Черти на том берегу
Однажды Мишка не пришёл в школу.
«Наконец этого „жиртреста“ хоть один день видно не будет. Да и воняет от него, как от поросёнка вечно! Противно!» – Говорил на весь класс один из одноклассников.
«А мне от тебя тошнит..!» – сказала в его сторону Нелли. Он немедля встал, чтоб ударить её, но не успел, – Эрик опередил его метким ударом в ухо. Это был лучший из лучших в классе. Даже Нелли он когда-то нравился, а Эрик над ней смеялся. Но при всём классе, теперь лежал под партой и долго не приходил в себя.
Класс отвернулся от близнецов. Они же многого не потеряли
– Что делать будешь? – Спросила как-то Нелли у Миши. А он лишь пожав плечами, больше в школу не пришёл.
Закрывшись в своей комнате после очередной взбучки, Мишка открыл окно и вышел в вечность, если она существует. Шесть этажей остались над ним в мановение ока. Его тяжёлое тело, увы, не содрогнуло землю, как все дразнили, а было сокрушено до последней косточки, и сердце нашли возле прямой кишки.
Вся школа, точно стыдясь, опустила глаза. Но что ужасало, так это отношение родителей к погибшему сыну. Они были равнодушны до облегчения, а возможно и до радости. Всякий раз, как их видел Эрик, хотел напрыгнуть и покусать.
Но скоро Эрик и Нелли с родителями переехали к дедушке, сменили школу, начав другую жизнь. Они вспоминают своего друга, как страшный сон.
Ах, да обнаружили-то Мишку только на утро, – такая вышла страшная ночёвка.
– Так, что же это, получается… – возмутился следователь, – покойник ночевал не пойми где, а родители ничего и не знали?!
Словно слова актёра в театре абсурда…
Святику стало интересно смотреть на себя со стороны. Конечно, мыслей своих он не слышал, а выражение лица его говорило об абсолютной безучастности к тому, что он тогда собирался сделать.
Естественно этому не быть… (думал Святик).
Но Эльдар Романович имел в своей голове иное соображение.
Приоткрывая интригу чуть раньше, то есть, забегая наперёд, навязчивая идея – собирать самоубийц (называя себя таким вот необычным коллекционером), зародилась у Эльдара Романовича в молодые годы. Но, чтоб осуществить задуманное – части механизма не сходились. А точнее сказать, многих не доставало. То ли он себе это выдумал, то ли следовало получить надлежащую квалификацию. Только вот какую? Посоветоваться было не с кем. Клубов по интересу естественно не было. С этим вопросом он стал жить, сменяя годы. На вопрос: к чему всё это? Находил весьма банальный ответ: вразумить хоть тройку-другую людей, решивших покончить с проблемами именно таким способом. Такой ответ у него всегда лежал наготове в очень близком ящике…
Обрывки молодых лет Эльдара Романовича…
Можно рассматривать долго. Например, когда он снова встретил своего опекуна, того самого писателя. Перо, что он ему подарил по наитию Анны, Эльдар носил в кармане всегда, но был очень обеспокоен, когда прибывая на лечении в госпитале и придя в сознание, обнаружил себя не в своей одежде, а значит, подарок был утерян. Однако же его успокоил доктор, когда заметил, что тот что-то искал.
– Вы не это ищете? – Спросил доктор, показывая зажатую в двух пальцах ручку.
Сил было тогда очень мало, практически не было. Силы стали то появляться, то снова покидать, всего лишь как сутки. В тот момент, когда накатывала слабость, Эльдару казалась она вечной. Но доктор сказал, если силы появились, то, несмотря на периодическое их отсутствие, всё же, победа будет за ними. И она была…, а пока:
– Не пытайтесь поднять руку, вы ещё слабы. Но хорошо держитесь. Я положу перо… – доктор побегал глазами… – вот здесь, рядом с подушкой.
Глаза Эльдара медленно прикрылись и так же медленно тут же открылись, наполнившись жидкостью, точно превратились в две маленькие лужицы, сквозь которые кто-то смотрит, пытаясь вновь всё понять и стать прежней частью окружающего мира.
– Не за что! – Сказал доктор и, собравшись уходить, добавил: – Я чувствовал, что это важно для вас…
Потом появилась Анна и этой же ручкой написала адрес.
