Чтоб встать нагим в Сварожьем свете.
Но вдруг сгустились облака,
И не услышав моей песни,
Извергнув ярость небеса,
Послали духа моей смерти.
Железный дождь порезал тело,
И раны рваные мои,
Во избежание гангрены,
Прижег огонь, пылающий в груди.
Свирепый ветер Перуна,
Поднял истерзанное тело,
Вновь разрывая на куски,
Мое замученное бремя.
Но вот спустился в урагане,
Ломая ветви в тех лесах,
Играя на своем баяне,
Перунька, батька всех солдат.
В одной руке держал он молот,
В другой младенец ворковал,
А я стоявший на колене,
Слезу рукою вытирал.
Вдруг, как всегда, по средствам грома,
Отец богов мне так сказал,
Не обронив ни капли слова:
«Чтоб я Буяна воспитал!»
Упадок
Я вновь в упадке, и мысли гладки.
Мой дух безмолвен, и все в порядке.
Такое чувство, что я на грядке,
Расту как овощ, в хозяйственной посадке.
Где поливают вроде регулярно,
Навоз насыщенный, питает корни сладко,
Прополку сорняков ваяют для порядка.
Но, Я, рожденный для войны!
Смиренно ждать подачки от судьбы?
Небесного дождя, что б жажду уталя,
Просить свободы у властного огня?
Нет, напьюсь я лучше крови, горячей у врага,
Тяжелый нрав, и бунт свой не тая,
Я стану страху вопреки смеяться, и в вечность, навеки уходя.
Велит отныне мне, моя великая судьба!
Дежавю
Пусть дежавю приходит мне навящего во сне,
Как я участвую в войне, и прижигаю раны на костре.
Но я романтик всеж в душе, и сердце рвется по весне,
И с первой травкой на земле, и с первой почкой на ольхе,
Течет слеза моя скупая, по рваной, раненной щеке.
Дрожащею рукой беру кусок земли с собой,
Вот листья насушив в гербарий вековой,
И желудь под ногой желает в путь пойти со мной,