Тайна розенкрейцеров

Монах вышел, и патер наконец справился с выдвижной крышкой пенала, служившего футляром для средневековой «визитки».

Внутри ящичка лежал массивный серебряный перстень с чернью. К нему было припаяно миниатюрное изображение креста из четырех роз, отлитое из золота.

Патер Алоизий почувствовал, как его мгновенно прошиб пот. Он благоговейно взял перстень, поцеловал его и спрятал в рукав сутаны. Там у него были пришиты маленькие карманчики, в которых хранилась всякая всячина.

– Брат Бенедикт! – позвал он своего подчиненного. – Впусти.

– Слушаюсь…

Монах бросил быстрый взгляд исподлобья на взволнованного патера и бесплотной тенью выскользнул из кельи. Спустя некоторое время раздался топот сапог, и в келью патера вошли двое мужчин.

Один из них, повыше, явно был рыцарем. Его загорелое волевое лицо, выдубленное солнцем и ветрами, обезображивал шрам с левой стороны, который тянулся от скулы до подбородка. Светлые глаза рыцаря – то ли серые, то ли голубые – глядели на патера, не мигая; от них тянуло поздними весенними заморозками.

Рыцарь был одет просто, по-походному: суконный плащ коричневого цвета, кожаные штаны, синий бархатный камзол, на голове мисюрка-прилбица[13 - Мисюрка-прилбица – воинское наголовье; железная шапка с тульей, доходящей до лба.], из-под которой выбивались длинные, тронутые сединой, черные волосы. У широкого пояса, окованного металлическими пластинами, висел длинный меч.

Его по-юношески проворный товарищ свободно мог сойти за оруженосца. Но высокий лоб с залысинами, ранние морщины, свидетельствующие о напряженном умственном труде, одухотворенное лицо мыслителя и ученого, а также руки в пятнах от химикалий выдавали в нем алхимика; уж в этом вопросе патер Алоизий знал толк.

Одежда алхимика тоже не отличалась изысканностью. Такой же, как у рыцаря, походный плащ, сапоги с высокими голенищами, забрызганные грязью, на голове большой, видавший виды, берет. Алхимик был вооружен, но не двуручным мечом, как рыцарь, а легкой и изящной сарацинской саблей.

– Мир вам, святой отец…

Рыцарь слегка склонил голову.

– Di te ament[14 - Да хранят тебя боги (лат.).], – осторожно ответил патер Алоизий.

Патер пытался вычислить владельца перстня с розой и мечом. Судя по размерам, он мог принадлежать только рыцарю.

Впрочем, такие перстни редко надевали на пальцы и никогда не показывали посторонним. Обычно их носили на шее, как нательный крест – под исподней рубахой, на прочном гайтане.

Рыцарь не стал долго томить патера. Шагнув вперед, – с таким расчетом, чтобы его товарищ не видел тайного знака, который он изобразил на пальцах для Алоизия – рыцарь негромко произнес условленную фразу:

– Gloria virtutis umbra[15 - Слава – тень добродетели (лат.).].

– Fortuna favet fortibus[16 - Судьба помогает сильным (лат.).], – так же тихо, едва шевеля губами, ответил патер Алоизий.

Грубовато отесанное лицо рыцаря смягчилось и потеряло хищную настороженность. Он с удовлетворением кивнул и представился:

– Меня зовут Ротгер. А это брат Теофраст. Мы просим оказать нам гостеприимство.

При этом рыцарь оглянулся и выразительно посмотрел на дверь кельи. Патер многозначительно пищурил глаза, согласно кивнул и ответил:

– Для нашей скромной обители это большая честь…

И рыцарь, и патер знали, что в монастырях и стены имеют уши. У святой инквизиции длинные руки…

Алоизий позвал эконома, и тот, выслушав приказ патера, поспешил на кухню, чтобы распорядиться на предмет обеда для гостей. Дабы не смущать рыцаря и его товарища теснотой и спартанской простотой кельи, патер Алоизий пригласил их пройти в трапезную.

Монахов кормили в другом крыле здания. Туда отвели кнехтов[17 - Кнехты – слуги (нем.); в данном случае вооруженная охрана рыцаря, всадники.], сопровождавших рыцаря и алхимика. А помещение, куда привел патер своих гостей, предназначалось для приема высокопоставленных особ.

– Как вы добрались? – исполняя долг вежливости, спросил патер, когда гости уселись за стол и им было предложено вино.

