Черти на том берегу
Но так ли всё будет, об этом Анна не подумала.
Но стоял и рассуждал Эльдар.
Ноги отлипли от земли. Сухой чернозём превратился в вязкую глину, прилипшую к подошвам. А шаги, словно удары кувалды с размаху вбивали траву. И гады запищали от боли, и уже не шептали, как прежде, их словам нашлось место в сознании Эльдара, ведь он всё уже решил, а значит, принял всё за чистую монету.
Первый раз вода его обжигала таящим в себе ужасом и содрогалась, как казалось не от естественного с ней контакта, а от выплёскиваемого страха.
Второй раз был похожим на первый, а третий – позволил нырнуть на самое дно.
Спустя две недели, страха не стало совсем.
Эльдар раз за разом своих ныряний, осматривал окрестности реки. Людно не было. На протяжении двух километров по двум берегам он встретил трёх старых рыбаков, двух женщин, что стирали в речки своё тряпьё и одну собаку, растревоженную нарушенным покоем, отчего пустившуюся в лай. Она боялась, и держалась от незнакомца на расстоянии. Несколько изб ютились по соседству. А отдалённо от реки метрах в ста-полутораста возвышался курган, к нему и устремился Эльдар. Обойдя вокруг, решил выкопать землянку.
Следующую всю неделю он час нырял в реке, затем шёл к кургану, и копал землянку. Нарубил несколько деревьев для укрепления, натаскал камней, чтоб уложить пол, и нечто похожее на кровать.
Минул месяц, поиски не венчались успехом, а землянка была готова.
Он не терял надежды, а продолжал нырять, не боясь запутаться в водорослях, обшаривая дно, как профессиональный ныряльщик за жемчугом. Его дыхание становилось более глубоким, а лёгкие сильнее. Хватаясь за коряги, он с азартом тянул, но, видя не нужность находки, психуя бросал, и отчаянно вновь нырял, чтоб добиться результата вопреки всему приходящему на ум разочарованию.
Но спустя ещё месяц, Эльдар, казалось, как обычно ухватился за корягу. Молниеносно мысль о ненужной находке перестала быть. Страх нахлынул ещё под водой, а лёгкие сжались так, точно превратились в тяжёлый камень, и держали на дне. Когда он понял что это лишь вросшая в ил кость, борясь со страхом, упираясь ногами в дно, наконец, вырвал. Жадно хватая воздух, Эльдар выплыл на берег, и обессиленный упал на спину, провалявшись с полчаса.
В руке была вожделенная добыча. А в груди драгоценное дыхание, которое он не собирался останавливать до тех пор, пока оно не выйдет из него естественно.
Эльдар потратил ещё месяц на то, чтоб найти прочие останки. Было трудно и уже холодно. Одолевала судорога. Все мышцы, которые она сводила, обколоты были булавкой, отчего начались заражения. Последние кости (кое-что из ступней и кистей) так и остались покоиться на дне реки. А два месяца прошли в забытье, куда унесла лихорадка.
Всякий раз, возвращаясь домой, Эльдар уклонялся от вопросов. Отец Анны не настаивал на ответе, а безымянный малец и вовсе приставать не думал, лишь косился на бродягу, коим его считал.
– Догулялся… – ворчал мальчишка, но усердно приносил воду, и старательно помогал писателю выходить больного.
Часто Эльдара трясло от жара, а иногда он лежал затаив дыхание, и можно было подумать – скончался. Отец подходил проверить дыхание и пульс – оба признака были настолько слабы, что приходилось тратить на поиски по полчаса, прогоняя худшее.
Но однажды ночью разнеслось по квартире слабое желание:
– Пить…!
Отец Анны не спал, он дремал, и просьбу услышал, а подойдя к больному, обрадовался, – тот пошёл на поправку.
И с каждым днём становилось всё лучше, и Эльдару не терпелось скорее встать на ноги, чтоб отправиться в землянку.
Захоронения делать он никакого не собирался, но назвал останки сестры «первым экспонатом».
«Красота требует жертв…»
(Отбитое достоинство; убитые погоны)
Озарения коллекционера Эльдар дождался.
Кабинет, точно, приобрёл второе дыхание.
«Почему достаточно?» – Не унимался Святик.
Говорить это было бесполезно, все увлеклись чаепитием. Там налили, там похрустели, кто-то чавкнул, кто-то шмыгнул носом… Все заняты, увлечены.
А Святик без особого азарта наполнил чашку чаем, подвинул к себе, и не притрагиваясь, наблюдал за всеми.
