Светлейший

В последнее время светлейший князь верхом ездил совсем не часто – отвык: роскошные кареты, форейторы112, слуги на запятках… Но сегодня он весь день в седле, весь день в грязи…

Ремонт земляной крепости, построенной ещё императором Петром Алексеевичем для защиты своего детища Петербурга от шведов, подходил к концу. Смета окончательных затрат возмутила вице-президента военной коллегии. Потёмкину пришлось ехать на инспекцию.

Отшагав по грязи не одну сотню сажень, князь со своим секретарём Василием Рубаном в присутствии купца-подрядчика дотошно замерил деревянным аршином все отремонтированные участки.

В грязных ботфортах и перепачканном кафтане, записав измерения, Рубан теперь сосредоточенно вычислял фактические объёмы, колонкой выписывая цифры на бумаге.

– Не менее трёхсот кубов лишку приписали, Григорий Александрович! Многовато!.. – наконец сообщил он результаты.

– Я так и думал! Паршивцы! – раздражённо произнёс вице-президент.

Василий насмешливо посмотрел в сторону обманщика купца-подрядчика. Ошарашенный неожиданной проверкой, да ещё самим Потёмкиным, купец, опершись руками на деревянный аршин, отчего его фигура согнулась в просительно-жалостливой позе, с тоской, поглядывал то на грозного князя, то на его секретаря, не зная на ком выгоднее остановить свой взгляд. Наконец, сообразив, что одноглазого точно не разжалобишь, остановил свой унылый взгляд маленьких, с некоторым выкатом бесцветных глаз, на секретаре, вытянув в его сторону тощую шею.

– Пошто деньги требуешь лишние, мерзавец! – грозно произнёс Потёмкин, поправляя сползшую с повреждённого глаза повязку.

Купец униженно молчал. Его взгляд продолжал сверлить Рубана, он стал ещё несчастнее, ещё жалостливее; он словно мысленно умолял секретаря: мол выручай батюшка, не дай погибнуть. Детки малые… Век помнить буду.

Казалось ещё минута… и мужик расплачется, грохнется на колени прямо в грязь и начнёт башкой колотиться о землю, вымаливая прощения.

Несчастный вид мужика рассмешил начальство. Сиятельный князь и секретарь ухмыльнулись.

– Бес попутал, ваше сиятельство! – только и произнёс подрядчик, а про себя добавил: «А поди взятку кому надо за подряд отдал ужо, кто ж возвернёт мне её обратно. Экий я дурень, погодить надо было, позжее отдать… Припёрся на мою голову чёрт одноглазый».

Василию почему-то стало жалко несчастного воришку-мужика. – Ваше сиятельство, высчитаем из окончательного расчёта за приписанный объём процентов двадцать штрафа, чтоб повадно остальным не было, да и не будем больше наказывать. Всё-таки месяца мерзкие были: холода, снег, дожди, туманы… Свои трудности, потери немалые, скажу я вам.

– Воровство, куды ни кинь! В карман, в карман свой тащить всем надобно! Разумы тупы и руки, которые у многих не из того места растут, мало что умеют, зато – загребущие. Отсюда и поступки часто глупые, а более – преступные. Нет, воровать так мильёны, приписывать, так сотни кубов! А нет о государстве башкой своей подумать!.. Тебе что, изверг, мало заплатили?

Опустив голову, мужик молчал. Потёмкин, махнул на него рукой.

– Лады Василий, проследи сам лично, коль мороз не грянет, чтобы этот злыдень вовремя закончил ремонт. Коль обманет – пощады ужо не будет. Новороссия велика, там руки тож нужны, всем семейством упеку туда. А штраф запиши на него, запиши. Мужик горестно вздохнул, однако торговаться не стал, знал: бесполезно.

– Разум, разум русского мужика лечить потребно, от него беды наши. Царь Пётр это первым понял, потому и ломал народ через колено, однако ж, Россию из болота вытягивал помаленьку.

– Да, и при батюшке Петре, тож вовсю воровали, Григорий Александрович! И сколько людей им переказнено, сколько крови император пролил!.. А всё одно воровать не прекратили. Видать в крови у нас эта напасть.

Потёмкин от досады сплюнул.

