Катарсис. Наследие

Белый бешеной, скверной белкой крутился на небольшом пятачке, уворачиваясь от ударов, не рискуя принимать удары на клинок, жалея меч, рубил в ответ, колол, подсекал. Удар, уворот, удар, прыжок, укол, скользнуть под конем, используя меч, как рычаг, – выкинуть всадника из седла.

Вцепившись в луку седла, Белый прыгнул, втекая в седло, поймал поводья, дернул, вонзая шпоры в бока коня. Заржав, конь поднялся на задние ноги, разворачиваясь.

Меч Белого, как топор палача, взлетал и падал, взлетал и падал. Белый уже не пытался ловчить. Он просто казнил Змей, игнорируя их удары и уколы, – броня Стража Драконов легко сносила все эти тычки оружия в ослабевших от ужаса руках Змей.

Настал момент, когда рубить стало некого. Длинные жала наконечников копий ополченцев пронзили последних противников вокруг Белого.

– Вперед! – взревел Белый, вознеся свой длиннющий, черный от крови меч над головой. – Ура!

– Ура! – подхватило ополчение незнакомый, но емкий клич.

Белый не оглядывался, не видел, как ополченцы карабкаются по телам людей и коней, как закалывают раненых и придавленных Змей, как очумело крутят головами. Как раненые пытаются подняться, выбраться из-под мертвых тел, как Зуб, кривя рот, зажимая бок локтем, сплевывает юшку с очередными обломками зубов, пытается командовать, но он не в силах перекричать дикую какофонию битвы. Белый не видел, как Корень встал поперек дороги магам, не дав им участвовать в битве, как угрожал их расстрелять из своего самострела, блефуя – спецболтов не было.

Белый видел только обезумевших в азарте битвы ополченцев, что бежали без всякого строя вокруг него, сверкая безумными глазами, разинув рты в бесконечном крике:

– А-а-а-а!

Ворота внутреннего обвода были распахнуты. Их пытались закрыть, но люди плотно забили своими телами воротный проем. Белый стал нещадно бить шпорами коня в нежное подбрюшье, конь хрипел, но удалось набрать, хоть малый, но – разгон. Белый врезался в плотную толпу всей массой разогнавшегося коня и высокого человека в броне. Пробив затор, как палец пробивает ватную пробку в горлышке бутылки.

Образовавших эту пробку Змей ополченцы даже не закалывали и не рубили. Их просто затоптали.

За воротами люди растекались, как патока из опрокинутого ведра. В личину шлема Белого ударила стрела. Белый дернулся. Шлем был односторонне прозрачен, потому воспринимался, будто его и нет. Стрела была отбита прозрачной изнутри личиной. Белый посмотрел на башню. Стрелок опять выставил самострел, но, вскрикнув, выронил самострел и ввалился внутрь. У ног Белого один из ловкачей Корня матерился – самострел стрелка Змей, упав с башни, раскололся, растаптываемый в труху ногами ополченцев. Ловкач одним слитным движение рук, ног и спины натянул тетиву, наложил на ложе стрелу, вскинул самострел, выцеливая башню.

Город был окружен еще и каменными стенами. Разбитые Змеи обтекали короткую стену щитов своих соратников, вливались в закрывающиеся ворота, прыгали на поднимающийся мост.

Белый опять дернул поводья, опять, в кровь, разрывая губы коня, опять дал ему шпорами в бока, вызвав уже не крик, а хрип, погнал коня на эту однорядную стену щитов.

– За мной! Вперед! Ура! – закричал Белый.

– А-а-а-а! – ответила ему толпа ополченцев, бросающих щиты и шлемы, берущих копья наперевес.