Эльдар Романович сражаясь с запотевающими очками всякий раз, как подносил чашку ко рту, наконец, снял и нервно положил их на стол.
Странный старик, загадочный и в то же время какой-то весь на ладони. Хотя второе и навряд ли. Кто он такой? – Святик задавал вопрос за вопросом. – Что старик хочет от него? Зачем привёз его сюда? Кто эти чудные люди, – словно не от мира сего? Всё это интересовало Святика параллельно с тем чувством, что было ему всё равно. Просто хотелось убраться из этого кабинета, и засесть где-нибудь за очередной страницей, постаравшись хоть что-нибудь написать.
Отчим разослал на него по издательствам кляузы. Притом сказав, что доведёт до судебного разбирательства. Теперь куда бы он не стучал, редакции принимали его имя в штыки. Состряпать новый псевдоним, – но запрос требует паспортной метрики. «Святик Ежов» – не столько псевдоним, сколько союз его имени и фамилии отчима. По родному отцу, Георгию – он Жиров, – его это ни сколько не смущало, но отчим уговорил взять для книг его фамилию, мол, Жиров звучит весьма строго для «литературы в транспорте», и читатель будет заморачиваться, чтоб выговорить, даже в мыслях: «Святослав Жиров». Упростить имя, сократить – это был ход расположиться к читателю, типа, я свой, я – Святик. Теперь вопрос фамилии. Жиров – слишком грузно, – объяснял отчим, – и для российского детектива в самый раз. С тем, что пишет Святик, созвучнее будет более игривый вариант, тем более что «колючек» в его книжках хоть отбавляй. За первые три книги отчим извинился, вручив ему конверт с компенсацией, но, то была уже десятая часть выручки. А когда на последующих тиражах поменялось имя с Савика на Святика, никто особой разницы и не заметил. Даже когда проводились встречи с писателем, чтивая* масса не прониклась заменой.
Но однажды, когда Святик должен был принести в положенный срок рукопись, на стол легла трилогия. Двухлетняя работа. История о двух монахах решивших покончить с жизнью, но вразумляющие проповеди протоиерея, каждый раз их сдерживали от греха. Оба жили своими воспоминаниями, описываемыми на протяжении трёх книг. Не подозревая о тесной связи своих родителей, они встретились ещё ни как брат и сестра…
А на титульном листе рукописи написан был не псевдоним, а его полное родное имя. Роман же был сложно устроен (сплетались судьбы, мысли, времена), слог намного изящней прежнего. Но отчим этого не оценил, сказал, что его ахинея никому не нужна сегодня. А кто такой этот Святослав Жиров – он не знает, а народ и подавно – потому тратить на это деньги и время он не намерен. Требуя вернуться в привычное русло, он дал Святику два месяца (с готовой рукописью, естественно). Он отчиму отказал, обозвав его ненасытным жидом, на словах разорвал договор, услышав в спину угрозы. После потребовал от матери развода с этим человеком, и поругался вдобавок с ней.
– А вы, почему не пьёте Святослав Георгиевич? – Отвлёкся от своей кружки Эльдар Романович, заметив отрешённый вид Святика.
– Я не тороплюсь… – Вынырнул тот из раздумий, чтоб ответить.
– Вижу, вы задаётесь многими вопросами… Но не переживайте, я, придёт время, всё вам расскажу. Меня заинтересовала ваша жизнь, а точнее – работа.
– Хм… В вашем ли возрасте интересоваться такой писаниной…?
Эльдар Романович приподнял брови с диковатым недоумением.
– Чем это я заслужил…
– Нет,… – перебил старика Святик, – чем это заслужила внимания вашего, такая, страшно даже сказать, литература?
– Ах, вы наверно не в курсе ещё..! – Эльдар Романович провёл по воздуху глазами, отхлебнул чаю. Причмокнул. Качнул рукой. – Позже. Я всё объясню вам позже. И не переживайте, сейчас вас домой отвезёт Виктор.
Густые брови подскочили, чуть ли не до середины лба, поперхнувшись, Виктор закашлялся. Видно, неожиданное задание.
– Да. Я подвезу.
– Не стоит. Я бы сам.
– На чём. Три часа ждать автобуса стоять будете…
Святик решил не спорить.
Милош ковырялся в печенье. Что-то доставал и клал на салфетку. Святик сидел рядом и без труда смог понять происходящее. Трубачу не нравился тмин, но съедал он без остатка само печенье, не взирая на уже пропитанное запахом.