Добравшись до дома, Эльдар, а с ним маленький, но очень серьёзный и недоверчивый незнакомец, – который категорически отказывался называть своё имя, прожили в квартире писателя месяц, когда в дверь постучали.
Мальчик смотрел испуганными глазами.
Эльдар – с мыслью о том, что вернулась Анна…
Увы, это была не Анна.
– А если немцы? – Запаниковал мальчишка.
– Нет. – Убеждённо отрезал Эльдар и пояснил: – Немцы давно ушли из этого города…
В дверях стоял писатель. Худой измученный, в огромном сером пальто. Голову без остатка покрыли седые волосы, и выросла густая белая борода. Он, прищурившись, смотрел на Эльдара. Затем прокашлялся и выдавил:
– Тебя не узнать! Я думал, вовсе никого не застану.
– А я надеялся застать здесь вас…
Они обнялись. А из комнаты выглядывали детские испуганные глаза, смотрели они в упор в глаза писателя.
– Это кто? Случайно… не…
Эльдар, поначалу растерявшись, не понял мотива вопроса. И поразился ходу мысли, – его точно облили ледяным кипятком.
– Вы что, нет, конечно..! Анна мне, как сестра..!
– В том-то и дело что «как». – Сделал странное примечание без какой-либо доли заискивания отец Анны. – Ты не думай, я не стану осуждать. Напротив мне было бы даже приятно, знать, что у вас всё так сложилось…
– Нет! – Поспешил перебить Эльдар поток странных для него слов. К Анне он относился на самом деле, как брат. У него и мысли подобной не возникало. Он тосковал за Анной, словно запропастилась куда-то сестра.
– Не кипятись! Это я так сдуру ляпнул. Признаться, мне это слышать ещё приятней.
С шеи Эльдара, будто камень спал, наброшенный только что чересчур грубо.
– Кто он? Как ты…?
Детский взгляд смутился, и теперь смотрел на Эльдара.
Отец Анны снял пальто и повесил на вешалку. Сбросив с ног затасканные в хлам ботинки, поставил их в том самом углу, как несколько лет назад, перед тем, как уехать в Испанию. Привычка была настолько сильна, что сделал он это без лишней задумчивости, а по лицу пробежало лёгким ветром удовольствие. Затем он направился по квартире, словно по музею. Медленно всматриваясь в каждый уголок, находя особенность в каждой вещи, взвешивая бесценность всего… – и это было именно так, но не доставало главного.
– Что с Анной?
И Эльдар рассказал всё, что произошло за годы отсутствия отца.
– Как же так? – Проронил вопрос отец прямо на стол, за которым они теперь сидели… втроём…, как когда-то с Анной.
– Я не думал, что она уйдёт на фронт… – Всплыли на поверхность мысли Эльдара. – Мне казалось, я скоро вернусь, и меня встретит Анна, затем мы дождёмся вас, и будет всё, как прежде.
Повисла тишина.
Безликая, пустая, но настолько плотная, тяжёлая и глазастая, что становилось невыносимо пусто в раздавленной и растёртой по полу душе от её немоты и взгляда со всех сторон.
Так просидели они ровных полтора часа. Наконец, отец Анны развёл руками и сказал:
– У меня же в кармане смородина…
В одну секунду комната оживилась.
Отец Анны принёс бумажный пакет, скрученный из местной газеты, наполненный черной смородиной.
– Это почем же нынче на рынке смородина? – Вдруг заговорил мальчишка.
– А имя своё нам скажешь?
Отчего противился малец, они ещё не знали. А он старался строить из себя гордого и неприступного лишь из-за того, что имени своего он и знать не знал, да только признаться в том ему стыдно было.
– Держи. Жуй. – Отец Анны положил перед ним пакет, и ягоды выкатились из него на стол. – Как того сам пожелаешь, тогда и скажешь. Собрал я её у реки. Не за что мне покупать.
Видимо эти слова зацепили совесть мальчишки, – он посмотрел на чужого ему человека негодующим на себя взглядом, но говорить ничего не стал, лишь опустил голову, уткнувшись на почти чёрные ягоды. Ещё не совсем было время их срывать…
Годом раньше…
Анна вернулась домой. Её сердце колотилось, когда она подошла к реке, и втянула запах, точно доносившийся с того берега. Возможно, ей так хотелось, ведь там был дом, там была жизнь. Оглянувшись, понимала, что обратно она не желает возвращаться. За спиной остался запах смерти, остались тени, превратившиеся в воспоминания. От них будет сложно избавиться.