– На нас устроили засаду, – меланхолично ответил Ротгер, с удовольствием прихлебывая густое и ароматное монастырское вино. – Давно я так не веселился…

– А у меня душа в пятки ушла, – весело скаля крепкие зубы, подключился к разговору Теофраст. – Думал, что нам конец.

– И тем не менее твоя сабля жажду крови утолила, – благожелательно улыбнувшись, сказал Ротгер.

– Все получилось случайно, брат Ротгер. Он сам на нее наткнулся.

– Притом два раза. Но не это главное. Брат Теофраст спас нам жизни.

– Позвольте полюбопытствовать – каким образом? – спросил заинтересованный патер.

– Он предупредил нас о засаде. Это было чудо. Как он сумел разглядеть разбойников на расстоянии, за деревьями, мне непонятно. И не только рассмотрел, но и почти точно сосчитал их численность.

– Чудеса случаются значительно реже, чем нам хотелось бы, – ответил Теофраст. – Мне помогла наука. И наблюдательность. Сие качество для ученого – один из главных столпов, на котором держится его мир.

– Жаль, что тебе не пришлось драться вместе с нами в битве при Гельмеде[18 - Битва Ливонского ордена с русскими войсками в 1501 году, где рыцари потерпели поражение.], – проворчал рыцарь и потрогал шрам, изуродовавший его лицо.

– Это почему? – спросил алхимик.

– Тогда ты предупредил бы Великого магистра ордена, что русские держат наготове засадный полк. И нам не пришлось бы сначала спасаться в болотах, а затем есть ужей и лягушек, чтобы не помереть с голоду и выбраться к своим.

– В те времена я был еще ребенком, – сказал Теофраст. – Увы…

– А я служил оруженосцем у комтура[19 - Комтур – управляющий укрепленным замком Ливонского ордена (который был филиалом Тевтонского ордена в Прибалтике).], и было мне… – Ротгер на миг задумался. – Сколько же мне было? Сосчитаем… Да, точно – пятнадцать лет.

Туманный намек Теофраста на науку, которая помогла ему вычислить место засады, патер не понял и хотел продолжить расспросы, но тут появился эконом и два монаха, которые сноровисто сервировали стол и добавили свечей – уже начало темнеть.

Быстро ополоснув руки и лицо от дорожной пыли и еще быстрее пробормотав слова молитвы, Ротгер и Теофраст с жадностью набросились на яства, запивая их поистине богатырскими порциями молодого виноградного вина.

(Вино – пять бочек – доставили с оказией, которой оказался брат Бенедикт.)

Кроме вина обоз доставил в монастырь свечи, порох, пять кулеврин[20 - Кулеврины – длинноствольные артиллерийские орудия (XV–XVIII вв.) различных калибров (диаметр канала 4,2—24 см), применяющиеся для точной стрельбы на дальние расстояния.], два десятка кремневых ружей, а также свинец и формы для отливки пуль.

Теперь монахи два раза в неделю упражнялись в стрельбе, радуя Алоизия и сильно раздражая приора, – он был немолод, часто болел, а потому не любил шума, который мешал ему отдыхать и молиться.

Но монастырь являлся форпостом католицизма во враждебном окружении схизматов, и монахи были обязаны защищать свою веру не только словом, но и оружием. В ответ на недовольство приора патер напоминал ему эту прописную истину, и старец, сокрушенно вздыхая, соглашался с его доводами.

Удалившись в свои покои, приор затыкал уши воском и предавался радужным воспоминаниям о прошлом, когда он был здоров и силен, зимы не были такими холодными, а ночи – такими бесконечно длинными. Из-за слабого здоровья он мало вникал в хозяйские дела монастыря, предоставив заниматься ими своему заместителю, патеру Алоизию.

Однако патеру было хорошо известно, что у приора есть доверенные люди, которые докладывают ему обо всем, что творится в монастыре, а главное, о промахах заместителя.

Это обстоятельство сковывало инициативу Алоизия, мешало выполнять поручения братства Креста и Розы, потому что его немощный и очень богобоязненный начальник, когда дело касалось веры, становился жестоким и непримиримым.

Узнай приор о том, что Алоизий принадлежит к братству, у патера не осталось бы иного выхода, как принять быстродействующий яд. С еретиками – настоящими или мнимыми – католическая церковь и ее главный карательный орган, инквизиция, особо не церемонились.

Насытившись, гости повели себя по-разному. Теофраст, который был слабее физически, а потому менее выносливым, нежели его старший товарищ, едва не уснул прямо за столом. Поэтому два монаха взяли сильно захмелевшего алхимика под руки и отвели в опочивальню.