Подростки наминали конфеты, старательно обгоняя друг друга, и навалив гору фантиков. Их не интересовал чай, пили они газировку. Любовь Герасимовна медленно и беззвучно размешивала сахар – выходило у неё всё безмолвно. Рафаэль о чём-то думал, выпивая уже третью кружку. Пастор ел пирожное, запивая зелёным чаем. А художник за спиной Святика доедал вазу с бубликами. Всем было комфортно.
Виктор, точно заторопился, но закончил чаепитие вместе со всеми. Умели всё – подчистую. Стол изобильно накрытый, словно, объела саранча.
Точно минута молчания погрузила кабинет в тишину.
На поверхности вновь появился тот самый загадочный металлический ящик. Что за чёрт?
Эльдар Романович его, открыв, пустил по кругу, только теперь в другом направлении.
Рафаэль достал из ящика скрученную бумажку, и спрятал в карман.
Виктор не принял.
Милош на этот раз аккуратно взял ящик, не тряся его, как тогда.
Теперь ящик принял художник, а пастор проигнорировал.
Любовь Герасимовна, как и Рафаэль, вынула изнутри рулончик своей бумажки.
А подростки достали монетки, одновременно сунув руки.
Ящик исчез где-то под столом.
Не говоря ни слова, все встали.
В кабинете остались Святик, Эльдар Романович и Виктор.
– Только обещаете, что придёт на следующее собрание? – Спросил Эльдар Романович.
Святик посмотрел ему в глаза.
– А стоит?
– Поверьте, стоит…
– Ну, ладно! Тогда постараюсь..!
– Не постарайтесь! Сделайте так обязательно! Виктор вас отвезёт, куда вам нужно. И, где бы вы не находились, приедет за вами, чтоб вы могли посетить нас снова.
Будто прижаренный на солнце, приспавший на горячем песке, не в состоянии отойти от происшедшего, Святик ехал в машине. С Виктором, чьи брови, словно танцевали в такт какой-то мелодии, звучавшей у того в голове.
Проехав с полчаса дороги, Святик разорвал тишину, уместив свой вопрос в гул мотора.
– А вы?
На вопрос Виктор нахмурился.
– Что, я? – Не отвлекаясь от управления, спросил у Святика.
– Вы прибегал к попытке?
Видно было, как Виктор смутился. А спустя секунд десять, попытался сказать, что эта тема звучит лишь в кабинете.
– Ну, а всё-таки?..
Помедлив ещё, Виктор выдавил из себя междометие.
– Хы…
Он не ладил с устной формой, правду говоря, неизвестна была и его эпистолярность. Святик попытку рассказа, воспринимая на слух, преобразовал в более литературный текст, – вышло так:
В 1981 году Виктора призвали в армию.
Согласно конституции в назначенный срок пришла повестка. Сие послание, не дозвонившись в дверь, опустили с громким матом в почтовый ящик. Возможно, посланники слышали за дверью движение (Виктор видел в глазок, что пришли по его душу), и, выругавшись, пошли по наименьшему пути сопротивления.
Не придти было нельзя.
Лучше два-три года в армии, нежели пять-семь лет в тюрьме. И «козлу понятно», в чём разница, – оттого пояснять не следует.
Переведя мятежный дух, Виктор направился в военкомат.
Там его ждал неожиданно приятный случай, подвергнувший его же неизбежно большему сроку и невыносимым условиям, чем в армии. А вот подполковник, имени которого вспоминать Виктор не собирался, но всё же помнил неизбежно и вопреки (был это Соколов Илья Игнатьевич), сломлен был навеки.
Как обычно, в длинном сыром коридоре собралась сотня юнцов, «слегка оперившихся». Немногие из них могли похвастать удачно сложенной конституцией. Одни были тихи, другие стремились полезть на рожон, стараясь уже здесь, в преддверии службы показать, кто в казарме хозяин, но в голову себе не могли взять какое рабство их ждёт, особенно в начале пути…
Виктор стоял тихо. Холодный воздух пробирать стал насквозь. Трусы из хлопчатобумажной ткани, увы, не греют, тем более, если они на два размера больше. И таких полный коридор – юны, бодры, и голы. Каждый в ожидании своей участи.
