Записки несостоявшегося гения

ничего не понимал! Считал, что интересы общего дела для его начальников что-нибудь

значат…

Когда ему исполнилось 60, точь-в-точь в день рождения, к конторе совхоза

величаво подрулила блестящая черная «Волга» первого секретаря райкома. Он собрал

управленцев в просторном кабинете директора, тепло поздравил именинника, подарил

недорогие наручные часы, поблагодарил за самоотверженный труд и пожелал «в ходе

заслуженного отдыха» непременно восстановить силы и здоровье, отданные родному

хозяйству.

У Константина Семеновича, держащего в одной руке часы, в другой – аляповатый

букет ярких роз, выражение лица было таким, как у человека, бежавшего во всю мочь и

вдруг врезавшегося в каменную стену… А первый секретарь уже представлял нового

директора. Им оказался агроном из Станислава, более угодный районному руководству, как личность, прекрасно знающая жизнь во всех ее человеческих проявлениях, и даже

имеющий в своем активе судимость за кражу государственного имущества в особо

крупных размерах, и в силу этого – вполне управляемый и прогнозируемый. Естественно, с этого дня поток начальственных автомобилей в совхозную кладовую, на поля и фермы, резко возрос.

Новый директор, не в пример старому, был с людьми вежлив и приятен.

Доброжелательно здоровался и норовил целовать сельским дамам ручки. Ходил по

коридорам управления чуть ли не в обнимку с подчиненными. Был энергичен: стал

немедленно возводить для себя за казенный счет огромный особняк в центре Белозерки.

Кто-то написал в ЦК анонимку о нескромности нового руководителя. Да так ловко, подлец, подгадал время, что к самому вводу здания в строй в райцентр нагрянула

комиссия из области, сочла аппетиты директора совхоза чрезмерными и распорядилась

передать новое строение на баланс райбольницы под стоматологическое отделение, которое благополучно функционирует по сегодняшний день.

Сглотнув горькую пилюлю, неприятно отрезвленный директор стал к своим

работникам еще мягче и внимательнее. Осознав ошибку, он тут же занялся

строительством другого особняка: на этот раз, уже одноэтажного, чтобы не сильно

бросался в глаза. Домище получился объемный, со скрытыми переходами, разросшийся, как раковая опухоль, среди совхозных домишек на окраине райцентра.

Хозяйство при новом энергичном, грамотном и безупречно воспитанном

руководителе стало быстро хиреть. В коллективе, привыкшем к командно-административному стилю руководства, к тому, что от бдительных глаз директора не

ускользнет и мелочь, все как-то пошло наперекосяк. В общем, произошло то, чего каких-то десяток лет назад никто себе и в самом кошмарном сне не мог представить: совхоза

«Батумский», славы и гордости райцентра Белозерки, сегодня нет. Все приватизировано, растащено, разворовано. Угроблены, практически, все цеха и производства. Сотни

107

человек остались без работы. Даже совхозная красавица-контора в счет долгов

сельхозпредприятия конфискована и передана под районный отдел народного

образования. В бывшем директорском кабинете, где когда-то решались производственные

дела крупного коллектива землеробов, сегодня сидит бесправная прирученная птичка, очередная заведующая районным отделом народного образования. Постаревший директор

заболел диабетом, возит на своей легковушке в спортивном костюме овощи на продажу на

Николаевское шоссе. Говорят, он активно слепнет. Его сыну из-за этого же заболевания

отрезали ногу. В их шикарном доме нет счастья. В общем, жизнь идет…

Она идет, а Константина Семеновича Кириченко давно нет. Нет ни его, ни его совхоза.

Зато есть повод задуматься: чего на самом деле стоят наши производственные заботы, когда мы начинаем вкладывать в них не только голову или руки, но и свою душу?.. Что и

кому доказал Кириченко, отдав себя без остатка делу, которое после было другими

благополучно загублено? Должен ли человек непременно чувствовать себя хозяином

своего дела? И на что становится похожей жизнь такого хозяина…

===========

108

ИННОЧКА КАЗЕИНОВА

Как все-таки интересно устроен этот мир…

Еще лет 30 – 40 назад Забалковская красавица-церковь была полуразрушенным жалким

строением. По-моему, там не было тогда богослужений, а внутри даже находилась

москательная лавка, где торговали керосином.