Стало подмораживать. Отягчённый влагой воздух пропитал одежды – она стала деревенеть. Холодно…

– Всё, на сегодня хватит! Поздно ужо! По коням, – произнёс Потёмкин, и, как и годами раньше, лихо вскочил на коня. При замахе ноги с его ботфорта отскочил комок грязи и точно полетел в сторону мужика-подрядчика. Тот успел увернулся.

С трудом впихнув в стремена своего коня носок ботфорта с налипшей грязью, крепко зажав рукой уздечку, секретарь так же резко оттолкнулся от земли и, не так молодцевато и лихо как его начальник, но тоже благополучно очутился в седле. Потёмкин насмешливо посмотрел на него.

Не прощаясь с купцом, они рысью направились в сторону города. Из под конских копыт полетели ошмётки грязи.

До дома добрались почти засветло, только-только начинало темнеть. Проводив своего начальника до самых ворот, секретарь попрощался, – жил недалече.

Князь устало соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, и как был в грязи, вошёл в дом. Прислуга стянула ботфорты.

Поужинав, и непременно откушав квашеной капусты, Григорий Александрович удалился в свой кабинет. Сел в кресло перед рабочим столом, вытянул ноги в сторону тёплого камина, и задумался. По привычке стал грызть ногти.

Взгляд Потёмкина скользнул по поверхности стола. На одном краю – небольшой деревянный ящичек с аккуратной стопкой свитков с донесениями, на другом – развёрнутая карта Новороссии. Свет канделябров выхватил на ней жирную извилистую линию Днепра и по левому берегу реки – обведённый кружком Екатеринослав. Князь пальцем прошёлся по фарватеру реки и с раздражением ткнул в этот кружок.

– Чёртово место, – пробурчал он.

Затем он вытащил из ящика донесение главы этого городка в котором тот жаловался ему – генерал-губернатору, что Днепр опять вышел из берегов и вода затопила весь левый берег.

«Ваше сиятельство! Опять нас затопило. По улицам Екатеринослава разлилась мутная речная водица. Всё в воде, всё поплыло, и что делать – не ведаю»

Григорий Александрович опять досадливо чертыхнулся. Его идея сделать столицу юга России на месте деревушки запорожских казаков по образцу греческого города, считай «новыми Афинами», как-то всё меньше стала нравиться ему. Он на миг представил себе будущий красавец-город в триста квадратных верст с кафедральным собором в центре, размерами равными собору Святого Петра в Риме залитым водой. Потёмкин прикрыл глаза.

…Вот он – губернатор, в парадном одеянии, весь в орденах, с синей Андреевской лентой поперёк груди сидит на белом коне, а по широким в тридцать сажень улицам по колено в воде мимо него бредут жители; повсюду видны чёрные от плесени стены роскошных каменных зданий; из окошек нового университета и только что построенной консерватории студенты презрительно смотрят в его сторону. И тишина… Полное безмолвие… Ни мужицкой брани, ни женских причитаний, мокрые собаки и те не гавкают и только морды свои от него воротят.

На окраинах люди загоняют скотину в покосившиеся амбары, забрасывают для просушки дрова на крыши, и на него, основателя и благодетеля, как и студенты, бросают презрительные взгляды. И тоже молчат…

– Город призрак, – прошептал Потёмкин. – Плохое видение, очень плохое…

Он передёрнул плечами и огорчённо вздохнул. Не помогло…

И опять перед глазами возник град славы Екатерины. Город медленно уплывал куда-то вдаль за горизонт – в дымку, а на его место и так же медленно, неотвратимо наползала без единого деревца бывшая казацкая степь. А по этой голой поверхности тоже шли понурые люди, и тоже презрительно молчали…

– Тьфу… Выше по Днепру переносить город надобно. Денег жалко впустую потраченных… Да, видать придётся, – прошептал князь.

В дверь постучали. Вошёл пожилой слуга, Михеич.

– Самовар стынет, ваше сиятельство! Дозвольте принесть чаю.

Потёмкин недовольно кивнул. Потом, что-то вспомнив, неожиданно спросил слугу: – Погодь, Михеич! Ты, кажись, родом из казаков запорожских?

– Верно, ваше сиятельство! Из села Половицы.

– Вот-вот! А не подскажешь ли, братец, наводнения в тех местах часто случаются?