Виктор рассматривает помещение, – наполовину беленое извёсткой, наполовину окрашено в грязно-зелёный цвет. Пол устлан кафелем «при царе Горохе», местами в трещинах и выдолбленных дырах, а где-то вовсе плитка отсутствует целыми секциями. Тусклый свет жёлтых лампочек, свисающих с потолка, «делит территорию» со светом, всеми силами старающимся проникнуть сквозь мутные стёкла окна. Форточка не закрывается, как видно уже, априори в любое время года. Свежесть, проникающая через неё вовнутрь, заставляет вздрагивать, и кожа тут же становится гусиной.
Ещё одно – зачем-то нужно быть босым. Во всём этом наряде, каждый из этой сотни ожидает в свою сторону вердикт – кому он такой нужен. Всем надо дождаться. Кто-то явно подхватит воспаление лёгких, кто-то отделается бронхитом, кому-то достанется грибок.
Слышно: кашляют, пару человек чихнули (наверное, в подтверждении мыслям).
Сколько ещё стоять?!
Запускают по пять. Уже полегче. Это сообщил женский голос. Слышится: «У-у-у!» – восклицают особо активные, проявляя, видимо, реакцию на обладательницу голоса.
Не видно. Толпа заслоняет. А можно было бы разрядить мозги, – взглянуть и тоже чего-нибудь представить. Как может выглядеть обладательница такого голоса?
Попытка: раз…
Попытка: два…
Попытка: три…
Всё как-то странно.
Что-то не складывается.
А вот глядя на лица тех, кто её увидел, явно могут что-то сказать о себе. Теперь часть из них будут о ней мечтать, а кто-то искать случай найти местечко и поработать рукой…
Прохладная свежесть превращается в холод, наверняка, мозги замёрзли тоже, точно, трусятся в голове, как и всё тело, а ещё покалывают череп, словно, возникшими на нём мурашками.
Наконец объявили фамилию в списке очередной пятёрки…
СТОП! – имя не то. Ладно, ждём дальше. Значит по логике – в следующей.
Коридор погрузился в тишину. Похоже, остыли и самые активные. Лишь шорох, вздохи, шёпот, пробегающий то здесь, то там, покашливание.
Логика не подтвердилась – вызвали других. Затем снова повторилось отсутствие логики.
– По районам вызывают. – Прозвучал голос стоявшего рядом. Виктор качнул головой.
Тогда ясно. Чего уж тут неясного…
А теперь всё верно – та фамилия, то имя, то отчество.
Пошли.
В кабинете тепло. Можно расслабиться.
А вот она – объект приятного случая. Она что-то спросила у подполковника. Этот голос уже услышал Виктор – там – в коридоре. Виктор не разобрал, что ею было сказано.
Она на самом деле красавица. Но эту красоту нужно уметь ценить. Каштановые волосы спадали на плечи, на грудь и скрывались концами за столом, за которым она сидела. На поверхности стола лежали документы, перед ней журнал, – на нём изящные ухоженные руки, тонкие пальчики с аккуратными ноготками, покрытыми прозрачным лаком, держали ручку. Губы естественно выдавались вперёд и были чуть приоткрыты, когда она получала ответ на свой вопрос и слегка кивала головой, а на зелёные, как два изумруда глаза опускались густые чёрные ресницы.
По достоинству оценить. Не устраивать диких возгласов по коридору.
И вот она сидит, навеки безразлична к пятёрке юных «парусов» из хлопчатобумажной ткани. Их для неё нет. Пять пустых предметов…
Боковым взглядом Виктор видит вошедших с ним. У одного испуганный взгляд, он ломает себе пальцы на ногах, второй стоит с безразличным выражением лица, взгляд отсутствует, но сложно и это понять, – смотрит на подполковника, – парень врос в пол. Лицо третьего напоминает енота – любопытного зверька, норовящего сунуть свой нос во всё и желательно постараться что-нибудь стащить. Он не в состоянии спокойно стоять на месте, и видимо это сильно раздражает подполковника, тот постоянно поднимает глаза на него, точно с недоброжелательным намерением, но всякий раз лишь покачивает головой, прицыкивая от раздражения. Четвёртому не хватает антенн – он, словно что-то ловит из космоса, намериваясь отыскать канал для получения сигнала. Просто его глаза, бегая по верхним векам, то ли рассматривали брови, то ли измеряли ширину потолка. Возможно, и Виктор вёл себя для них странно. Но глядя на них и ставя себя на место этой чудесной девушки, уж точно, вниманием их не одарил бы – не одного.
Она – младший лейтенант. Форменная рубашка с короткими рукавами несёт на плечах знаки отличия.
И вот она встаёт.
Зачем?!
Что она делает?!
