Усик каланхоэ, или Проползая под кустом черноплодной рябины

Из транса Егора вывело состояние приближающегося голода. Егор и вся компания, находящаяся в цехе, задумались о столовой, чтобы что-нибудь выжрать. То, что продавалось в столовой (кассирша Машка не в счет, так как она шла без счета), есть было категорически нельзя, это можно было только категорически пить. Все, включая мух и Санька, направились в заводскую закусочную "Блин да долото". Столовая встретила шумную компанию распростертыми объятьями, замком на входных дверях и странной запиской возле дверной ручки:

"За яйца себя подергай! Обед".

Все, включая мух, подергали себя за яйца, но, к их большому удивлению, ничего не произошло.

– Блядь, везде обманывают, везде! Никому верить нельзя! Что за страна такая? – возмутился Печёнкин, с досадой пнул Орасяна, плюнул в муху, присевшую на дверь, лег на ступеньки и задумчиво уставился куда-то в сторону КПП. Около КПП валялось бездыханное тело весовщика Степаныча, держащееся за дверь обеими руками, да так на ней и повисшее. Праздник среды явно удался.

Санёк посмотрел на часы, они, как и полчаса назад, впрочем, как и последние пятнадцать лет, показывали время. Кто-то пятнадцать лет назад, продавая Саньку часы за бутылку гуашевой краски «кобальт-синий», сказал, что когда-нибудь придет время, и часы будут показывать порнографические мультики. С тех пор Санёк всегда смотрел на часы и никуда не опаздывал, хотя надеты они у него были циферблатом внутрь.

–Блииин, я жы апаздывю? – подал признаки жизни очнувшийся на двери КПП Степаныч, но, видимо, он уже безнадежно опоздал, потому как тут же отъехал обратно в мир грез и пьяного блаженства. Мухи, почуяв запах свежайшего перегара с ароматом боярышника, направились к Степанычу. "Вот крысы", – подумал про мух Егор, незаметно вытащив из кармана Печёнкина недоеденное яблоко и зарплату Орасяна, проигранную вчера Печёнкину в боулинг.

– Блиин, я же опаздываю! – раздалось уже из уст Санька, который, не сказав более ни слова, упал прямо на ступеньки и тут же уснул.

– Не трогай его, пусть спит – сказал Егор удивленному Орасяну, который тщетно пытался его поднять.

– У него там со Степанычем встреча, дело у него к нему есть одно, – с этими словами Егор присел на ступеньки к Печёнкину, достал сигареты, смял их и съел. Столовая была все еще закрыта, а от коллективного массажа яиц есть меньше не хотелось. После этого он опять ушел в транс, вспомнив про шестеренку.

Один лишь Марат пришел в себя и остался стоять на месте. Он перестал понимать, что он – удачливый бизнесмен, владеющий крупной нефтяной компанией – вообще здесь делает и кто эти люди. Но, почуяв запах боярышника, отправился вслед за мухами исследовать содержимое Степаныча, которое добрый Степаныч для большего комфорта исследователей предварительно положил рядом с собой.

– А пойдемте в чебуречную на угол? – сказала муха и тут же поняла, что что-то не то ляпнула, но было уже поздно, ибо крик Егора: "Феееееедя, наконец-то я нашел тебя!!!" – окончательно усыпил Печёнкина. Егор вскочил со ступеней и помчался на проходную, по пути два раза наткнувшись на медленно направлявшегося туда же Марата. Именно благодаря этому Марат оказался возле проходной с опережением собственного графика на целый день.

На проходной толпилось неимоверное количество зевак. По самым скромным подсчетам, их было двое. Они зевали громко и с удовольствием, широко раскрыв рты друг друга. На какой-то момент показалось, что это заинтересовало Степаныча. Но нет. То, что можно было принять за его осознанное движение, на самом деле оказалось просто сползанием Степаныча на землю под воздействием силы тяжести. Степаныч сполз практически до бровей и окончательно блокировал выход с КПП, парализовав работу завода на целую неделю.

– Так все-таки как насчет чебуречной? – пробормотала муха и покраснела, чем стала напоминать начальника смены Элеонора Графовича в те годы, когда он еще умел бриться.

– Уже никак. Посмотри, – Егор показал мизинцем на распластавшегося Степаныча. Рядом стоял Марат и возмущался, что из-за него уже вторую неделю не может попасть домой.

– Тогда пойдем через забор! – сказала муха Федя, вжикнула и исчезла. Егор еще долго смотрел на пустое место, где когда-то по задумке строителей планировался забор.

– Покупайте гири! Покупайте гири! Гири, гири, на развес и в упаковке! – кричала где-то недалеко розовощекая бабушка, подбрасывая в воздух спелые пудовые гири.