– Дык наше село на правом берегу Днепра-батюшки стоит, наводнений нету тама. Это чуток ниже – на левом, где теперича Екатеринослав. Поляки тама ещё полтораста лет назад крепость Кодак срубили. Апосля и туркам и татарам не было надобности в её переносе, запорожцам – тем паче. Вот люди и мучаются сколько лет, – да привыкли ужо, – пояснил польщённый вниманием хозяина, слуга. – А так жить в энтом Екатеринославе можно, совсем можно. Наводнения что?!.. – они приходят и уходят, а поди, землю ой как удобряют энти разливы, ваше сиятельство! Палку воткни, она и прорастёт.

– Воткни и прорастёт, – ворчливо повторил Потёмкин.

– Прорастёт, точно прорастёт, ваше сиятельство, – видя сомнения хозяина, быстро-быстро заговорил слуга. – А рыбы сколько в Днепре-батюшке, Днестре и Буге… Руками лови… Другие мелкие речушки, правда, сохнут часто, не без того. Зато в степях дичи невидимо, тут тебе и олени, и сайгаки, и кабаны, и лисы… А лошадей диких – табуны цельные… Молчу ужо про птиц разных… Вольготная жисть тама, что греха таить, ваше сиятельство, – разошёлся Михеич, перечисляя прелести Новороссии.

– Ладно-ладно, верю! Давай, неси свой чай.

Через минуту большая кружка с чаем стояла у него на столе. Потёмкин рассеянно отхлебнул из неё пару небольших глотков и чертыхнулся: чай тёплый, противный. Светлейший хотел уж было позвать слугу и рука сама потянулась к колокольцу, но… – Решать надо с переносом города, не до чая… – недовольно пробормотал он. Мысль о напрасных затратах совсем испортила ему настроение.

В раздражением Потёмкин свернул карту. Аккуратно связал её бечёвкой и забросил в нижний ящик стола. – Пущай полежит, не до переноса пока. Время придёт, там и порешаем, – прошептал он с тяжёлым вздохом, но и с некоторым облегчением, какое-никакое, а – решение.

Затем придвинул к себе ящик с прошениями, взял одно из них. В нём оказались списки с фамилиями беглых крестьян и жалобы от помещиков с просьбой вернуть беглых мужиков, убёгших в Новороссию.

Макнув в чернильницу гусиное перо, он размашисто, небрежным почерком стал писать на всех жалобах одну фразу:

«Отказать в прошении без последствий. Кн. Потёмкин»

– Обойдутся, – со злостью шептал он при этом. – Поди, и здесь мужики с бабами потребны. Работный люд ой как нужон…

Расписавшись на последнем листе, вслух устало, произнёс:

– Сии меры мне не прибавят друзей… Да ужо не привыкать…

Далее светлейший стал знакомиться с рапортами подрядчиков, с заявками на материалы, сметами расходов, долго составлял предписания, приказы и прочее. А ещё под его рукой – Азовская губерния, Саратовская, Астраханская… И всё те же сметы, приказы… Проснулась и строилась вся южная оконечность европейской России, от моря Черного до Каспийского.

Свечи в кабинете догорали, пора сменить, лень вставать, звать слугу, и Потёмкин продолжал корпеть над бухгалтерскими книгами. С некоторым удивлением он вдруг обнаружил, что бухгалтерская наука для него стала простой и понятной, рука сама выводит на бумаге нужные колонки цифр: он с уважением посмотрел на неё. В его усталом мозгу замелькали извивающиеся химеры в виде цифр с противными человеческими головами. Они носились, путали местами цифры, мешали расчётам и показывали ему неприличные жесты…

Князь захлопнул очередной отчёт и резко встал. – Всё хватит! Черти видятся! Пора спать!, – вконец уставшим голосом, произнёс он.

В соседней комнате слуги сонно клевали носом, чертыхая в душе неугомонного хозяина. И как же они обрадовались, когда в кабинете хозяина погас наконец свет. В доме установилась тишина…

Сонный дворецкий перед рассветом нарушил сон князя. Будил долго, робко теребил спящего терпеливо повторяя одну и ту же фразу:

– Ваше сиятельство, просыпайтеся, курьер пакет срочный доставил, вас требует… Ваше сиятельство, просыпайтеся… Ваше…

Потёмкин раскрыл глаза: – Уфф… Да отстань, не сплю ужо, слышу. Пусть ждёт.