Она идёт в сторону Виктора. О, боже, она его обнимает, целует и при всех засовывает свою руку с нежными пальчиками в ХБ-шные «паруса». У Виктора подъём эмоций…
Конечно же, всё это – воображение молодого безрассудства. А младший лейтенант подходит к высокому шкафу и рассматривает то, что лежит на самом верху. Понимая, что возникла сложность, девушка берёт стул, становится на него и тянется за чем-то вверх.
На ней надета форменная юбка, которая, по всей видимости, должна быть гораздо длинней. Теперь часть её прелестей показываются на глаза едва повзрослевшему рассудку. И без того красивые ноги вызывали «интерес», а тут «его» подняли дальше некуда.
Потеряв контроль, Виктор стоял, разинув рот, и не заметил, как рядом с ним оказался подполковник, а в руках он держал линейку.
В одну секунду Виктор согнулся от боли – невыносимой, острой боли, в корне не похожей на нежные приятные прикосновения, которые себе начал представлять Виктор.
А подполковник уселся опять за свой стол. Красный, взбешённый и матерящийся.
Виктор согнувшись, не издал ни звука, он ждал – терпеливо, с трудом ждал, когда придёт на «конец» облегчение – оно приходило медленно. Злость и ненависть опережали. Боль приутихла, только пекло. Но это уже не мешало Виктору в мановение ока очутиться на столе подполковника. Тот никак не ожидал такого поворота событий и одновременно с действиями молодого человека растерялся, огляделся, и не найдя ответа, получил первый удар с ноги в лицо. В кабинете повисло безумие. Той же ногой отправлен был следующий удар, за ним ещё…, другой ногой…
Снова ещё…
И…
Между ногами, что били без устали пекло после линейки – двадцатисантиметровой, металлической. Голова подполковника повисла на бок. Сознание исчезло. Взгляд потух, веки опустились.
Четверо стояли застыв на месте. Младший лейтенант недвижима осталась стоять на стуле, пока не разразилась воплем.
Потом всё быстро.
Разбирались недолго.
Подполковник скончался за собственным столом от тяжелого кровоизлияния в мозг. Судебный процесс. В скорости вынесли вердикт – приговор сроком на десять лет.
Дальше колония строгого режима.
Четыре попытки побега… карцер…
Срок прибавлялся.
Пять попыток уйти из жизни, конечно, повеситься, вскрыть вены и… проглотить вилку.
Неизвестно откуда появился адвокат. Пожилой пронырливый юрист, явный «еврей со стажем». Как вышло, он наблюдал за Виктором, пока тот находился за решёткой, и всякий раз оказывался рядом, когда заключённого отправляли в тюремную больницу. Связей у человека было много, и влияние было весомым.
Спустя пятнадцать лет Виктора освободили. Когда он вышел из застенков, встречал его человек, знающий Виктора вдоль и поперёк, но весь покрытый неизвестностью для самого Виктора.
После двухчасовой поездке, Святика привезли к его дому.
Виктор странно посмотрел в след недавнему пассажиру. Мысль Виктора была скользкой, неспособной удержаться в суждении, чтоб быть распознанной. Святик подумал быстро, в скорости махнув рукой. Не получив ответа, был покинут. Спустя десять секунд «Хюндай» скрылся за поворотом – за углом малогабаритного дворика с огромной доминой в четырнадцать этажей ростом.
Сольфеджио
(Лошадиная почта; глухая тварь; на правах учителя)
Подняв голову в небо, скользнув взглядом по «телу» небоскрёба (может не такого уж и небоскрёба), Святик постарался стереть из памяти мысль о самоубийстве, подумав, – как хорошо, что всё-таки жив. Переведя дыхание, шагнул на ступеньку к двери парадной.
И таки да, навесы напоминающие поверхность матраца были натянуты над французской булочной, – их оказалось три (по количеству окон).
Усталость валила с ног. Хотелось, как можно быстрее добраться до дивана, и отключиться часиков на семь. Сейчас – половина седьмого. Можно встать в два часа ночи, и попытаться поработать.
Так хотелось… Нет…, подумалось.
Подумалось поработать, но желание поспать доминировало на сутки.
Через двадцать три часа, в шесть вечера ясная голова открыла глаза. Во всём тело появилась бодрость.
Практически все поделились своими историями. Кроме одного человека.
О Викторе, по всей видимости, должен был рассказать Эльдар Романович, в связи с косноязычием хозяина истории. Но всё уже решилось. В машине, с горем пополам, в не одну сотню матов, что-то вышло.