А всего в сотне метров отсюда звучали веселые детские голоса, всеми красками

бурлила жизнь: здесь была одна из самых крупных по тем временам

общеобразовательных средних школ.

Вот, посмотрите, что сегодня от нее осталось…

Голые стены, развалины, сгоревшая крыша, полный упадок, мерзость и запустение.

А между тем, еще живы и те, кто здесь учился, и те, кто их учил. Уже немолодые

бывшие ученики и их состарившиеся учителя сегодня стараются избегать этого места, как

можно реже здесь появляться. Потому что от одного взгляда на это зрелище больно

сжимается сердце.

Вот и я смотрю сейчас, не могу оторваться, от этих трех угловых окон на втором

этаже, выходящих на улицу Пионерскую, да еще двух – с видом на церковь. Ведь здесь

когда-то сидел мой 8-А класс…

_______

В одной из своих первых маленьких киноновелл под названием «Был у меня друг»

я уже рассказывал о Валере Черкасове, с которым сидел за одной партой.

Вот здесь мы и учились, спешили сюда каждое утро, а как же – это был когда-то наш

второй дом…

А в свободное время мы часто приходили к зданию музыкального училища и играли в

придуманную моим другом игру: пытались определить по доносящимся оттуда звукам, кто играет на инструменте – ученик или мастер? И радовались, когда это у нас получалось

и мнение совпадало. Хорошая была такая игра…

После была моя неудачная учеба в Одесском холодильном институте, затем служба в

армии.

А Черкасов поступил в высшее военно-морское училище, а потом во время ночной

вахты, на практике, когда его корабль находился с визитом вежливости в турецком порту, неожиданно исчез…

109

Такая вот грустная история.

_______

Говорят, в нашей жизни не бывает простых случайностей: все имеет свое время, место

и свой смысл. На иврите это звучит: Ашгаха пратит! – что-то типа: не верь в случайность

совпадений!

В общем, тот сюжет снимал я весной прошлого года, а уже осенью эта история

получила и свое продолжение, и завершение сразу. Но об этом чуть погодя.

А сейчас я расскажу о том, о чем в новелле «Был у меня друг» я умолчал. Дело в том, что когда мы учились в восьмом классе девятнадцатой школы, нас было не двое, а трое

друзей. Валерий, я и третий – вернее, третья – наша одноклассница Инночка Казеинова.

И время это, честно говоря, было для меня самым трудным в моей жизни. Потому что в

тот день, когда в нашем классе появилась новая ученица, высокая девочка со стройною

ломкой фигуркой (ее отца перевели из Москвы, из Министерства легкой промышленности

в Херсон организовывать работу хлопчатобумажного комбината), – в тот самый день, когда в классе появилась Инночка, я заболел. Заболел тяжело и надолго. Внешне все вроде

было нормально. Но вдруг исчез аппетит, куда-то пропал сон, и я даже съехал на

«тройки».

Диагноза моей болезни не было ни в одном медицинском справочнике. Потому что он

назывался: "Инночка Казеинова"… Вот так.

_______

Интересно, я рассказываю эту историю сейчас, когда прошло так много лет, и вдруг

поймал себя на мысли, что мой голос начинает дрожать… Что же, спрашивается, было в

этой девочке такое, что не отпускает, мучает меня по сей день? Хотя я, видит Бог, старался прочно забыть и ее, и все в моей жизни, связанное с ней.

В общем, заболевание мое усугублялось тем, что прекрасная москвичка из всех

мальчишек нашего класса замечала только одного. И, как вы уже, наверное, догадались, не меня.

Инночка Казеинова всему на свете, кажется, предпочитала общение с нашим

интеллектуалом и мечтателем, романтичным Валериком Черкасовым. А так как мы с ним

были друзьями, то терпела она в своих приятелях и меня. Вот такой у нас сложился

неравнобедренный треугольник.