Белый понукал хрипящего коня, набирая разгон, нещадно бил его шпорами и плоскостью клинка. Перед самым строем щитов и наконечников копейных Белый дернул поводья, вонзил шпоры в коня, поднимая его на дыбы, посылая в прыжок на копья. Чужой конь, не жалко. Сам Белый выдернул ноги из стремян, оттолкнувшись, прыгнул с падающего коня, тараном проламывающего стену щитов, кувыркнулся в воздухе, как циркач, приземлился на ноги, гася силу полета, упруго проседая до самой земли. Отсюда же, от земли, взмахнул мечом, подрубая ноги щитоносцам, которых уже опрокидывали ополченцы, в безумном азарте боя лезущие прямо на копья, хватавшиеся за наконечники – прямо голыми руками, отводя их в стороны или не давая вырвать наконечники из своих тел.

Как волна грязевого потока перехлестывает через бревно в канаве, так и ополченцы перевалились через тонкую и короткую стену щитов, перебив, затоптав щитоносцев-копейщиков.

Белый запрыгнул на поднимающийся мост, пробежал по нему, зарубив опоздавшего врага, к воротам. Но, почувствовав, что никто больше не успел запрыгнуть на мост, Белый пробежал обратно и спрыгнул с моста среди тяжело дышащих ополченцев.

* * *

– Что встали, – взревел Белый, – как бараны! Где ваши щиты? Сейчас со стен стрелять начнут! Укрыться за щитами! Стройся! Бегом!

Его голос встряхнул людей, а его оплеухи и пинки придали им направленности. Площадка перед рвом опустела.

– Эй! Там! Наверху! – крикнул Белый, поднимая голову. – Открывайте ворота! А то хуже будет!

В ответ – ругательства. Белый пожал плечами, отмахнулся от стрелы, пошел к ополченцам, что спешно пытались построить «черепаху», нисколько в этом не преуспевая, не имея навыка и привычки. Они только два раза строили учебную «черепаху», но в пылу боя последовательность действий выветрилась из голов.

И этим Белый был расстроен намного больше, чем закрытыми воротами. У него были маги. А у Змей – нет. В современной войне – при отсутствии магов у защитников и при их наличии у нападающих – ворота, стены и рвы нисколько не защищают. Но, с другой стороны, при наличии магов, но отсутствии стен участь защитников также печальна. Именно поэтому все до сих пор строят стены и башни.

Понадобился час, пока беспорядочная суета войска Белого хоть как-то упорядочится. За этот час успели подтянуть всех отставших, построиться, перевести дух и немного успокоиться. Именно поэтому Белый и не торопил своих старшин, и сам не вмешивался. Людям надо выйти из состояния боевого безумия. Оно, безумие это, помогло не имеющим опыта ополченцам одолеть – пусть и ценой излишних потерь, но одолеть – Змей. Но в теснинах городских улиц и дворов безумие – плохой помощник. Потери возрастут до неприемлемых. И почти победа обернется разгромом.

Именно поэтому целый час воинство Белого ничего не делало, строясь под стрелами Змей. А сам Белый, чтобы не скучать, распекал Зуба, что опять «подставился» и был в очередной раз ранен. Белый крыл его и материл, часто, с некоторой ностальгией применяя речевые обороты Старого. Юноша напоминал Зубу о роли командира в бою, о его ценности и недопустимости гибели командования в бою, неизбежности поражения, вытекающего из этого.

– Кто бы говорил! – бурчит Синька, протискиваясь через строй к ним. – А сам – так рванул, что догнать не смогли! Да еще и один в ворота залез. Хорошо хоть, что одумался.

– Лекарь! – рявкнул Белый. – Тебе заняться нечем?

– Молчу-молчу, – вздохнула Синька, наложив руки на рану Зуба, подув ему в щербатое лицо. – Бегу-бегу!

Ополченцы пропустили ее, смыкая щиты за ее спиной, держа их крышей над головой девушки, оголяя собственные животы.

– Комок? Шепот? – обернулся Белый к магам, махнув рукой на Зуба. – Готовы?

– Давно уже. Твоей команды ждем.

– Он сказал «поехали!» и махнул рукой, – вздохнул Белый, махнув рукой.

Поднятый мост и ворота за ним затрещали от магии Комка, а Воздушный Кулак Шепота их разнес на отдельные брусья и доски, посыпавшиеся в ров. Черепаха пришла в движение, руководимая ожившим Зубом.