Сорвав горсть спелой смородины, Анна зашла на мост. Не умолкая, квакали лягушки, шумел родной камыш, но пуст был дом.
Отца она не видела семь лет. Последнее письмо от него она получала из Испании, точнее они получали с братом.
Брата она видела в госпитале, когда привозила раненых вместе с санбатом. Тогда она не могла на долго задерживаться и провести побольше времени с братом у неё не получалось. В памяти всё ещё держались запах и привкус его липкой небритой щеки, осевший на её губах. Она старательно втянула в себя, а губами покрепче прижалась, чтоб, как можно глубже и дольше удержать. Побежав за своим батальоном, ей казалось, что брат пошел с ней. Она разнюхивала и облизывала губы. Успела спросить санитара, – тот сказал, что дело плохо, парня привезли с кишками наружу, и он не жилец.
И пусть он не родной ей по крови, но он стал её братом. Родным и очень близким. Не получив от него ни одного письма, Анна была уверена, Эльдар не выжил.
В почтовом ящике было пусто. Сквозь почтовую щель на Анну посмотрел царствующий там паук. Значит отец тоже – перестал писать.
Под ковриком мирно таился ни кем не тронутый ключ, его Анна вставила в скважину и провернула два раза. За спиной приоткрылась дверь, и соседка-старушка выглянула испуганным взглядом.
– И кто вы?
– Марья Васильевна, здравствуйте!
– Анечка, это ты что ли?!.. – Прищурившись, старательно всматривалась соседка.
– Я!
Дверь раскрылась шире и из своей квартиры вышла старушка, обмотанная вся в изодранную засаленную шаль.
– Как там оно на войне-то, деточка?
На войне, как на войне…
Что можно сказать, когда ты явно понимаешь, что там и страшно, и на какой-то миг безразлично. Тут же ты хочешь куда-то деться и в ту же секунду понимаешь, что в некоторой степени ты важное звено, пусть малое, пусть ничего не значащее, даже если и чьё-то сознание подумает, там ты не нужен, и допустим – это так, но ты там и это уже есть так, как должно быть. А раз ты там, то будь добр не отсидеться, а в нужный момент ринуться в бой или забрать всё ещё живого раненого с поля боя, а в противном случае…
– Я сейчас принесу варенья… – Прервала мысли Анны старушка.
Дверь заскрипела, и из раскрытой неё, словно выдохнула затаённое дыхание квартира, обуяв Анну родным запахом, кое-где поросшей плесени со сладковатым послевкусием. Шагнув через порог, Анна сама удивилась своей нерешительности и страху не с того не с сего набросившемуся на неё. Что могло значить такое настроение, она не понимала или не решалась себе признаться. Ведь ей было не по себе оставаться одной. А пройдясь по квартире, ей стало ещё больше не по себе. Она не притронулась ни к чему, лишь глазами пробежала по вещам, предметам, мебели, заглянула на кухню, взглянула на окна затянутые местами паутиной, оставив всё, как есть, вышла прочь, захлопнув дверь. Ключ положила обратно под коврик. А из квартиры напротив, вышла соседка.
– Ты это чего? – Старушка, прижав банку с вареньем к груди, обошла Анну вокруг, заглянула ей в лицо. Та стояла, закрыв глаза. – Чего ты? А?
– Ничего… Абсолютно ничего…
– Ну, хочешь, у меня поживи, пока…, а там глядишь, привыкнешь и к своей квартире…
Анна чаще ходила гулять к реке. Прошла неделя.
Однажды Анна не вернулась.
Старуха стала переживать, когда девушка не явилась вечером, но подумала, что она пошла к себе домой. Долго стучала, а затем постаралась незаметно заглянуть под коврик (ключ лежал на месте). Всю следующую неделю соседка спрашивала у людей, но никто не знал, куда пропала девушка.
Её никто не видел.
Она словно призрак ходила к реке, просиживая там часы. Глядя на ту сторону, на тот берег, ожидая увидеть откуда-то издалека своих отца и брата.