– Да кому они нужны, эти ваши гири? – спросил случайно проезжавший мимо директор крупного гиревого холдинга.

– Как кому? Вот смотрите, вы же человек солидный, наверняка вы владеете какой-нибудь крупной компанией, у вас там наверняка есть люди, которые занимаются спортом. Купите сейчас партию гирь, соберете сборную по тяжелой атлетике и на олимпиаду!

– А ведь действительно, у меня же бригада грузчиков – кабаны кабанами. Только они их разгружать не будут, они ведь ни разу в жизни еще ничего тяжелее, чем палец в компот, не грузили. Ладно, что-нибудь придумаем, – решил директор гиревого холдинга и купил у бабки всю партию гирь по цене в два раза превышающей ту, по которой пять минут назад ей же и впарил.

Для того, чтобы загрузить гири, директор холдинга обратился за помощью к своему старому товарищу – директору завода шестеренок и четверенек, который очень гордился названием своего завода, ибо название отражало саму суть предприятия: завод производил шестеренки, а выползали рабочие после смены на четвереньках. А часто и вползали на завод на тех же четвереньках, особенно после праздников и выходных. По старой дружбе директору крупного гиревого холдинга любезно выделили бригаду грузчиков: Санька, Егора, Печёнкина, Марата и Степаныча. Последнего откомандировал, чтобы тот просто под ногами не валялся.

– Как это я, человек закончивший два курса профессионального технического училища имени Красного знамени на древке, буду гири таскать? – возмутился Печёнкин и поправил съехавшую набок треуголку. Но, манимый запахом тормозной жидкости и растворителя, все-таки залез в автобус.

Не прошло и суток с тех пор, как автобус с бригадой грузчиков отчалил от завода на соседнюю улицу, как на проходной появился водитель автобуса с просьбой дать ему ведро компрессии, а то его автобус, мол, заглох и вообще у него искра в бак ушла.

– Может, слезем? – взмолился Печёнкин и еще раз жалобно посмотрел на сидящих на нем сверху Санька, Егора и муху.

Муха тут же оскалилась, тявкнула, перевернулась на спину и продолжила лизать, только что отложенные яйца Степаныча.

– Не время сейчас, – пробормотал присевший по большой нужде в углу Марат, – кто автобус охранять-то будет? Вот сейчас я закончу, тогда и пойдем. Уж поверьте, после этого в него никто не сунется.

После того как Марат закончил свои дела, вся бригада грузчиков резво выскочила из автобуса и присела рядом на травке под деревом, ожидая прихода водителя и работников Госавтоинспекции, которые, по идее, должны были приехать, а по факту никогда не приезжали. За это время пробка на улице, посреди которой стоял их автобус, собралась не хилая, а мускулистая и, кроме синичек, никого к себе не подпускала.

– Как будем пробку выковыривать? – поинтересовался неожиданно подъехавший гаишник у Марата Орасяна, не ко времени засунувшего бутылочную пробку себе в нос.

– Эээээ, не знаю, товарищ младший сержант – произнес Марат и засунул пробку в ухо гаишнику. Ну просто чтобы чувствовать себя наравне с блюстителем порядка. За что сразу же был лишен сознания и последних 15 рублей.

– Вот видите до чего доводит пьянство! – доносился из телевизора слабо узнаваемый сквозь шум стучащих о тумбу туфель голос Никиты Хрущева.

Но голос тут же умолк, ибо Марат пришел в себя. А потом, не разобравшись в ситуации, привнес бодряка стоявшему рядом на карачках Егору. Уже почти разразилась драка, когда наконец-то на горизонте появился водитель с кувалдой. Он подошел к автобусу, громко матом вспомнил чью-то (видимо, автобуса) мать, с которой он почему-то когда-то вступал в половую связь, пару раз смачно ёбнул по какой-то хрени в двигателе, вытер пот подмышками, сел за руль и уже почти завел автобус, как вдруг неожиданно выпрыгнул из кабины и с бешенными глазами и криком: "Ах ты говносрань эпическая!", кинулся на Марата. Марат не растерялся, он уже знал, что делать в таких ситуациях и снова потерял сознание. Санёк повернулся на шум падающего тела и наткнулся на противопехотную мину, запрятанную под стельку лаковых туфель еще лет 20 назад. Раздался дикий треск, черви с радостным криком выползли из мины, всем своим видом показывая, как они благодарны сложившейся ситуации, а также куче навоза, лежащей в шаге от Егора, прямо под потерявшим сознание Маратом.

Но это было ничто по сравнению с мыслью, которая осенила Санька.