Накрытый щитами плотный строй дошел до рва и застыл. На щиты полетели камни, бревна, стрелы. Но все это бессильно скатывалось по полусфере Щита Воздуха. Теперь ни к чему было скрывать магов, ни к чему было им сберегать Силу. Битва за Ужгород почти завершена. Змеи – сломлены. Осталось – добить. И как Старый говорил – «зачистить».

Черепаха вспухла. Чуть раздалась. Внутри нее началось движение. В ров полетели бревна, доски, камни, разбитые щиты, узлы с землей и обломками, даже – тела павших врагов. Одним словом – весь подручный мусор.

В разбитых воротах, в проеме башни, Змеи выстраивали свою стену щитов. Белый посмотрел на Комка, который с нескрываемым весельем смотрел на Змей. Чем плотнее встанут защитники города, тем бо?льшую жатву соберут Клыки Земли. Стоящий рядом с Комком Тол, разумник, что-то шептал, его руки и пальцы плясали.

Говорят, разумники – не боевые маги. Пусть говорят. Но, если бы не поддержка разумника, ополченцы бы не смогли совладать со своим страхом, что уж греха таить, и были бы просто растоптаны конницей. Посечены – в спину.

Эти ополченцы очень боялись Змей. Очень… Это теперь они, бравируя, переругивались с защитниками города. Теперь, испив горькой настойки победы. Но совладали бы они с собой перед лавой накатывающейся конницы без ментальной поддержки разумника? А? То-то!

А сейчас Тол готовит то же самое, но – наоборот. Не усиление решимости воинов, а ослабление воли врагов.

Когда ров был засыпан, маги ударили. Многоголосый вой поднятых на скальные пики людей обратил в бегство остальных.

Черепаха распалась. Воины Белого побежали по насыпи в проем ворот, под стрелы и потоки кипящей смолы, сгорая заживо, затаптываемые следующими ополченцами, желающими быстрее проскочить смертельную ловушку и ворваться в ненавистный город. Несколько человек соскользнули с насыпи, барахтались в грязной жиже, наполнявшей ров.

– Убивайте! Все! Всех убивайте! Выжжем змеиное гнездо! – кричал Прибыток бегущим в атаку воинам, никак не реагируя на яростную жестикуляцию Белого, – не по голове шлем Прибытка – сполз ему на глаза. Он орал, повиснув на балке, не в силах поправить шлем. Так и орал, пока Белый латной перчаткой не сбил ему шлем на землю.

– Ты что творишь, безумец! – кричал Белый в лицо Прибытка.

– Сжечь всех! Всех! – орал бывший купец, вращая полоумными глазами. – За детей наших! За жен! За …!

Белый отвесил ему подзатыльник. Прибыток плюхнулся на задницу, зарыдал, некрасиво разинув рот и перекосив лицо. Плечи его ходили вверх-вниз, его трясло.

Белый сплюнул и прошел дальше. Его отряд стражи, вновь собранный бдительным Корнем, уже сверкая красным ухом и синей точкой на носу (пальцы у Синьки очень сильные), больше не хотел пережить ни тревог за командира, ни обидных высказываний и щипков сестры, велел пятерке крестоносцев и магам ни на шаг не отпускать Гадкого Утенка.

Тем более, что битвы уже никакой не было. Наступило безумие. Редкие Змеи бежали в детинец, ополченцы резали всех подряд, надолго застревая в каждом доме, в каждом подворье. Даже крестоносцы поддались этому безумию, наконец – сорвавшейся пружины.

Все эти «композиции изобразительного искусства Хаоса», как сказал бы Старый, распятые тела, многие из которых бились на распятьях, переродившись в Бродяг, все эти головы на пиках, растянутые, как знамена, человеческие кожные покровы, запеченные и сваренные куски человеческих тел на столах в домах. Человеческие останки и головы в выгребных ямах – как тут не озвереть? Да и общая атмосфера безумия, скверны довлела над городом.