Любовь Герасимовна совсем не в силах изложить свою историю. Старику снова придётся взять на себя роль рассказчика.
Закинув в соковыжималку пучок сельдерея, две морковки и одно яблоко, и не найдя на кухне ничего больше, Святик получил порцию сока из того, что было.
Жаль – борщ прокис, – приготовив его и съев всего тарелку, Святик оставил остывать на подоконнике. Всё бы ничего, если б с самоубийством сложилось, но жизнь продолжается, а борща нет. Видимо, кто-то всё же должен был покинуть этот мир, и кастрюля скисшего первого блюда смыта была в унитаз. «Печально, – подумал Святик, – но жизнь также непредсказуемо капризна, как и прекрасна». Свежий ветер влетел в открытое окно, наполнив лёгкие. Этот день был не столь жарок, как предыдущий, – небо пасмурно, земля мокра, а воздух движем и прохладен.
Погода в это лето выдалась разнообразной, – бывало и жарко до невозможности, а бывало и настолько свежо, что приходилось надевать плащ. Когда нагонял ветер тучи, то тут же становилось прохладно, и температура мгновенно опускалась на пять-шесть градусов, а через время (совсем малое) градусник уже показывал падение температуры на все пятнадцать. Запах же струящегося ветра был осенний.
Святик подошёл к окну, вначале принюхиваясь, а затем выглянул, чтоб посмотреть вниз. Высота иная и ощущения вызывает другие, здесь можно рассмотреть посаженые молодые деревца и явней увидеть, кто проходит мимо. Но не это больше озадачивало, накатывала волной мысль – как так могла возникнуть идея о самоубийстве… Что подтолкнуло тогда рвануть, сломя голову, по пожарной лестнице? Да ещё и не остановиться на полпути, но зайти даже на парапет, вот-вот решаясь сделать последний шаг. Раньше, стоило узнать о чьей-либо подобной смерти, в голове возникали картины ранее страшно невыносимой жизни или серьёзной ссоры, и никак не из-за пустяка. А в его случае пустяк был на лицо.
Срывая со своей головы мысли, Святик не спеша пил сок. Как бы не старались морковь с яблоком, но запах сельдерея был сильней. Он это любил. Можно даже яблоко не класть. Больше всего на свете Святик не любил кофе. Этот напиток вызывал у него приступ нервозности с перерастанием в гнев, затем панику; а однажды он потерял сознание (если память не изменяет, то он этот случай помнил, как второй). После первого он сказал, что в рот не возьмёт ни капли этого «зелья», – тогда у него началась бешеная тахикардия, лицо стало бордового цвета, а давление превышало все положенные нормы. Ну, и вкус разошёлся с предпочтениями. Когда врач осмотрел его, то сказал: «… ещё два глотка и вас можно было бы выносить вперёд ногами…!». Но спустя лет пять, Святик проходил мимо кофейни, дверь была открыта, и запах исходил настолько приятный, аппетитный, что он вновь соблазнился, купил сто грамм кофе и, подороже, предполагая, что в прошлый раз выпил какую-то дрянь. Ожидания, конечно же, не оправдались… И после третьего, примерно, глотка «напиток богов» унёс его вдаль беспамятства. Он не знал, каким образом был доставлен (дома на тот момент никого не было), но очнулся в больнице. В дверях мелькала спина отчима. «Твою мать..! – всё, что могло прийти в голову Святика…». Да, момент оказался не из лучших. И ничто не могло отвернуть от смертоносного напитка его организм, как спасение со стороны этого человека. Тот разговаривал по телефону, и пока не замечал восставшего из подсознания пасынка. Святик в свою очередь подумал – лучше притвориться спящим, и снова прикрыл глаза, но внимательно слушал. Звуки шагов оставались всё на том же расстоянии – где-то в коридоре – вместе с обрывками скомканных и пожёванных слов. Отчим растворился в тех звуках. Сквозь щели глаз Святик видел пустую дверь. «Похоже, ты начинаешь приходить в себя, стервец…!» – Голос заставил вздрогнуть. Каким-то немыслимым образом отчим оказался рядом, а Святик того не заметил. А разорвала «идиллию», не дав развития монолога, ворвавшаяся мать Святика с паническим видом, влетевшей в окно вороны. Святик предполагал, во что могли развернуться те слова… Отреагировать на мать – надо более претвориться не пришедшим в себя, – иначе она измучит вопросами. «Уколы ему какие-то поставили… – начал объяснять ей отчим, – сказали, немного поспит – придёт в себя «огурцом»..!»…