_______

110

По аккуратным аллеям парка при сельхозинституте мы часто бродили вместе. И, думаю, многие деревья, возможно, хранят до сих пор память о нашей неразлучной

тройке…

Конечно, я все, вроде, понимал и отдавал себе отчет в том, что мне не светит, но – как

это говорится – надежда умирает последней. А у меня получалось еще хуже: надежда моя

умирать не хотела, зато от Инночкиного равнодушия иногда я сам не хотел жить.

А более всего меня угнетало, что в то время, как мои друзья – Валерий и Инночка –

были интересными личностями, людьми увлеченными и одаренными, я как-то ничем

особенным не выделялся.

Правда, увлекались они вещами разными, и это, казалось, давало мне – пусть

минимальный! – но все же какой-то шанс привлечь внимание к себе.

Валера любил свою географию, дальние моря и страны, книги о путешествиях и

путешественниках, а Инночке в школе не было равных в поэзии. К тому же, на городских

и областных олимпиадах по биологии она неизменно занимала первое место.

Хуже было со мной. Как назло – никаких тебе увлеченностей или особых

способностей. Так себе, серединка на половинку или, как любила говаривать моя старшая

сестренка – просто гриб-сыроежка…

Вот и решил я, чтобы от них не отставать, записаться в городскую библиотеку, и, к

удивлению мамы и бабушки, в один прекрасный день в нашем доме вдруг появились

сборники стихов самых разных поэтов.

Только не смейтесь! Вы же не знаете, что это такое: не имея ни малейшей склонности к

изящной словесности, заучивать наизусть десятки стихов…

И все это лишь для того, чтобы во время совместных прогулок по этому парку втроем, с замиранием сердца (оценят ли?) – как бы невзначай наизусть прочитать: Какие бледные платья

Какая странная тишь

И лилий полны объятья

И ты без мысли глядишь…

– произнести эти строки, чтобы словить удивленный взгляд той, которая казалась мне

дороже всего на свете.

Так мы и гуляли втроем: я с фальшивым пафосом читал ненавистные вымученные

стихи; Инночка Казеинова, в пол-уха слушая меня, щурила свои прекрасные табачно-медовые глаза, пытаясь разговорить Валеру Черкасова; а он отвечал все больше невпопад, находясь одновременно и с нами, и где-то очень-очень далеко.

И возвращался я вечером сюда, в этот дом, где я жил много лет назад, проклиная

себя за безволие, не имея сил делать уроки на завтра и понимая, что выброшен насмарку

еще один день. Вот такая полоса была в моей жизни.

Эта болезнь с безнадежным диагнозом, наверное, могла для меня плохо кончиться.

Если бы не моя мама. В девятом классе она забрала меня из девятнадцатой школы, отдала

работать на консервный комбинат и послала учиться в вечернюю.

Бабушка плакала: ему не место среди хулиганов! Но мамочка, как всегда, оказалась

права.

В те далекие времена девочки еще любили поэзию, а я знал наизусть много стихов, чем выгодно отличался от других учеников вечерней школы, не всегда трезвых, зато

достаточно грубых и невежественных.

Где-то года через полтора ко мне домой вдруг заявилась в гости… Инночка

Казеинова. Ее отца снова забирали на работу в Москву, и она приглашала нас с Валерой

на прощальный вечер.

После ее ухода я долго стоял на балконе. Стоял и курил. Помню, как сейчас: был

поздний вечер, сквозь редкие облака слабо просвечивались неяркие звезды. Кончились

сигареты, и мне ужасно хотелось курить. А потом на балкон вышла мама и молча стала

рядом.

111

На прощальный вечер я не пошел.

Инночку Казеинову больше не видел.

________________

– А теперь, Валера, я хочу поговорить с тобой. Знаешь, прошло столько лет, но я до

сих пор помню все наши разговоры и твою заветную мечту: любыми путями вырваться из

Союза. Поэтому у меня так гулко забилось сердце, когда в шестьдесят седьмом я узнал, что ты бесследно исчез с вахты в иностранном порту. Кстати, услышал я об этом впервые

от нашего армейского особиста, который специально несколько раз после этого приходил

для бесед со мной в наш погранотряд.