"Степаныч", – громким эхом пронеслось у него в голове, и он с ужасом посмотрел на автобус, в котором где-то под сиденьем валялся Степаныч.

На самом деле Степаныч валялся не так просто, он валялся сложно. Сложность состояла в том, что, держась в позе "пистолетик", он умудрялся спать и ремонтировать сиденье одновременно.

– Шухер, гиря! – раздалось в автобусе.

– Ну на хрен! – повторило эхо. Все встали, зачем-то поклонились и пошли обратно на завод. Идти было всего ничего – 27 шагов или 32 перекатывания Степаныча.

Совершив эти самые 27 шагов и 32 перекатывания, группа усталых грузчиков в химзащите, приобретенной под честное слово в армянском магазине "Подарки работникам химических предприятий на 8 марта будут, мамой клянус!", ввалилась на проходную завода, где так знакомо пахло разрухой и хлоркой. Ребята уже было обрадовались тому факту, что они целые и невредимые вернулись из недельной командировки на заводской газон на автобусе, но бросили взгляд на бочку с горючим, которую Печёнкин, идя до проходной, 32 раза перемахнул через себя. Нет, внешне она, конечно, чем-то напоминала Степаныча, даже запах бензина не наводил на сомнительные мысли, но при ближайшем рассмотрении все-таки как-то не очень была на него похожа. "Степаныч!!!!" – опять пронзило голову Санька. Но это была уже не мысль, а громкий крик Егора. Он был таким громким, что проснулась даже вахтерша КПП Галина Прокофьевна, мирно спящая дома, после вчерашнего просмотра по телевизору 4-й симфонии Баха.

– Вот и самовар вскипел! – сказал Митрий Алексеевич, глядя на бурлящую в котле самоварную медь. Митрий Алексеевич был абсолютно неизвестным плавильщиком, но славился тем, что мог одним махом собрать доминошную "рыбу" из колоды карт.

Все тут же подошли к котлу, поглядели на то, что несколько сотен градусов назад было самоваром и с укором посмотрели на угрюмо-прыщавое лицо Митрия.

Заводской рупор прогремел мелодию "Подъем", а это означало, что уже четыре часа и пора собираться домой.

Приподняв одеяло и осмотревшись, Марат сначала ничего не понял вообще и решил повторить попытку. Со второй попытки немного прояснилось в глазах, но мозг категорически не мог сопоставить координаты его месторасположения. Смуту наводили очистки от сосисок, аккуратно прибитые к стене.

– Ну что? Получается, что зря брезговал апельсиновой кожурой! А еще кричал: мы, мол, евреи, всеядные! – Семен Николаевич, довольный своей шуткой, еще раз окунул голову в солидол.

Что-то пробурлив в бочку, он вытащил голову из солидола и задумался.

– Что с тобой? – спросил Марат, еще не до конца понимающий, кто это и что он тут делает.

– Странно все это… Я ему кричу в бочку, а он не отзывается, – задумчиво ответил Семен Николаевич.

– Кто это? – Марат ткнул пальцем в измазанную физиономию Печёнкина.

– Солидол, от латинского solidus – плотный и oleum – масло – антифрикционная пластичная смазка, используемая для уменьшения и предотвращения износа трущихся деталей, снижения трения скольжения. Солидол – нетекучая масса темно-коричневого (почти черного) цвета, температура плавления 75-90 °С; вязкость при 0°С и скорости деформации 10 с–1 достигает 50–200 Па/с, предел прочности на сдвиг 1-4 г/см3 (при 50 °С), не растворяется в воде, – мгновенно нашелся Семен Николаевич и еще раз дал Орасяну пощечину за незнание предмета и избыточную любопытность одновременно.

После акта вандализма со стороны Печёнкина, явно направленного прямиком на собственную его, Маратову, щетину, Орасян пришел в себя. И тут же понял: то, что он принял за бочку, было миской с кошачьей едой, а тот, кого он принял за Печёнкина, действительно оказался Печёнкиным, что удивило Марата еще больше. Но самое странное было то, что он был у себя дома. Он сел на край собственной кровати, почесывая левую щеку и на всякий случай спину. Почесывание спины доставляло Марату огромное удовольствие только в тех случаях, когда волосы не застревали под ногтями, или когда этого никто не видел. Марат встал и пошел на кухню. Открыл холодильник и увидел там болтающуюся на веревочке мышь. Подвинув мышь в сторону, он поймал на себе четкий зеленовато-черный взгляд. Яичница-глазунья всегда так встречала Марата, когда он приходил домой и заглядывал в холодильник. Они могли переглядываться с ней часами, но, к сожалению, сейчас при себе у Марата часов не было, чтоб ими переглядываться, и он полез вглубь холодильника. Висящая мышь не выдержала такого напора и упала. Яичница подмигнула Марату еще раз и ласково погладила сырок "Волна" по плесени. Это было очень странно, так как и кефир, и пролитый рассол прекрасно знали, что яичница не дружила с сырком, хотя и жила вместе с ним уже четырнадцать с половиной лет. Пробираясь вглубь холодильника, Марат неловко ткнул яичницу локтем в левый глаз, чем вызвал бурное растекание по стенкам холодильника никем не замеченных помидоров. Сообразив, что съедобного ничего нет, Марат вылез из холодильника, повесил мышь обратно, повернулся и сразу столкнулся с Печёнкиным, что вызвало у Марата очередной приступ удивления. Изучая содержимое холодильника, он совсем упустил из виду тот факт, что уже его видел.