Заспанные слуги провели ночного посетителя в кабинет князя. В ожидании хозяина они торопливо разжигали свечи, недовольно бурчали, и с неприязнью разглядывали курьера. Тот, не обращая внимания на слуг, невозмутимо стоял подле двери.

– Видать, Михеич, что-то стряслось, коль служивый ночью будит их сиятельство, – прошептал один из слуг.

– Всё могёт быть. Почитай ночи и не было. Со вчерась почти не спамши и не придётся, видать. У других хозяева, как хозяева, спят по ночам. А наш?!.. – Михеич перекрестился на образа. – Ты давай, уши-то не растопыривай, мало чё болтаю. Растапливай вон камин, холодно, осерчает их сиятельство.

Резко отворилась дверь. Заспанный, с взлохмаченными волосами, в тёплом халате, накинутом на голое тело, на ходу поправляя глазную повязку, в кабинет быстрым шагом вошёл Потёмкин.

Гонец вытянулся в струнку. – Пошто срочность такая? – не здороваясь, зевая, произнёс князь.

– Беда, ваше сиятельство! – держа в вытянутой руке пакет, устало доложил курьер. – Татарва крымская взбунтовалася. В Керчи купцов наших, что провиант и снабжение в крепости доставляли, побили насмерть. Жители, кто успел, попрятались в крепостях наших. Остальных христиан: евреев, армян и греков, сотнями режут. Генерал Прозоровский приказал немедля вам в столицу доложить. Ждёт он решения: как должно поступать ему. Вот дни и ночи мчался я, не спамши почти. Уж не гневайтесь, ваше сиятельство, что тревожу так рано.

– Ладно, ладно. Так ты, братец, из Крыма?

Потёмкин взял пакет, сорвал печать: кусочки сургуча посыпались на пол. Затем подошёл к ближайшему канделябру с горящими свечами, развернул донесение. Текст расплывался перед глазами, хотелось спать, рот разрывался от зевоты: вчерашний день давал себя знать. Потёмкин хмыкнул:

«Подарила матушка, мызу?!.. Знатный подарок?!.. Крепость за свой счёт ремонтировать…», и, громко чихнув, пробормотал: – Правда, значит!

Донесение было от Прозоровского, командующего войсками, стоящими перед Перекопом.

«Ваше сиятельство, положение в Крыму весьма и весьма тревожное, не сказать – трагическое. Турки и татарва нарушили мирный договор, поднялися на мятеж, повсюду резня и бесчеловечные зверские злодеяния с христианами. Побили наших купцов, солдат, режут армян, евреев, греков и ту татарву, что с нами согласные. Имущество складов расхищено. Почту грабят, казаков при ней находящихся убивают. Нужны срочные меры. Князь Прозоровский»

– М-да, ситуация!.. Что так сильно зверствует татарва?.. – спросил князь гонца.

– Шибко сильно, ваше сиятельство. Как и в прошлом разе – года три назад, тады турки в Алуште десант высадили, помните поди. Кровь лилась ручьями. И нынче войска в Крым вводить потребно пока всех не вырезали.

– Ну что за народ – татары?!.. Не угомонятся никак. Не хотят свободны быть, под турка лезут… Опять у нас заноза в… одном месте. Вынудят паскудники, наплюём мы на эти чёртовы мирные договора. Ей-ей терпение матушки-государыни лопнет от непостоянства ихнего. Тьфу…

Вот что, любезный, – обратился Потёмкин к гонцу, – ты иди, отдыхай. Как буду готов – позову. Князь позвонил в колокольчик.

– Пошли за Василием Григорьевичем, – приказал он вошедшему слуге.

– Так здеся он, ваше сиятельство! В сенях дожидается.

– В сенях?!.. Учишь вас олухов, учишь?!.. Сени – в избе твоей, в домах – коридор! Ладно, зови из своих сеней!

Секретарь в новом мундире надворного советника (чин по рекомендации Потёмкина получил совсем недавно и новый мундир ему явно был к лицу), несмотря на рань и прерванный сон выглядел по-военному подтянутым, однако вид у него был встревоженным.

«Совсем не часто светлейшего князя будят так рано, – рассудил он. – Чаще наоборот бывает: с очередной претензией к кому-либо, князь сам без всякого стеснения может посредь ночи вломиться в дом нужного ему чиновника, поднять с постели, сделать выволочку, всунуть его перепуганного насмерть в ночной халат и выгнать в дождь, в мороз, в пургу, на улицу. И чиновник мчался по цепочке дале будить остальных провинившихся. «Неча почивать, коль указ мой нарушили…» – говаривал светлейший обычно.