Честно говоря, я был тогда сильно напуган, но где-то в душе рад за тебя. И желал

тебе удачи – и попутного ветра в твои паруса.

Но странное дело, Валера, шли годы, а ты все не объявлялся. Это непонятно, Валера…

Давным-давно пришло время перестройки, демократии и гласности, стало

возможным говорить буквально обо всем, а ты по-прежнему молчишь…

Так получилось, что нас с тобой воспитывали мамы. Валера, сегодня их нет: ни

твоей, ни моей…

А знаешь, как бедовала Ольга Ивановна, когда после твоего ухода ее уволили с

полупроводникового завода? Тогда моя мама заставляла меня ходить и помогать твоей…

И еще – я, грешник, каюсь, что много лет не верил Ольге Ивановне, когда она

говорила мне, что не знает, где ты и что с тобой…

Не верил и все. Не мог заставить себя поверить, что тебя больше нет.

Моя мама ушла в 92-ом году, а твоя – в позапрошлом. И все эти восемь лет она называла

меня твоим именем, я ей был сыном вместо тебя, Валера…

_______

– Ну что, дружище, жизнь прожита, сегодня мне пятьдесят пять. Я выучился, Валера, на учителя русского языка и литературы, ты веришь мне, друг мой?! И нет у меня

уже ненависти к стихам – я, Валера, учу детей любить их… Странно, правда?

И знаешь, Валера, чего я сегодня боюсь больше всего? Раньше, в минувшие годы, я

боялся, что ты умер, а сейчас я очень-очень боюсь, если ты окажешься живым. Потому

что тогда я не знаю, ни что мне думать, ни как с этим вообще жить дальше… Ведь если ты

сегодня, как и я, пятидесятипятилетний, где-то и с кем-то жив, то это значит, что 34 года

назад, на злополучном Стамбульском рейде ты сразу убил всех нас вместе: свою и мою

маму, меня – незадачливого учителя, не любящего свой предмет, и несчастную Инночку

Казеинову, которая, по слухам, так и не вышла замуж, потому что имела несчастье

полюбить, прости, не твоего друга, а тебя.

Разве дальние моря-океаны стоят всего этого, Валера?

_______

– И все-таки, друг мой, если ты наперекор всему – жив, и совесть твоя по-прежнему чиста, желаю тебе я здоровья и сил, и новых удач, и ярких цветов, – и прими от

меня на добрую долгую память маленький сувенир из моей последней командировки в

Москву, вот этот скромный видеокадр…

И пусть завершит эту историю памятник одной нашей общей знакомой, который я

случайно обнаружил на Ваганьковском, любуясь истинными шедеврами погребального

искусства…

112

Узнал ли ты это задумчивое милое лицо? Помнится ли тебе ее, оставшаяся

навсегда девичьей, фамилия? Рад ли, что она посвятила себя не тебе или мне, а своей

биологии, став в 26 лет кандидатом наук?

…Вы видите эти три угловых окна на втором этаже? Здесь когда-то сидел мой 8-А

класс. А мне кажется, что это было совсем недавно…

___________

Конец.

===============

ЗИМА МОЕЙ ВЕСНЫ, СИМФЕРОПОЛЬ.

Ехать на курсы повышения квалификации директоров школ при Крымском

госуниверситете мне не хотелось. Южная зима, слякоть, скучные лекции старых

профессоров…

Лекции, действительно, были не очень, но я познакомился там с одним интересным

парнем, директором школы из Николаева Владимиром Доценко, и мы наловчились

неплохо проводить лекционные часы: усаживались назад, чтобы не сильно светиться, и

спокойно, в свое удовольствие, играли в шахматы. Слава Богу, дорожный комплект я

догадался захватить из дому. Хорошее было время.

На курсах нас было человек тридцать, в основном, из Николаевской, Херсонской и

Крымской областей. Женщин и мужчин, примерно, поровну.

Наши дни делились на две части: будни, что проходили с 14 до 19 часов на

опостылевших лекциях, и праздники – все остальное время.