Не уже ли, думала Анна, никак нельзя обойтись без войны, не уж то ли кому-то одному, а может и двум или трём надобен этот разрушительный процесс, чтоб приобрести такую непосильную ношу, как целый мир. Для кого? – Спрашивается… – Для себя! – А зачем? Чтоб позабавиться несколько лет? А задумался ли хоть кто-то из них, что конец для всех один..? Вот говорит каждый из них, что для народа своего благо ищет… Не смешно ли? Какое благо, если уже от каждого миллионы на тот свет ушли не своей смертью. Это благо ли? Один кричит, надрывая глотку, что путь к благосостоянию страны лежит через войну, другой «акцентирует» внимание «товарищей» на победе над врагом… Что за торжество идеалов прав и свободы? У кого они есть? И у кого они будут? Кто они такие те идеалы? А пройдут годы, сменятся поколения и всё как было так и останется, лишь старательно поменяется упаковка. Видела я тех немцев, которые мечтают скорее попасть домой, мечтают так же, как и русские. Немногие из них фанатики, но такое же пушечное мясо, как и наши солдаты. А среди русских, как и среди немцев, имеются свои отборные садисты. Но смотришь в глаза «избитого народа», и понимаешь, сколько там надежды на что-то светлое, граничащей с дикой ненавистью, балансирующих на полном непонимании, что происходит: кому следует верить, кого ненавидеть и ради чего следует начать жить.
Река была прохладной, но она поплыла на ту сторону, как есть…
Возможно, если бы Анна получила вразумительный ответ врача, а не собранную несуразно мозаику поддельных новостей от санитара, глядишь, не исчезла бы бесследно для всех…
Для Эльдара предложение отца пойти и разузнать о судьбе Анны в местном военном управлении была разумной, но удивило то, что сам отец идти отказался, склоняясь на нужду отлежаться дома в силу проблемы всё того же своего недуга. Взгляд же был странен и всё время куда-то сбегал.
В военном управлении на просьбу Эльдара отреагировали тут же, но ждать попросили пару часов, а просидел всё же на час дольше.
Ответ был таков:
«Кольцова Анна Николаевна по июль месяц, 1943-го года числилась на службе в санитарном батальоне фронтовой медсестрой и выполняла службу со всей отдачей, – за что и была награждена медалью за отвагу. Без вести пропала».
…Без вести пропала.
Слова, точно, били колоколом в виски.
«Клеточная гибель»
(Признание; Практика доктора Рафаэля)
Ею нельзя пренебрегать.
Судьбой. Её попытками сыграть в твоей жизни.
Эльдар Романович решил сделать Анну первым экспонатом в своей необычной коллекции.
Когда Эльдар вышел из военного управления, он направился к реке. И брёл, размышляя, пока не наткнулся на два предмета.
Это были туфли. Вросшие в землю, поросшие мхом, спрятавшиеся в высокой траве. Тридцать шестой размер.
Эльдару захотелось, чтоб эти туфли когда-то принадлежали Анне. Но и одновременно думать так было страшно и неправильно. Он всё это осознавал, но с мыслями бороться сложно. Стараясь совладать с дрожью, он взглядом провёл линию от стоявшей обуви к противоположному берегу реки.
Картина разоблачения Святику не понравилась, как «пить дать». Влезли в его личное пространство и, мало того, вырвали из этого пространства его же самого.
Какие-то дети слили его самоубийство непонятному старику.
И пусть он уже передумал, – никого это не касается. Его жизнь зиждется на ветвях, канатах, устойчивых площадках личного сознания. И он предпочитает, чтоб на эти территории никто не вторгался и не закладывал своих камней. Святик даже категорический противник прессы, телевидения, радиовещания. Им воспринимаемая система вливания новостей ограничивается узким кругом приближённых источников, которые далеки от политических тем (в первую очередь). Естественно его не тревожат государственные перевороты, военные конфликты, различного рода катастрофы (технического и природного явлений). Святик желает контролировать влияние на себя. И, конечно же, ему пришлась не по душе видеосъёмка за спиной.
– А где вы, позвольте спросить, раздобыли мой номер телефона? – Отвлёкся от видеоматериала Святик, обратив взгляд на Эльдара Романовича.
– Мы же с вами живём в двадцать первом веке, Святослав Георгиевич..! – Приподняв брови, старик постарался выглянуть над очками, неестественно раскрыв маленькие глаза. – Или я не прав?
– Ну, и…
– … и сделать это не сложно. Существует море программ по типу «фейк-контроля». – Он втянул в полость рта щёки, странно приоткрыв поморщенные старческие губы, причмокнул с определённой долей недовольства. – Но с вами всё проще. Когда мне Эрик прислал видео…
– Это я прислала..! – Возмутившись чуть ли не выкрикнула Нелли и посмотрела, негодующи, на брата. А тот, словно его здесь не было, продолжал двигать пальцами по планшету.