– Как так быстро?

– Не спал, Григорий Александрович! Случайно в окно выглянул, глядь, а у вас во всех окнах свет. Не к добру, думаю. Сразу к вам…

– Плохо дело, Василий! В Крыму опять мятеж! Татарва, что ходит под Турцией, взбунтовалась. И как князь Прозоровский доносит, положение весьма опасное. Потерять Крым можем.

Секретарь покачал головой: – К тому всё шло… Это мы за малой толикой войска свои-то вывели из Крыма, а турки – нет, оставили свои гарнизоны. Однако ж мятеж, Григорий Александрович, теперича повод для ввода и наших полков более чем весомый.

– Вот-вот. Действовать немедля надобно. Сколько сие терпеть?!.. Кончится у государыни терпение, помяни моё слово, Василий. Пиши срочное донесение генерал-аншефу Румянцеву, а копии генералу Прозоровскому. Поди, Руянцев Пётр Александрович не успел ещё от государыни цидулю-то сию получить, може и не в курсах, однако ж, войска Прозоровского на его территории стоят, не след старика обижать.

Секретарь сел за стол. Потёмкин стал расхаживать по кабинету.

«В Крыму мятеж. Разумею я, Пётр Александрович, князю Прозоровскому с войсками немедля войти в Крым, взять Перекоп, токо прежде дождаться предводителя ногаев хана Шахин-Гирея с конницей. Дале, разумею я, идти до Карасубазара, затем вместе утихомирить татарву и следовать в Бахчисарай. Тама собрать Диван и Шахин-Гирея ханом крымским выбрать. Её императорское величество на том настаивает»

Отпиши также Шахину, да, повежливее: хан, как никак. Мол, ваша светлость, время пришло исполнить вашу мечту занять крымский престол, с царицей русской сие оговорено. По получении сего вам надо немедля следовать с конницей к Перекопу. Князь Прозоровский знает как дале поступать. Спешите, хан!

Как думаешь, Василий, Диван должен поддержать ногайского начальника?

– Думаю да… и ногайцам выгодно и нам. Крымские беи не пойдут супротив ногаев, понимают, – за ними Россия-матушка, – с некоторыми нотками сомнения ответил секретарь. – Почему думаю так?.. При командире Кубанского корпуса Бринке состоит некий переводчик, поручик Константинов Андрей Дмитриевич. Они оба знатно содействовали в продвижении этого Шахина в ханы Кубани. Ногайцы, с их слов, сильно поддерживают Шахин-Гирея. Не позволят Дивану избрать другого хана. Нет, не позволят, – уже более уверенной интонацией произнёс Рубан. Затем, немного подумал и добавил:

– Порте не понравится, Григорий Александрович. Посол наш в Константинополе Стахиев, в донесении последнем писал: мол, ихний флот с войсками вот-вот отправится к берегам Крыма, и Шахин-Гирея не хотят они на престоле крымском видеть. Не начнётся ли война опять?

– Вряд ли! Во-первых, не думаю, что флот рискнёт в январе выйти в море и это нам только на руку. А во-вторых, ежель подумать, кто туркам сегодня поможет, а?.. Европа грызётся меж собой. Их разлюбезной Франции, поди, недосуг: в пику чванливым и сопливым англичанам она готовится помогать Северным Штатам Америки. Людовик спит и видит как навредить Англии и помогать в этот раз Абдул-Хамиду113 точно не будет.

Неожиданно скрипнула дверь. В щель просунулась голова Михеича.

– Чего тебе!

– Дык, это! Служивый водки просит, ваше сиятельство. Промёрз в дороге, говорит. Усталость, опять же снять… Давать аль нет?

– А то я по глазам твоим наглющим не вижу, стервец. Поди пригубили ужо. Ладно, коль накормил, то дай и выпить. С устатку для здоровья и потребить не грех русского продукта. Да смотри меру знай, конвою тож немного налей. Лошадям сена свежего дай, не жадничай. Всё, проваливай, Михеич, – мешаешь.