113

Директора школ, в основном, люди среднего возраста, хорошо знали, зачем едут на

трехмесячные курсы, надолго отрываясь от семей и насиженных мест. Страсти кипели

нешуточные, вполне сопоставимые с времяпрепровождением в домах отдыха или на

курортах. Разве что, более длительные.

Честно говоря, одна пылкая руководящая красавица разбила там, походя, и мое

сердце, но, увы, как в омут, бросилась не в мои объятия, так что, хотел я того или нет,–

попасть в поле ее зрения мне так и не удалось. Кстати, шахматы неплохо снимают

любовное томление. Проверено на себе. Жаль…

Даже сейчас, через много лет, я вспоминаю те курсы с невольным удивлением: как

же опрометчиво, бездумно, вроде с цепи сорвавшись, зрелые люди, занимавшие в

обществе достаточно высокое положение, бросались навстречу друг к другу.

Причем, все происходило совершенно открыто, без какого-либо стеснения, как

нечто само собой разумеющееся, будто по-другому и быть не может.

Тут и там уступали свои комнаты «на часок», сплошь и рядом две пары ночевали

вместе, развеселая атмосфера курсов порождала пьянящее ощущение бардака и

вседозволенности. О нравственности директоров школ – воспитателей учителей! –

говорить не будем: просто люди, выпав на какое-то время из своей основной социальной

роли, впадали в беззаботное студенчество.

Конечно, долго так продолжаться не могло. Все понимали, что рано или поздно, должно что-то произойти. Нечто такое, что мигом прекратит вакханалию, отрезвит всех, вернет людям человеческое лицо. Я, например, почему-то ожидал, что в любой момент

сюда нежданно заявится кто-нибудь из оставшихся дома супругов и закатит такой

небывалый скандалище, что чертям тошно станет.

Но шли дни и недели, многие уже стали уставать от разгула, а ничего не

происходило и все продолжалось по-прежнему.

***

ЧП пришло, откуда его никто не ожидал. Однажды, холодным зимним вечером, одна такая парочка влюбленных курсантов – между прочим, самая, яркая! – возвращаясь с

концерта, попала в беду. Надо сказать, общежитие наше располагалось на одной из бурно

обустраивавшихся в то время окраин Симферополя. Вокруг – заброшенные пустыри, ограды строящихся объектов, кромешная темнота, лишь яркие звезды на небе.

…Владислав и Ирина на курсах внешне выделялись. Он – высокий рыжий

здоровяк, из тех, кто по жизни идет уверенно, считая, что весь мир – на правах победителя

– принадлежит только ему, директор сельской восьмилетки из Николаевской области. И

его землячка Ирина, руководитель одной из крупнейших николаевских школ, особа в

городе уважаемая и широко известная, депутат горсовета и член бюро местного райкома

партии, склонная к полноте чувственная брюнетка со слегка заметными усиками на

молочно-белом холеном лице.

Не удержусь и повторю: это была заметная красивая пара.

…Тем злополучным вечером они медленно шли по утоптанной снежной тропинке, изредка останавливаясь у дощатых заборов, чтобы в очередной раз обняться и прильнуть

друг к другу. В такие моменты Владислав расстегивал свое пальто, меховую шубку

спутницы и крепко к ней прижимался, остро ощущая волнующую прелесть крупного

женского тела и жарко томясь захлестывающим мутное сознание желанием. Ее дыхание

тоже было неровным, все слабее отрываясь от глубоких долгих поцелуев, она жадно

хватала ртом холодный воздух…

Какое-то время за ними, наверное, следили. Подонки выбрали момент, когда они

были так охвачены страстью, что ничего вокруг уже не замечали.

Его чем-то ударили по голове, и он упал, потеряв сознание. Затем чьи-то грубые

безжалостные руки сорвали с плохо соображающей, доведенной до любовного экстаза

женщины, шубу и кофточку, стали рвать на ней юбку и белье, умело и быстро забили в

рот матерчатый кляп, как оказалось после – ее же влажные трусики. А через мгновение, 114

потеряв от шока всякую волю к сопротивлению, она, уже голая, оказалась на своей

разметанной на снегу шубке под сопящим, судорожно пляшущим на ней чудовищем.