Семен Николаевич насупился, потер только что укушенный тараканом нос и продолжил разговор:

– Вот что будет, если в песочные часы налить свежего расплавленного рубероида?

Его голос эхом раздался в голове Марата. Марат, подумав, что это похмелье, направился в ванную. Он попытался умыться. Постоял в ванной и понаблюдал, как из нее всплывает подводная лодка. После этого желание умываться и что-то делать вообще у Марата пропало окончательно. В это время из-за двери, ведущей в другую комнату, раздался звук, который издает чайная ложка, когда ею размешивают песок в стакане. Заинтригованный Марат открыл дверь и увидел то, чего увидеть ну никак не ожидал.

За дверью была комната, посередине которой, удобно расположившись в кресле, причмокивая и гладя себя по пузу, сидел и пил чай Троцкий

– Зачем ты наложил в чай песка, он же из-под хомяка только что? – спросил Марат у Троцкого, тщетно пытавшегося размешать в чае песок.

На лице Троцкого не пошевелилась ни одна морщинка. Привычка, описавшись, не подать виду была единственным наследством, доставшимся ему от деда.

Окончательно потеряв хронологию происходящего, Марат проснулся, не открывая глаз. Напротив него лежал прислоненный к входной двери Степаныч, а рядом записка: "Спасибо за чай. Троцкий".

– Какой Троцкий? Какой чай? – пробубнил Марат.

– С малиной! – отозвалось тело Степаныча и испустило длительный свист.

Голуби встрепенулись. Они знали, что если Степаныч начинает свистеть, то жди беды в лице Санька и его рогатки. Так вышло и на этот раз. Санёк опять на спор засовывал рогатку в рот Егору и наконец-то поперхнулся несвежей костью алычи.

Из столовой раздались ласковые женские крики: "АААААА!!! Мальчики, обед убежал!!!". Санёк бросил свое занимательное занятие и что есть мочи побежал в столовую. Именно в это время навстречу ему с бешеными глазами и кастрюлей борща выбежал такелажник Серафим Набоков, неприметный мальчишка лет сорока, с ярко выраженным отпечатком сапога на левой щеке. Нет, его не били, просто он был действительно странным: каждое утро зачем-то прикладывал часа на два сапог к левой щеке и так ходил. Санёк не обратил на него никакого внимания. Он знал, что Серафим Набоков всегда бегает с борщом. В прошлом году он даже принимал участие в районных соревнованиях по бегу с борщом на длинную дистанцию, и занял там призовое третье место, хотя прибежал тридцать вторым. Зайдя в столовую и устроившись по традиции под пятым столом от окна, Санёк, Егор, Печёнкин и Орасян стали с аппетитом жевать воздух, запивая эту пересоленную гадость кем-то оставленным вчера огуречным рассолом. Все, присутствующие под столом, включая официальных лиц, были в хорошем настроении, ведь сегодня было 25 октября, а в этот день на заводе забирали зарплату.

– А ну подайте-ка мне еще вон тех чебуреков с творогом в слойке! – командным голосом прошептал Егор. В этот момент ножка стола не выдержала и описалась. На столе уже четвертый час танцевал Элеонор Графович, сотрясая помещение вибрациями своего 150-килограммового туловища.

Как-то тихо и незаметно наступил вечер. Столовая, как обычно по вечерам, закрылась на капитальный ремонт медным тазом. Компания наевшихся обещаниями работяг вышла из столовой и вынесла с собой стол, на котором до сих пор лежал, неугомонно танцуя, Элеонор Графович. Замыкал процессию Марат. Он весело размахивал сломанной ножкой стола и чебуреком, недоеденным Егором, щедро орошая впереди идущих товарищей творогом. Если бы не Серафим Набоков, который с усталым видом плелся с остывшим борщом к себе домой, то ничто бы не отвлекло Марата от сломанной ножки и чебурека.