задребезжала посуда на кухне.

– Вить, тебе лечится пора! – крикнула из спальни мать.

– Не мешай, я детей воспитываю, – отмахнулся отец и снова принялся за нас. – Я вас родил, а от осинки не родятся апельсинки, ха-ха-ха.

– Сам дурак и дети такие же, – вздохнула мать.

– Разбогатеем, заведем гусиную ферму.

– Гусь – птица важная, что твой депутат, погоду на три дня вперед видит. По гусям сразу видно, кто на селе голодранец или отрепье, а кто крепкий хозяин и собственник. С ним, гусем, так просто не совладаешь.

– Там главное сноровка. Я в детстве кучу гусей поймал. Мы картошку с гусятиной тушили – вкусная штука, цимес просто, – он чмокнул кончики сложенных в щепоть пальцев.

– Вот почему на селе гуси пропадали, – догадалась мать, – А все на лис грешили.

– Я хитрее любой лисы, – щербато улыбнулся отец. – Когда воруешь, гуся нельзя ни в коем случае пугать, иначе у них мигом портится весь нагулянный нежный жир, превращаясь в вонючее ноздреватое вещество. И голову гуся лучше не рубить, положив на колоду – как мы обычно делали, и не сворачивать, а отсекать острыми ножницами для стрижки овец так быстро, чтобы птица ничего не успела понять.

Среди ночи меня разбудил отец.

– Тихо! – зажал мне рот широкой ладонью, – одевайся, пошли.

Мы вышли во двор.

– Дело есть, – закурил отец, усаживаясь на широкую лавку под верандой. – Надо гуся оприходовать.

– Как?

– Сейчас свернем ему шею, а Гоге утром скажем, что гуся украли. Он Костику так и передаст.

– Жалко…

– Кого? Костика?

– Гуся…

– И запомни, если так гуся жалко, что может наступить такой момент, когда ежели проявишь слабость либо сочувствие, то вместо гуся сожрут тебя. В буквальном смысле сожрут, без всяких метафор. Так что лучше сейчас, пока выбор есть, выбрать гуся – потом будет поздно, можешь мне поверить, Густсон. Понял?

– Понял…

– Сразу видно, что твой опыт приобретен только на краже гусей. Сразу видно, что у тебя мозгов не больше, чем у этого гуся. Стратегически надо мыслить! Мы же не разбойники с большой дороги. Меня ведь знаешь, как мамка ваша подманила? – светлячок сигареты вспыхнул ярче.

– Как? – спросил, с трудом сдерживая зевоту.

– Гусиными потрошками жареными с луком, да под маринованные огурчики, – было слышно, как отец сглотнул слюну. – И бутылка «коленвала» холодной да лучок зеленый… Подумай только, если бы не потрошки гусиные, то тебя бы не было на свете.

Я промолчал.

– И братика твоего, бездельника, бы не было, – отец затушил окурок и встал. – Пошли за дичью, Гусена. Может, сестричка появится у вас…

Под покровом мрака, разбавленного слабыми бликами фонаря, висящего на столбе с другой стороны дома, отец умело придушил несчастную птицу.

– Рано утром, пока Гога будет спать, ощиплешь. Перья под яблоней закопай, чтобы наш дрессировщик ничего не узнал. Гуся сдашь мамке.

– А что скажем Пашке, когда есть будем?

– Скажем, что я на охоте утку подстрелил. Пашка все равно не отличит, – отец всучил мне остывающую тушку. – Распишись-ка в получении. Братец твой тот еще гусь, ха-ха-ха. Вот увидишь, будет лопать гуся за милую душу. И Родина щедро поила меня гусиною кровью, гусиною кровью, – пропел он и пошел спать.

V «Наша служба и опасна и трудна»

– Новые времена – новые возможности, дети мои, – отец постучал пальцем по столу, привлекая наше с Пашкой внимание. – Перестройка, ускорение, гласность, дали нам новые цели и методы, новое мышление.

– Вить, ты сегодня прямо как Горбачев, – уважительно сказала мать, – тебе только пятна не хватает, а так, язык подвешен, что твое ботало у коровы.

– Мастерства не пропьешь, – приосанился. – Так вот, про что я? Вам, дети, наше поколение вручает переходящее знамя.

– Какое? – заинтересовался Пашка.

– Переходящее, – раздраженно сказала мать. – Что тут непонятного?

– А где оно?

Мать, закатив глаза, посмотрела на отца.

– Это метафора, – начал объяснять отец, – временами переходящая в гиперболу. Понятно?

Мы ни черта не поняли, но послушно закивали.

– Вот и ладушки, сдохли бабушки, – отец кивнул. – Бинки, подавай на стол уху, обедать пора.

Мы начали хлебать жидкую уху из рыбы и лаврового листа с солью.

– Бинки, ты рыбки то оставь, – сказал отец.