– Да, девочка моя, конечно же, ты! Запамятовал дедушка, прости!
Сцена выглядела так, точно подопечным был дед, а не внучка. Только никого это не удивило. Смутился один Святик.
– Так вот, когда Нелли… – Эльдар Романович поставил жирное ударение, – прислала мне видео, вы мне показались знакомы. Слава богу, память не подвила, и я из неё достал вас – как писателя… Ну, а дальше, сами попробуйте догадаться.
И снова на Святика смотрел над очками этот вылупленный мелкоглазый взгляд.
Сам не знал, но почему-то Святик не мог вслух возмутиться. Не мог он встать и уйти. Что-то заставляло его сидеть.
Возникла пауза, и просочился в уши Святика шёпот. Задумчиво, рассуждая, удивляясь:
– Хм, не прыгнул…
На эти слова Святик отреагировал вопросом, когда «глаза спаниеля», краснея, смотрели на него.
– Что?
Трубач раздул щёки, глаза сильнее покраснели, и казалось, снова готовы были выпасть из орбит. Он повторил:
– Не прыгнул..! – Явно возмущаясь. – А почему?! – С тем же удивлённым возмущением прозвучал вопрос.
За спиной музыканта послышался смешок. Затем реплика:
– «Зассал»… хи-хи…
Святик глянул на источник такого высокого слога и большой мысли. Густые брови насупились, а «большая мысль», наверно стала напрасной.
– Как и все мы… – Без доли эмоции заключил Виктор и будто провалился в транс. Его густые брови опустились и нависли над глазами.
Святик ничего не сказал. Он лишь коснулся пальцами своих бровей, удивляясь, как такое может быть, но тут же одёрнул руку, не желая быть замеченным в странности.
Определённая часть правды в реплике Виктора есть, если не обращать внимания на обидность слов, можно и так подумать. Там на крыше Святик всё же не решился сделать то, зачем туда пришёл. Да и вопрос: за тем ли? Может он для того туда и поднялся, чтобы навсегда и передумать прощаться с жизнью. Готов ли признаться, даже самому себе, что струсил? Готов ли сказать: это не была здравая мысль? – так, кто-то позвонил… И да, и нет. Святик смотрел на этих людей (о чём они все думают?), лица были обременены (что тяжёлого они несли?). Возможно, и приходят в этот кабинет, что так проще совладать…, да с собой совладать, с кем же ещё. Человеку, что ли кто-то мешает жить, у него что-то не складывается? Конечно, нет! Всё от ума, – от собственного рассудка и безрассудности, такие себе две крайности человеческие. Всем на всех наплевать, а жизнь – потому и не складывается, что у самого «каменщика» руки не из того места выросли. Или: «…ой, а как же это я так положу, ведь не по правилам…». По каким таким правилам? Кто-то так придумал, двое подхватили, десять повторили, сто по-другому сделать стесняются и все теперь делают так, потому что не дай бог люди плохо о них подумают. Бред. Абсурд. Тупик. Люди в принципе боятся признаться в своих желаниях, – хоть старые, хоть молодые – без разницы, одни думают, что культурнее, другие, что свободнее.
Ладно, то, что сказал Виктор – оскорбительно. Но насколько верно…?
А всё же в своём поведении Святик находил здравость. Вначале двигало что-то похожее на инстинкт и не будь в нём должного интеллекта, то восторжествовал бы именно инстинкт, который побудил его «сбежать». Рассудок же позволил ему сесть и подумать. Да, когда возникли должные мысли, появился страх, и значит не трусость, а здравость уводит человека от опасности. Как боль, – её считают плохим ощущением, но если бы не она, то организм не принял бы сигнал об опасности и не прибег к нужным мерам. Так и страх – ощущение приближения опасности. А кто-то назвал это трусостью (человек дал место трусости и отваге, в обоих случаях он имеет страх, только в первом он убегает, а во втором упорно движется до конца), выходит с природой решили поспорить.
Вынырнув из размышлений, Святик вновь оказался лицом к лицу с новыми знакомыми. Признание самому себе показалось странным и весьма абстрактным.
На него смотрел только Эльдар Романович. Все остальные опустили головы и что-то рассматривали перед собой на столе.