Так на чём я, Василий, остановился? Ага! Государыня давно глаз положила на этого татарчонка. Умный, по Европе образован. Знает, что без нас не бывать ему ханом крымским. Глядишь, и мы в мире с ними наконец-то жить станем. Так вот, отписал я ещё ранее Стахиеву в Царьград, пущай поставит в известность турок, что желание имеем на трон крымский рекомендовать Дивану крымскому Шахин-Гирея. Поглядим, что он ответит. И потом, Василий, а что, у нас есть другой выход, окромя ввода войск? Не подавим мятеж сейчас, христиан вырежут. Крым напрочь потеряем.

– Справится ли князь Прозоровский, Григорий Александрович? У Девлет-хана войско немалое. Константинов, со слов Шахин-Гирея, отписывал до сорока тыщ наберётся войска у крымцев. К тому же князь часто болеет.

– Константинову можно верить? Поди, офицер думающий, толковый?

– Именно так, ваше сиятельство. Вы тогда в действующей армии были, турка воевали, могли не знать сего поручика. Весьма, весьма толковый переводчик и человек, смею вас заверить. В 1772 году он с послом Веселицким, что при крымском хане был в то время и генерал-поручиком Щебининым, склонил тогда татарскую верхушку к подписанию союзного договора с нами в Карасубазаре. По оному договору Крымское ханство ужо тогда становилось независимым государством, а Россия военное присутствие иметь могла на полуострове. Думаю, и сегодня в Крыму Константинов сгодится весьма полезно, коль изберут Шахина крымским государем. Будет держать хана и его окружение на той стезе, чтоб не могли татары иметь поползновения на лестные, лживые обещания турок.

– Относительно избрания ханом Шахин-Гирея не сомневаюсь! Сведения имею точные. Веселицкий не зря пострадал, когда турки на Алушту напали, чуть жизни мужик не лишился, однако работу большую успел посредь татарвы провести. Многих перетянул на нашу сторону, денег и подарков раздал множество. И не зря, надеюсь! Правда, отозвал его Панин в Петербург из Крыма, делами татарской экспедиции в Киеве теперича он определён. Матушка-государыня не забыла его – наградила.

Так что не боись, Василий! Шпионы Веселицкого нам нынче помогут. Изберут нашего Шахина на ханство, не сумлевайся.

Ну да ладно! Говоришь, князь Прозоровский болеет часто? Что ж, Суворова ему в помощь посылать надобно. Видно время и его пришло. Отпиши и это Румянцеву. Пущай Пётр Александрович сего славного вояку не держит при себе, в Крым отправит. Поуспокоит Александр Васильевич турок, да и христиан защитит. Да, вот ещё что: негоже мне приказывать своему бывшему начальнику. Говорил ужо, обидеться может. В просьбу мою облеки сие донесение. Да помягче, да совета вроде как у него я прошу. Готов будешь срочно неси, курьер дожидается.

– Откуда ваша светлость такая ненависть у турок и татар к христианам? Историю Порты забыли нешто правоверные мусульмане, а ведь ещё при султане Сулеймане I, всего-то чуть более полутораста лет назад, все религии почти равные права имели в Османской Порте. И христиан не менее других в стране было, и великие посты они занимали. Умный был государь…

– Вот тож!.. – зло пробурчал Потёмкин. – Женщины, Василий, женщины! Любимая наложница султана Роксолана воду мутила, будь она неладна, всё козни супротив христиан строила, скрутила-таки старика Сулеймана. А потом, поди, слабые наследники во власть пришли. Вот что Василий бабы с нами мужиками делают; хитрые, места слабые прознают наши, и пользуются. Да что уж теперь-то языками чесать? Бабы есть бабы! Ладно, не до них теперича, иди пиши донесения. Отправлять потребно гонца.

Открывая дверь, секретарь обернулся и тоном учителя с наставлением произнёс: – А водочка, ваше сиятельство, не исконно русский продукт, как изволите думать, а изобретение сие арабы придумали. Они водку почитали лекарством. Мы же, русские, для весёлости потребляем и делаем водку после перегонки крепостью до семидесяти градусов, а то и поболе…

– Ладно, ладно, умник! Гляди-ка, какие познания!.. Так я и сказал: для здоровья! Сие я уже слышал от графа Бутурлина по молодости. Он же и перегонял до этих семидесяти… Сам пробовал. Иди ужо давай, делом займись, – незлобно произнёс Потёмкин и зябко поёжившись, потуже завязал пояс халата.

***