Что было дальше, она не помнила. Тошнотворный спиртной перегар, глумливый

похабный смех, жуткое ощущение шарящих по ее телу грязных рук…

С нею, настроившейся тем дивным вечером на сладкую чувственную волну, происходило невообразимое. Провальный звериный напор, сильная боль в сжимаемых, как в тисках, пышных бутонах расползшихся по сторонам мягких грудей, – в какой-то

момент ей показалось, что ее раздирают на части.

Когда этот кошмар кончился и негодяи ушли, предварительно вырвав шубу из-под

недвижно лежавшей женщины, она от холода стала приходить в себя, с трудом поднялась

и медленно подошла на негнущихся бесчувственных ногах к лежащему без признаков

жизни Владиславу. Долго и безуспешно пыталась поднять его, затем замерла на какое-то

время, тупо глядя перед собой, и, наконец, побрела домой. Двести метров от места

трагедии до общежития Ирина преодолевала около часа. Вызвали милицию и скорую

помощь, но Владиславу уже ничего не могло помочь. Экспертиза установила наступление

смерти в момент удара: били с такой силой, что у несчастного, несмотря на меховую

шапку-ушанку, был провален нижний свод черепа.

В последующие дни слушатели курсов притихли. Разгул как-то сам по себе

прекратился, директора школ вдруг поняли, что приехали сюда учиться. В деканате

выделили отдельную комнату для двух следователей, они по очереди вызывали курсантов

на допросы.

Шаркая ногами, бродил по коридорам, пытаясь дознаться, что все-таки произошло

с сыном, отец погибшего, прибывший в Симферополь с несколькими односельчанами.

Ирина, с сотрясением мозга, повреждениями половых органов и множеством

ушибов, попала в больницу. К ней приехал и несколько дней не отходил от ее кровати

супруг из Николаева, солидный дяденька, начальник цеха судостроительного завода.

Декан факультета переподготовки кадров доцент Новиков попросил меня отвезти ей в

больницу справку-диплом об окончании курсов, чтобы она могла дома отчитаться и

получить зарплату за время, проведенное в Симферополе. В палату меня не пустили.

Пожилая медсестра сказала, что больная никого не желает видеть и забрала справку.

Когда Ирину выписали, она уехала с мужем, не заходя на факультет и ни с кем не

попрощавшись.

На парткоме университета был поднят вопрос о морально-нравственной

обстановке, сложившейся на курсах повышения квалификации руководящих кадров

народного образования. Несколько человек из самых отъявленных гуляк и прогульщиков

получили выговоры. Материалы на них были немедленно отправлены в райкомы партии

по месту работы.

Курсы продолжались. В общежитии теперь по вечерам дежурили закрепленные

кураторы, а вскоре общественность всколыхнуло другое событие: на факультете романо-германской филологии, самом элитном и престижном в университете, где учились, в

основном, детки крупного местного руководства, была вскрыта четко отлаженная система

взяточничества и даже арестованы одновременно шестеро преподавателей во главе с

деканом.

Профессорско-преподавательский состав был подавлен. Ректор чуть ли не каждые

полчаса выходил со своими заместителями и деканами в парк, предпочитая вести общение

на свежем воздухе, медленно прогуливаясь. Поговаривали, что это было вызвано

разумными мерами предосторожности: опасением звукозаписывающей аппаратуры в

помещениях. Студенты шушукались, искоса поглядывая на незадачливых наставников.

***

Недели за две до окончания курсов в моей жизни произошло знаменательное

событие, прямо связанное с названием этой книги. В один прекрасный день я узнал, что

115

обладаю некоторыми особыми способностями. Сразу оговорюсь: я и до этого не сильно

жаловался на работу своего мыслительного аппарата; как говорится, каждый еврей вполне

доволен своей головой и не очень – своим положением. Правда, здесь все произошло

несколько иначе. Если можно так выразиться, я получил этому факту весомое