– Ну, что…? – Прозвучал голос Эльдара Романовича. – Раз знакомство состоялось, а это не столько знакомство, сколько перекличка, то подойдём к делу более тесно…
– Наконец… – тихо возмутился Святик (а этого он не прекращал делать вот уже, как полтора час).
– Имейте же на тот же конец терпение, молодой человек… – И, скривив губы после сказанного, Эльдар Романович покачал головой. Затем оглядел всех, повернулся к справа сидящему от него человеку с чёрной бородой. Святик напряг память, – кажется, Рафаэль…
– Начну с Рафаэля. Если разрешите…? – Безмолвие, казалось, более наполнило кабинет, точно образовав вакуум. – Он у нас врач…
«У нас? Это кто же его решил сделать собственностью…?»
– Не надо, молодой человек, не надо… – Прервал мысли Святика шёпот Милоша, которого видимо не услышали, ну, или сделали вид. А он одёрнулся, посмотрел на трубача и решил затаиться (ни мысли, ни звука), и постараться в этом изо всех сил.
– …жизнь у врачей не лёгкая. Состоит из напряжений, стрессов, тяжёлой умственной и физической работы, чаще без права на личную жизнь, но сутками напролёт в дежурствах, диагнозах, лечениях, операциях. Да, и ещё, следует не прекращая учиться. Всё это, без всяких условий, относится к хорошему врачу. Наш Рафаэль таким врачом и является. Ещё он воспитан, культурен, тактичен… Можно много сказать о его качествах, но лучше будет возвести всё это в одну историю (о нём, конечно же).
Стоял холодный осенний день, запах в воздухе грозил началом ранней зимы. Пахло приближающимся снегом. А в операционной пахло кровью и подгоревшим мясом от работы коагулирующих скальпелей. На столе лежала молодая девушка с черепно-мозговой травмой. Она чудом выжила. Её череп был проломлен над правым ухом. Подробностей операции не знаю, но продлилась работа восемь часов. Оперировал Рафаэль. Всё верно? – Задал вопрос Эльдар Романович виновнику истории.
Тот лишь согласившись, кивнул головой.
– Тогда дальше. Это была одна из двух жён, но на тот момент пока ещё будущая. Она же первая жена. А женился Рафаэль первый раз, когда ему исполнился сорок один год. С ней же развёлся, прожив, если я не ошибаюсь, год и семь месяцев. – Убедившись, что говорит верно, Эльдар Романович продолжал: – Развод, это всегда неприятная штука, особенно, когда он несёт за собой скандал и тяжёлую историю. Рафаэль хотел, чтоб она просто тихо ушла и больше никогда не возвращалась. Он был рад, взять инициативу в свои руки и вытолкать прочь. Но был он, да и есть не того склада. Увы, но она смотрела на него, как на продукт отработанный с просроченным сроком годности. (Я от себя ничего не говорю, лишь то, что сказано жертвой). Не видя для себя никаких признаков гарантии, ей на ум приходило только одно – уйти. Да и, в общем-то, как бы он уже не постарался, все его предпринимаемые меры увенчались бы лишь одним – провалом. Её пренебрежение к нему росло, – то поначалу с каждым месяцем еле заметно, то, затем еженедельно, далее участилось, что не день, теперь, когда он стоял перед ней, задумавшись, опустив голову, не выдавая никаких аргументов, он падал в её глазах посекундно. Не дождавшись от него ничего, она развернулась и ушла.
Когда дверь захлопнулась, он даже не пошевелился. А с его шеи, словно скинули хомут. Вокруг стало светло и много воздуха. А желание взять инициативу в свои руки заключалось в том, что дорогой Рафаэль с превеликим удовольствием хотел бы послать её… – в этот момент Эрик и Нелли заткнули указательными пальцами свои уши, и не слыша ни звука, видели, как их дедушка вытянул дудочкой губы… – она же ждала от него… – здесь Эльдар Романович развёл руками, – того же самого. Увы, нравы! – Что имел ввиду старик, точно всем стало понятно (все в кабинет повторили за ним тот же жест), кроме Святика. – Такие люди обычно любят, когда с ними так ведут. И на самом деле, реакция Рафаэля была вполне нормальной, ведь он хотел, чтоб жена ушла, а она была готова остаться, лишь поведи он себя так, как ей того хотелось. Ему же хотелось спокойной жизни. Опять-таки, ему на работе хватало нервов.
